Страница 10 из 35
Как-то мы прогуливались с коллегой — молодым, высоким и несколько склонным к полноте филологом. Увидев в витрине куртку из замшевых лоскутов — в два раза дешевле, чем в Москве! — коллега испытал непреодолимое желание приобрести ее. Или хотя бы примерить. Он попросил меня зайти с ним: элементы ломаного болгарского, которыми я пользовался, производили на многих македонцев впечатление попыток говорить на их языке. Но я только что закурил и остался на улице, а потому предложил коллеге начать торг самому, напомнив, что он может говорить по-русски, только медленно.
Через три минуты коллега, в туго сошедшейся куртке, выглянул на улицу и с отчаянием в голосе потребовал, чтобы я принял участие в сделке.
— Она говорит, что «много мало». Чего много? Чего мало?
Я поспешил на помощь. Выяснилось, продавщица хотела сказать коллеге, что выбранная курточка — маловата.
Буколическая порядочность, свойственная македонцам, мешала ей продавать заведомо неподходящий товар. Поглядев на меня, как на последнюю надежду, она произнесла:
— Този господин е много дебел!
Не успел я открыть рот, как коллега взорвался:
— Я — дебил?!
— Успокойтесь, — сказал я, — она вас вовсе не считает дебилом. Она сказала: «дебелый».
— Что?! — взревел коллега, — значит, я ей кажусь...
Пришлось напомнить филологу былинное «дебелый витязь».
— Она сказала, что вы слишком могучи для этой курточки.
Мы положили курточку и покинули магазин. Коллега, хотя и не сразу, успокоился; все-таки быть могучим — не обидно. Впрочем, продавщица была вежливой женщиной. И очень порядочной.
...Беспокоящее ощущение будили у меня эти древние слова в их первозданиости. Я не мог разобраться в нем, хотя чувствовал, что оно связано не только с языком.
Кажется, оно прояснилось в монастыре Св. Наума, тоже на берегу светлого Охридского озера, но не в городе, а на самой албанской границе.
От ворот вела в гору просторная дорога, ограниченная во многих местах погранично-предупреждающими надписями. На посту стоял македонский воин, а другой прошел мимо, окинув нас бдительным фракийским взглядом. Отовсюду виден был албанский городок с по-славянски звучащим названием Поградец.
Он так же карабкался в гору, как Охрид, но почему-то не залезал на вершину. Даже крест поградецкой церкви вырисовывался на склоне. Мы шли к церкви св. Наума. Наум был учеником Климента Охридского и врачевателем; здесь была его больница, здесь же в храме он и похоронен.
Церковь была — как и все виденные в Македонии — очень маленькой и очень старинной. И история се во многом не отличалась от других: высокие церкви строить не разрешали турки, церковь всегда должна быть ниже мечети. В таком-то веке турки ее разрушили, но прошло немного лет и люди восстановили храм, после еще одного разрушения — снова построили... Упорный народ македонцы: их вырезали, разрушали святыни, а они все равно оставались здесь. И строили, строили, строили — очень прочно и просто.
Я заметил, что наш шофер, обычно куривший у автобуса пока мы были заняты, подошел к церкви с нами, подождал, пока кончится лекция охридского историка, зашел в правый придел — к могиле Наума, перекрестился и положил пачечку денарон у изголовья.
— У нас верят, что святой Наум помогает больным, надо только помолиться на его могиле и оставить денег на храм, — пояснил наш македонский спутник Гочо.
— Албанцы раньше тоже сюда ходили, — добавил охридский историк, — в Поградце и рядом они — православные. Албанцы-мусульмане тоже в это верили и иногда привозили больных.
— Да что мусульмане! — сказал Гочо. — Католики из Албании и те здесь молились. Наум в помощи никому не отказывал: ни при жизни, ни после смерти.
Тут историк поднял руку: тишина! Иногда можно услышать, как бьется сердце святого Наума. В наступившей тишине еле слышались мерные звуки. Чудо? Я впервые в жизни стал свидетелем чуда и подтверждаю: послышались тихие-тихие мерные удары, похожие на удары сердца.
Тишину нарушил историк:
— Гробница стоит на очень древней крепостной стене, уходящей к озеру. Когда на озере прибой, его удары о стену доносятся сюда.
...На очень древней стене. И все, что здесь построено, зиждется на фундаменте византийской, римской, фракийско-иллирийской и Бог весть каких еще древних эпох. Одни камни вырастают из других, а на них растут следующие. Как древние слова в обыденной речи, они не стали мертвыми, эти развалины...
И именно все это вместе порождало ощутимое видение непрерывности жизни — под этим синим небом среди этих рыжих по ранней весне гор.
Та же непрерывность, что и в бесконечных, заунывных и трогательных мелодиях, что и в танцующих цепочках людей. Так танцуют под схожую музыку везде в этих краях — к северу, югу, западу и востоку от Македонии. И похожи «фустанелы», что носят мужчины, — плиссированные юбочки, в которые переходит подол длинной рубахи, и такие же шерстяные передники на женщинах, и так же повязаны платки.
И на древних камнях стоят новые камни.
...У набережной стояла та же моторка. Человек, прикрывшийся блейзером, все еще не проснулся. Однако сон его был чуток. Стоило мне остановиться в размышлениях: не вернуться ли в гостиницу через озеро, как он, словно откликаясь на мои раздумья, сел, надел капитанскую фуражку и гостеприимно показал на скамью:
— Моля! Вам в гостиницу? «Метропол»?
Мы быстро сторговались. Выходило раз в пять дороже, чем на такси, а такси в Македонии очень дешевы, зато удовольствия путешествие обещало куда больше. Лодочник надел блейзер и на моих глазах превратился в капитана, пожилого охридского озерного волка с надежно обветренным лицом. Это внушало уверенность в успехе плавания.
Мы шли через озеро, и солнечный свет, отраженный голубой водой, заливал нас со всех сторон. Город Охрид, белый с рыжими крышами, поворачиваясь, карабкался в гору. Потом набережную стало видно неясно, зато появились городские кварталы, лезущие наверх по левому склону. Лодка изменила курс: город повернулся кварталами правого склона.
Рядом рыжели горы, с противоположного берега высились другие горы, а мы шли по направлению к темно-зеленым горам Албании. Вдоль берега тянулся пляж, и на него выходили широкие расщелины гор. В расщелинке тоже стояли надежные белые дома с черепичными крышами. Трусил по берегу человек на ослике. Он сидел боком, очень хорошо различимый в чистом воздухе над чистой водой.
Потом мы взяли от берега, вышли почти на середину озера. Капитан достал кружку, зачерпнул забортной воды и с наслаждением напился. Протянул кружку мне. Вода была свежа и приятна на вкус. В глубине — очень глубоко — проплыла большая рыбина, вся различимая чуть ли не до чешуи.
Свет исходил сверху и снизу, ветерок смягчал жару, и было совсем не жалко, что дорога заняла времени раз в десять больше, чем на машине по суше.
В гостинице было тихо: геодезисты завершали конференцию. Но ровно в семь заиграла музыка. Смолкло бесконечное коло, кажется, только к полуночи.
Я вышел на балкон. Было темно, — но зубьями проступали горы противоположного берега. Над озером стояло некое серебристое свечение, словно оно отдавало накопленное днем сияние неба, и на фоне этого свечения горы казались черными.
С берега донеслась музыка. Я перегнулся через перила. Светили фонари набережной. У самой воды плясали и пели геодезисты.
О чем они поют? Ничего, завтра расскажут в парикмахерской…
Лев Минц / фото Игоря Стомахина
г. Охрид. Македония