Страница 26 из 29
Включаем металлоискатель. Писк стоит почти непрерывный — земля просто нашпигована железом. Это проклятье всех наших западных областей, по которым прокатилась война - военный металл забивает все остальные сигналы.
Несколько раз проходим по развалинам, пытаясь определить контуры строившихся здесь зданий. Копнув наудачу, вытаскиваем два хвостовика от мин, патронные обоймы... Не хватает еще неразорвавшегося снаряда или мины!
Пускаем в дело наш второй «прибор» — Карен Геворкян достает рамку и идет с ней по кромке развалин. Мальчишки стоят, разинув рты. Рамка в руке Карена несколько раз заметно качнулась, поворачиваясь то в одну, то в другую стороны. Карен возвращается. Он уверен, что под развалинами есть, по крайней мере, две подземные полости. С его помощью отмечаем подозрительные места вешками и вслед за учителем идем в глубь одичавшего парка, который выводит к оврагам.
По дороге наше внимание привлекает груда покрытых мохом камней. «Это не то грот, не то погреб», — объясняет Лаптев. Карен обходит вокруг с рамкой: «Что-то есть, но не могу понять, что». Три лопаты дружно вонзаются в дерн. Мальчишки — их уже человек сорок — помогают растаскивать камни. Постепенно открывается неповрежденная белокаменная кладка свода, уходящего вглубину...
Когда стоишь, как кажется, на пороге открытия, трудно смириться с разочарованием. Через пару часов работы перед нами открывается старинный белокаменный погреб. Ребята вытаскивают из него последние обломки камня. Погреб небольшой и абсолютно пустой. Прозваниваем его «Фишером» — тишина. Карен смотрит на свою рамку — она не шелохнется. Какой-то энтузиаст из мальчишек начинает простукивать выложенные белым камнем стены...
Что ж, здесь ничего нет, но зато мы подарили деревне еще одну легенду. И погреб, возможно, на что-нибудь сгодится.
Идем дальше, на ходу водя по сторонам «Фишером». На самом выходе из парка вдруг раздастся долгожданный писк на «цветной металл». Несколько ударов лопатой — и па ладони лежит великолепный, тяжелый, прекрасно сохранившийся медный екатерининский пятак с датой «1774»!
Засунув голову в отверстие, один из нас с помощью спичек и самодельного факела пытается разглядеть там что-нибудь. Внутри — груды щебня, влажно блестящая земля. Дальше — завал...
Находка несколько поднимает наш пошатнувшийся авторитет у мальчишек. Снова пускаем в ход металлоискатель. Пока идем по пахотному полю к оврагам, находим еще несколько монет, самая старая — 1856 года.
На оплывших стенках оврагов заметны следы кладоискательских ям. Карен снова вертит свою рамку, мы водим металлоискателем по склонам. Пищит военное железо. Выкапываем и дарим ребятам стреляные гильзы, проржавевший «шмайсер» с разорванным стволом, пробитую каску, пряжку от немецкого ремня с плохо различимой надписью «Gott mit! mit». Там, где прошла война, всякие поиски бессмысленны — гласит первая заповедь кладоискателя.
На следующий день идем копать на развалинах, в местах, обозначенных вчера вешками. Грунт страшно засорен обломками камня и ржавым железом, поэтому работа продвигается медленно. Вдруг начинает пищать «Фишер» — с небольшой глубины мы извлекаем свернутый в трубку лист свинца.
Осторожно разворачиваем — из трубки падает серебряный полтинник. На листе свинца отчетливо читаются слова: «В лето 1811 заложен дом сей гвардии капитаном Василием Петровым сыном... майя 3 дня». Да ведь это же закладной лист! По традиции, его клали при закладке дома под восточный фасадный угол здания и заворачивали в него серебряный рубль или полтинник, хлеб и соль. Почти сто девяносто лет назад отставной капитан Василий Петрович, получив наследство, закладывал этот лист под свой дом, в котором рассчитывал жить долго и счастливо...
А через полчаса лопата одного из нас вдруг по самую рукоятку уходит в землю... Подземелья! Кто не читал о них, уставленных окованными железом сундуками, в которых тускло переливаются золотыми бликами старинные сокровища... И вот мы стоим на пороге тайны и напряженно всматриваемся в темноту уходящего вниз подземного хода.
Стены и своды подземелья выложены диким камнем. Мы стоим по пояс в яме — по-видимому, это воронка от той немецкой авиабомбы, которая, пробив перекрытия флигеля, почти начисто снесла здание, попутно разрушив часть подземного хода.
Из подвала тянет затхлостью. Что делать дальше? С нашим снаряжением подземелье не взять. Можно, конечно, подогнать экскаватор, и — эх! Но от этого толку может и не быть, а вот сооружение будет уничтожено наверняка.
Идем к Михаилу Семеновичу и объясняем ситуацию. Он взволнован — старые легенды подтверждаются! — и клянется, что не допустит разрушения подземного хода, что сейчас же пойдет к главе сельской администрации...
— До вашего приезда все будет сохранено! — восклицает он, и в глазах у него поблескивают кладоискательские огоньки.
Что ж, надо ехать в Москву. Надо связываться со спелеологами, искать спонсоров, покупать снаряжение... Мы садимся в «уазик».
— Дяденьки! — окликает нас белобрысый мальчишка. Это тот самый энтузиаст, который вчера простукивал стенки раскопанного нами погреба.
— Дяденьки! Смотрите, что мы сего дня в овраге нашли!
На его ладошке лежит золотой червонец Екатерины II...
Андрей Рязанцев
Живописная Россия: У Поляргого круга
Полярное Зауралье, Салехард, Лабытнаги… Во рту от этих слов вкус снега и ветра. И хочется по-детски спросить: куда деваются в долгую полярную зиму-ночь птицы и звери, а заодно олени и их хозяева-ненцы?
Полярная крачка улетает зимовать к Южному полюсу. Ненцы и их олени остаются. Это их земля, их дом. Они научились жить в краю вечной мерзлоты, где даже летом не жарко в торбасах из оленьего меха. Но чтобы жить так, как жили здесь испокон веков, кочевать с оленями с пастбища на пастбище, — нужна тундра. Богатая разнотравьем во время короткого лета, синеющая чистыми водами, а не загаженная нефтяными отходами и не вспоротая гусеницами вездеходов...
А между тем у путешествующего готов новый вопрос: а чья действительно эта земля? Уж не других ли кочевников — газо- и нефтедобытчиков? Они коротают жизнь в поселках-помойках, и их промыслы смердят. Глаз ищет колючую проволоку и пулеметные вышки. Но никто не бежит и никто не стреляет. Сообща, безмолвно они убивают тундру.
Когда же бараки рассеиваются под вертолетным винтом, гринписовские тревоги уступают место благоговейному трепету перед невозмутимостью и величием тундры. Серый горизонт размыт, низкие облака стелются по зарослям кустарников, путаются в ветвях редких лиственниц, ласкают озера, островки, болота, безымянные речки... И возникает глупая уверенность: птицы и рыбы, олени и медведи, ненцы и их чумы будут всегда. Мы не успели все извести, а наши дети окажутся умнее и рачительнее нас.
Рубрику ведет Лидия Пешкова