Страница 23 из 30
В нашей экспедиции повелось давать рабочим за каждую найденную вещь — будь то целая бронзовая печать или терракотовая статуэтка — бакшиш, то есть денежное или материальное вознаграждение. Чтобы был стимул в работе и чтобы не возникало желания унести эту вещь домой как сувенир. За найденный же след письменности мой учитель, Виктор Иванович Сарианиди, объявил особый бакшиш, который, к нашему большому сожалению, остается пока невостребованным.
По вечерам, собираясь у костра, мы даже произносили ставший традиционным тост: «За найденную письменность!». И я верю, что в конце концов мы ее обнаружим...
С каждым полевым сезоном мы решаем все новые и новые задачи, которые ставит перед нами древняя страна Маргиана. И тем обиднее осознавать, что интерес к истории и, в частности, к археологии, падает в нашей стране с каждым годом. Этого нельзя сказать о западном мире. С момента открытия Маргианы на наших раскопках побывали многие ученые из стран Европы и Америки. Знаменитые музеи, включая Лувр и Метрополитен, считают за честь иметь у себя в экспозиции отдельный стенд или зал, посвященный исчезнувшей цивилизации. Но времена меняются — и хочется верить, что на раскопках в Маргиане побывает еще не одно поколение российских археологов.
Заканчивается осенний полевой сезон. Мы увозим в Москву материалы для антропологов и почвоведов, для архитекторов и реставраторов. Без их помощи трудно будет восстановить все аспекты этой древней культуры. И каждый из нас надеется, что весной снова ступит на землю таинственной Маргианы.
Александр Прохоров
Туркменистан
Увлечения: Паровоз, черный и прекрасный
Паровоз «Серго Орджоникидзе», СО17-2359, тринадцать лет гнивший в металлоломе и только в этом году вытащенный из небытия умельцами из питерского депо, настоящий паровоз с того света, оправдал самые радужные надежды членов Всероссийского общества любителей железных дорог. Но неужели он нужен только им?..
Сотня по всей стране их, наверное, наберется: десятка по два в Москве и в Питере, горстки в иных городах и единицы в безвестных поселках. Друг друга они знают, переписываются, гостят, но бывают дни, в год несколько раз, а ныне и реже, когда все Общество или хотя бы половина его, всяк, кто может, срывается с места и любыми путями спешит на какую-нибудь крохотную станцию, о которой и помнит-то иногда лишь Атлас железных дорог, ибо начнется от нее лучшее, что случается в их жизни. Ретро-тур.
Вот и сегодня, не позже двух часов пополуночи, быть им на станции Валдай, по дороге от Бологого на Старую Руссу, и потому с вечера тряслись они, безденежные, в общих вагонах, перескакивали с электрички на электричку, а кому везло, подсаживались к знакомым машинистам в электровоз, и теперь вывалилась во мраке гурьба их в конце длиннющего, будто вовсе без станции, перрона и, прошагав на далекий огонек, смешалась на площадке вокзала с другой, родственной гурьбой, где тоже мелькают синие фуражки и мундиры, надетые, кем по профессии, а кем по призванию, и несть числа радостным окликам и объятиям.
Предмет страсти их уже прибыл, дымит вдали под прожектором у пакгауза. Тянет его сюда тепловоз, подцепив заодно и вагончик пассажирский для нас, и три попутных товарных, а как ставит любимца, так взвывает народ от радости, чуть не по холке его треплет да по крупу поглаживает: «Красавец! Какой красавец!» Блестит чернота его, краснеют ярко линии и круги, и белая надпись под высоким освещенным окном: паровоз «Серго Орджоникидзе».
Я познакомился с ними несколько лет назад, когда в одном журнале написал о некоем англичанине, который приезжал в Советский Союз фотографировать паровозы, ну увлекался человек, а КГБ выследил его и выслал из страны как шпиона. Члены Общества откликнулись на статью и пригласили меня на свое заседание. Я пошел и не пожалел: попал на премьеру киноленты «Живые паровозы», для которой энтузиасты нашли в разных старинных фильмах эпизоды с этими машинами. Там были и девушка с характером, и машинист с дорожным сундучком, и великий вождь на фронтоне. Там плясал пар над хитросплетениями рельсов, дым распускался, стелился вослед, сливались колесные спицы в беге по лесам, степям, мостам, когда черной тенью несся паровоз сквозь пламена индустриализации, а в будке, в кабине, рвали вниз рукоятку свистка, оглашая страну торжествующим кличем. Там были «гончие» — с острым носом паровозы С и с тупым — Су, были «овечки» с вислыми щеками машин и древним, огромным конусом трубы, были могучие «феди» с пушечно-долгим стволом котла, чадящие натужно и победно. Паровозы из моего детства ожили.
Оказалось, люди из Общества ездили и фотографировали их, как тот самый англичанин, и все прелести шпиономании испытали на себе. Еще при коммунистах эти люди открыли в полярной Сибири знаменитую ныне сталинскую «мертвую дорогу» и прошли ее всю пешком. Они прошагали туннелями удивительной Круглобайкальской ветки. Эх, писака, думал я, где ж ты тогда гулял?
Но теперь я здесь, я даже в будке с машинистами. Тряско на табурете, зато сияет под мощной лампочкой стенка котла — тоже красотка, черная и начищенная, да еще и украшенная всевозможными трубами, ручками и рычагами. Машинист Гриша подкручивает вентили форсунок, помощник прижимает у себя над головой рукоятку к отвесным трубам и гонит воду в котел силой шипучего пара. У машиниста есть еще рычаг регулятора с зубчатым кругом (как педаль газа) и штурвал (коробка передач), но сейчас тепловоз впереди, и это все не нужно, Гриша даже ноги на штурвал поставил и отвернулся в окошко, во мглу, откуда редко-редко мигнет огонек, и кажется она оттого еще бездоннее. Я тоже, обозрев все внутри, решаю выглянуть и, открыв узкую железную дверцу, спускаюсь на пару ступенек, да так и вишу восторженно, уцепившись руками за поручни.
В тумане, в измороси нашего пара движемся мы сквозь лес, по извилистой колее, но не видно ее, заросла травой, и потому будто проселком бежит паровоз меж смыкающихся зарослей. А голову поворачиваю — свет, непонятный здесь, белый, льется из-под котла на колеса, те крутятся красные, а шесты-тяги ходят мощно и плавно, вверх-вниз и еще как-то, но так потрясающе плавно, что кажется: извиваются они, будто змеи. Мелькают облупленные верстовые столбы, потом огни селения, чудо вдруг — семафор (не красный-зеленый, а настоящий, салютующий рукой-перекладиной семафор — видели вы вживую?) и становимся. 57-й километр, станция Крестцы.
Приехали. Высыпают любители из вагона — и стар и млад, в станционную будку с фотокамерами взбираются, штативы для ночной съемки ставят, по развалюхам при станции шарят, бредут смотреть семафор. Но час-то глухой, вскоре опять все угомонились в вагоне, скрючились в креслах, а кое-кто и вовсе улегся на пол. Да, ушел в прошлое вагон купейный, в котором возили иностранцев в ретро-поездах, а к ним цепляли советские паровозы. Лет восемь назад узрели дельцы золотую жилу в таких поездках, но гости отсмотрели советские реликвии и вернулись к своим, и хозяева посдавали паровозы на резку, а наши любители так и остались с родным надменным МПС, и счастье еще, что с Алексеем Вульфовым, черноглазым очкариком-музыкантом, который сегодня, конечно, тоже во всем железнодорожном. Не было бы этого упорного человека, не было бы, наверное, и ретро-туров, и уж конечно, нынешнего. Лет десять назад Алексей ехал по этой ветке на пассажирском еще «подкидыше» в два вагончика и влюбился в нее навсегда. Он теперь ее изучил, наметил фотостопы, так что завтра влюбимся и мы. А два часа до завтра можно и вздремнуть.
Светает серо и мутно, зато какие радости! Под дружным напором гостеприимно распахнулись двери станционных сараев: наверное, с 16-го года, с того самого дня, как построили ветку, надеясь соединить Петроград и Орел, копились и копились в этой сокровищнице масляные лампы, стеклянные, как у Аладдина, и ржавые железные коробки к ним, и теперь она щедро одаривает ими любителей; довольный, в усы улыбается зампред Общества Александр Сергеевич Никольский. В отпуск ставил он семафор в Шушарах, в маленьком паровозном заповеднике под Питером, а теперь стрелку рядом устроит и будет в ящике зажигать огонь. Распахиваются двери вокзальчика — да, конечно, деревянного и коричневого, и конечно же, выступает дородная тетушка в черной тужурке и красной фуражке, вышагивает торжественно сквозь рощицу по аллее к путям, и в руках-то у нее — ба! — обод железный наподобие громадной теннисной ракетки, и это значит... жезловка! Стариннейшая система сигнализации! На однопутках служитель разъезда вручал машинисту жезл, укрепленный в рукояти этой ракетки, и тот, уже на следующем разъезде, выбрасывал ее из окошка, чтобы другой машинист мог взять и ехать в обратном направлении. А без жезла — ждали. Столкновения исключались.