Страница 9 из 31
Так вот, мое путешествие началось в местной общепитовской точке. Имя Берналь звучало там как пароль. Услышав его, молодой индеец, сонно протиравший стаканы, встрепенулся и со словами «Одну минуту, сеньор» выпрыгнул из-за стойки и в два прыжка подскочил к другому индейцу, который копался в подвесном моторе долб-ленки-куриары, вытащенной на песок. Некоторое время они о чем-то совещались на своем языке, после чего первый индеец спросил:
— Сеньор желает попасть в лагерь Берналя?
— Да.
— Он может отвезти, — индеец указал на своего товарища, продолжавшего копаться в моторе, — но это будет стоить...
Я согласился, почти не торгуясь, а точнее просто разделив запрашиваемую плату пополам, на всякий случай. Возражений не последовало.
Минут через пятнадцать куриара уткнулась носом в песок на противоположной стороне лагуны. Искомый лагерь находился где-то рядом, и туда вела хорошо протоптанная тропинка, скрывающаяся в сельве. Лагерь состоял из чуруаты — навеса из пальмовых листьев, типичного жилища местных индейцев, с той лишь разницей, что пол здесь был аккуратно забетонирован. Посреди стоял грубо сколоченный стол, рассчитанный человек на двадцать, а по краям висели гамаки постояльцев. Стулья заменяли деревянные чурбаки, кроме того, здесь имелись еще холодильник и грубый шкаф, в котором стояла разнообразная, но довольно современная городская посуда. И ни одной живой души. Оставалось ждать.
Ожидание было недолгим. Вскоре на тропинке, выныривающей из сельвы, появился хозяин лагеря в сопровождении двух парней европейского вида. Это был невысокий, плотный мужчина средних лет с индейскими чертами лица. (Правда, у местных индейцев пемонов лица другие.) Он увидел меня — нового человека и поздоровался сразу на трех языках:
— Буэнос диас! Гуд монинг! Гутен морген! Так просто он, видимо, определял язык общения с потенциальным клиентом.
— Буэнос диас.
Испанский ответ его почему-то страшно обрадовал.
— Итальянец?
— Нет.
— Тогда откуда?
— Из России.
— Из самой настоящей? Хм! Первый раз вижу у нас русского туриста...
— А вообще-то видели?
Ответом был непередаваемый жест рукой, выражающий одновременно неопределенность и предложение следовать за собой. — Пойдем, кое-что покажу, заодно и прочитаешь мне, что там написано.
Пройдя метров десять по тропинке, мы остановились. И тут я увидел перед собой то, что меньше всего можно было бы ожидать здесь, в сельве, в самом сердце Гвианского нагорья. Мраморная надгробная плита. Поддерживаемая четырьмя колоннами двускатная крыша. Восьмиконечный православный крест. Перед иконой горящая лампадка. Все, как полагается по православному обряду. И это среди тропического леса Канаймы! На сером мраморе высечена надпись на испанском: «Анатолий Федорович Почепцов. Родился в России 12-7-1926, умер в Канайме, земле, которую больше всего любил, 31-8-1986. С вечной скорбью, твоя дорогая мать и остальные родственники». Ниже другая надпись — уже по-русски: «Спи, дорогой казак. Шум этой реки тебе напомнит наш тихий Дон. Любящие всегда сестры Галина, Людмила». Кто был Анатолий Федорович Почепцов? Какая судьба занесла его так далеко от Родины? Словно прочитав мои мысли, Берналь тихо сказал:
— Да, был тут один твой земляк. Проводником работал. Места эти лучше индейцев знал, и они его очень любили.
Неисповедимы пути русской эмиграции. Потом, уже в Каракасе, где существует довольно многочисленная русская община, я пытался выяснить что-нибудь о судьбе Анатолия Федоровича Почепцова, но почти ничего не удалось узнать. Многие слышали, что в Канайме работает проводником русской эмигрант, но кто он, откуда — на эти вопросы я ответа не получил. Говорили только, что его сестры живут в Канаде. Это они поставили надгробье на одинокую могилу в Канайме, и панихиду отслужил русский православный священник отец Павел из Каракаса.
Постояв немного у могилы, мы вернулись в лагерь. Мой спутник пустился в пространные рассуждения о том, что в настоящий момент он лучше всех знает Канайму, и все, кто хочет увидеть немного больше, чем написано в путеводителях, обращаются к нему. В доказательство он показал корзину, доверху наполненную всякими открытками, цветными журнальными вырезками и ксерокопиями. Я с интересом начал перебирать содержимое и понял, что это было главным достоянием Томаса Берналя. Все материалы, присланные разными людьми из разных стран и написанные на разных европейских языках, содержали благодарность за время, проведенное в заповеднике.
Особую гордость хозяина составляли журналы на английском, немецком, французском, испанском языках, один даже на японском, со статьями, посвященными Канайме. С многочисленных цветных фотографий смотрел сам Томас Берналь, иногда в окружении различных людей, на фоне водопада и сельвы. Я также пообещал, что если что-нибудь напишу и это увидит свет, то один экземпляр я обязательно пошлю в далекий лагерь, затерянный в сельве. Ни одного издания на русском языке в этой коллекции до сих пор еще не было.
Потом хозяин лагеря предложил показать мне Канайму, точнее ту ее часть, где мы находились.
Сначала наш путь лежал по неплохо проторенной тропинке, которая постепенно сужалась, пока не стала едва заметной. Дальше мой проводник вынул мачете и стал прорубать дорогу. Я спросил, куда мы идем. Ответом был целый рассказ о том, как мой спутник нашел, прорубил и обустроил все здешние проходы и тропы, о большей части которых штатные гиды из основного лагеря Канаймы даже и не догадываются. По дороге Берналь все время нагибался, показывая мне различные растения или насекомых, сопровождая это обильной информацией. Из листьев вот этой пальмы делают крыши. Далеко не всякая пальма пригодна для этого, а только определенная. Вот из этого корня получают таниновую кислоту, из которой потом приготавливают красители. А из этого растения приготовляют яд, который индейцы используют на охоте; а вот орхидея, символ Венесуэлы; эта змея называется «фальшивый коралл» потому, что совсем безопасна в отличие от настоящей коралловой змейки — самой опасной и ядовитой; а этот паук — лохматое чудовище «аранхья мона», размером с детскую ладонь, — очень опасен для человека. Моих познаний местной флоры и фауны явно не хватало, чтобы подтвердить или опровергнуть слова моего провожатого; но когда я знал то, о чем идет речь, убеждался что никаких, даже самых безобидных приукрашиваний не было. Меня вел блестящий натуралист-самоучка...
Наконец в чаще мелькнул просвет. Мы вышли на берег одной из проток реки Каррао — после падения с пятидесяти метро вой высоты она спокойно несет свои воды. До следующего водопада. На другом берегу виднелись пальмы затопляемого участка саванны, которые здесь называют «моричалями». Это одно из излюбленных мест обитания кайманов и водяных змей — анаконд, самых крупных из известных пресмыкающихся на земле. Правда, здесь уже давно нет или почти нет ни тех, ни других — слишком много людей посещает эти места, и коренные их обитатели вынуждены были потесниться, отступив в менее доступные районы.
Тем временем мы приблизились к нашей цели. Спокойная и, видимо, довольно глубокая лагуна у подножья скалы, с которой стекает тончайшая струйка воды. На мой немой вопрос: «Это и есть Сальто-Сапо?!» Томас Берналь только разводит руками: «Ничего не поделаешь, разгар сухого сезона». Сколько раз я видел это место на фотографиях: мощный поток низвергавшейся воды охватывал всю ширину реки, у подножья водопада — пена и буруны, радуга от мельчайших брызг, а сейчас... зеркальная гладь лагуны и одинокая, вытащенная на берег куриара.
Идем дальше. С правой стороны от водопада, по едва заметной тропинке карабкаемся наверх, где приблизительно на половине высоты водопада, утес пересекает небольшая ниша, по которой проложена тропинка. По ней можно обогнуть стену падающей воды.