Страница 21 из 33
Максим уже терял терпенье, когда между деревьями мелькнул сруб. Окна избушки были безжизненны, слепы, и Максиму показалось, что за ними нет ни души.
Дверь из толстых плашек была не заперта, лишь примерзла к косяку. С силой рванув ее, Максим бросился внутрь.
Глаза не сразу привыкли к темноте. Наконец различили остов печи, стол, лавки, кучу шкур в углу. Куча зашевелилась, мелькнуло лицо. Максим, разбросав пахнувшие пылью шкуры, вызволил Марину...
— Боже мой, — говорил Максим, сжимая ее в своих объятьях. — Ведь ты не заперта была, могла бы бежать.
— Максимушка, миленький, куда? Лес кругом, я так боялась. И шубку у меня отобрали...
— Но хоть печку могла бы затопить. Питалась чем?
— Приходила одна женщина. Печь топила, еду приносила. Очень грубая... — Марина куталась в шкуру и жалась к Максиму.
В максимовой «аляске» Марина выглядела подростком. Максим ехал, завернувшись в шкуры, — не то снежный человек, не то первобытный охотник. Они возвращались к реке по своим следам. Деликатному Вадиму места на сиденье не хватило, и он бежал, держась руками за корпус саней.
— Так даже лучше, теплее, — уверял он.
Выезжая из леса, в сгущавшихся уже сумерках увидели человека, шедшего им навстречу. Это был Николай.
— Коля, что случилось? — тревожно спросил Максим. — Где бандиты? Ты их отпустил?
— Отпустил... — Николай, остановившись, оглянулся назад. — Отпустил — к Господу Богу! Беда случилась. Утонули... Яму стало заливать... Они кричали, руки ко мне тянули... А я льдину не мог с места сдвинуть. Примерзла намертво. Стал обкалывать ее, хотел щель расширить. Не успел...
— Откуда же вода взялась? — растерянно спросил Вадим.
— Они выбраться попытались. Взрывчатка у них оказалась. Рванули. Но неумело. Лед не там треснул. Вода и прорвалась...
Нависло тягостное молчание.
— Как они смеялись... — сказал наконец Максим.
Сергей Мухин
Были-небыли: Бойся песков
С легкой руки сэра Артура Конан Дойла затерянный мир обычно ищут среди непроходимых дебрей и болот, за стеной отвесных скал. Однако же на планете существует немало мест, внешне открытых, кажущихся легкодоступными, но в действительности столь обособленных, что там до сих пор едва ли ступала нога человека.
Если вы посмотрите на карту Азии, то восточнее Каспия легко отыщете плато Устюрт — гигантский стол, поднимающийся над уровнем моря в среднем на 120-180 метров и простирающийся до самого Арала. Несмотря на то, что через северную оконечность плато в начале 70-х пролегли железная дорога и газопровод, что здесь добывают газ и калийные соли, Устюрт по-прежнему остается одной из самых безжизненных территорий планеты. По сравнению с ним раскинувшиеся по соседству неласковые Каракумы — поистине райский сад. Недаром каракалпаки и туркмены говорят; «Барса-Кельмес» — «пойдешь — не вернешься». (Так называется и один из островов в Аральском море).
Я не стану решительно настаивать на версии о подлинности песчаного чудовища, и все же...
Впервые я услышал о нем четверть века назад.
В ту пору, будучи молодым специалистом по строительству высоковольтных линий, я «сидел» с бригадой монтажников на станции Ак-Чалак. Так именовался крохотный разъезд на только что построенной через Устюрт железной дороге, по которому еще не началось регулярное движение поездов.
Был саратан — самый знойный период лета. Солнце, будто насмехаясь, раскаляло и без того растрескавшуюся, твердую, как бетон, землю. Соль выступала, казалось, даже на рельсах, к которым невозможно было притронуться. Далеко на горизонте желтели крутые уступы — «чинки».
Мы столпились у короткого состава: раз в две недели, по четвергам, локомотив прикатывал из Кунграда цистерну с теплой солоноватой водой и вагон-магазин с неизменным ассортиментом: хлеб, рыбные консервы, макароны, чай, сигареты.
Внезапно раздался удивленный возглас. Кто-то из наших заметил, что по гребню чинков движутся три точки. На миг мы забыли о покупках: ведь за полтора месяца в той стороне не случалось увидеть даже парящей птицы.
Прошло, должно быть, часа полтора, когда к разъезду приблизился небольшой карнавал.
Впереди шел поджарый кочевник в пропыленном ватном халате и высокой бараньей шапке, такой древний, что его лицо, казалось, состоит из одних морщин, В поводу он вел навьюченного двугорбого верблюда. Сам ступал с той неторопливой легкостью, какая отличает людей, привыкших ежедневно покрывать пешком десятки километров.
На втором верблюде величественно восседала полная женщина средних лет в длинном темном платье, черном бархатном жилете и коричневых ичигах — легких восточных сапожках. Ее голова была подвязана цветастым платком, но широкое азиатское лицо оставалось открытым — у кочевников женщины никогда не носили чадру.
Замыкал шествие третий верблюд, на котором сидел мужчина неопределенного возраста, чрезвычайно изможденный. Он раскачивался между горбов, как китайский болванчик, рискуя вот-вот свалиться. На его голове красовалась мятая соломенная шляпа, одежда же шее заслуживала именоваться лохмотьями.
Верблюды ступали след в след, хотя вокруг была необъятная ширь.
По местному обычаю, мы пригласили путников к столу. Объяснялись жестами, ибо кочевники, как правило, совершенно не понимают по-русски, а может, просто делают вид, что не понимают.
— Господи, неужели добрался?! — воскликнул вдруг на чистейшем русском языке третий путник и всхлипнул.
Мы изумленно пригляделись. Белесые ресницы, а в особенности курносый нос выдавали в нем славянина.
За столом он поведал нам свою удивительную историю, Вот вкратце его рассказ.
— Меня зовут Александр Гуслянников, Алик. Сам я ленинградский, а в Кунград приехал на два года по найму. Устроился водителем в управление механизации. На позапрошлой неделе мой начальник вызывает меня и говорит:
— Алик, мои кавказские родственники купили для меня машину. Надо перегнать. Возьмешься?
Я согласился не раздумывая, Отчего не посмотреть новые места?
Самолетом добрался до Баку, там принял машину — новенькую молочную «Волгу» — и вместе с ней погрузился на паром до Красноводска. Далее я намеревался ехать через Ашхабад — Мары — Чарджоу — Ташауз. Крюк — ого-го!
На пароме, на свою беду, сошелся я с одним туркменом из Куня-Ургенча. Хороший мужик, звать Курбан. Он тоже перегонял машину — «Москвич» — и, значит, были мы попутчики.
Узнав о моих планах, он рассмеялся:
— Зачем через Мары? Поедем напрямую. Раза в четыре короче.
— Как — напрямую? — удивляюсь. — Через Устюрт, что ли?
— Конечно!
— Да ты что?! Заплутаем!
— Не бойся, дорогой. Многие ездят через Устюрт. Я сам три раза ездил. Есть накатанная колея. Есть приметы. Надо только не сворачивать и держаться подальше от песков.
Он говорил с такой уверенностью, что я не только согласился, но и загорелся идеей. Я вообще заводной. Словом, когда через сутки мы вошли в красноводский порт, я был твердо настроен на короткую дорогу.
Ранним утром мы отправились в путь. Но едва отъехали от Красноводска, как у «Москвича» застучал мотор. Пришлось Курбану остаться. Мне бы, дураку, повернуть обратно, да куда там! Говорю же — заводной характер! Притом Курбан меня поддержал. Начертил схему, обозначил на ней ориентиры, все растолковал.
— Держись колеи, и все будет хорошо. Ребенок, и тот проедет. — Но на прощание предостерег еще раз: — Бойся песков! Там нечисто...
И вот я на Устюрте.
Ничто не вызывало опасений. Я уверенно гнал вперед по солончакам и такырам, опустив стекла. Только на большой скорости можно было спастись от нещадного зноя. Часто встречались «пухляки» — этакие озерца мельчайшей невесомой пыли, в которой машина могла утонуть по оси. Перед пухляками дорога разбивалась на десятки рукавов: каждый водитель искал более подходящий объезд. За пухляком рукава снова сходились в единое русло. Основная колея была хорошо накатана, сбиться с нее казалось невозможным.