Страница 19 из 33
Наступили сумерки, пока еще синие, прозрачные, но дальний лес был уже черным.
— Не успеем засветло, — сказал за спиной Никита.
Наконец за очередным поворотом реки вдали замелькали огоньки Никольского. Но за следующим — исчезли. На мгновенье Максиму показалось, что они остались одни на этой мертвой, стылой земле...
Вскоре огоньки снова вынырнули из темноты, уже гораздо ближе. А потом, как по волшебству, их мотосани очутились среди домов и людей. Они бесшумно скользили по разъезженной дороге, привлекая внимание редких прохожих.
«Ямаху» оставили у отделения милиции — договорились с милиционерами, что те будут присматривать за ней ночью. На одеревеневших ногах пошли к двухэтажному зданию гостиницы.
— Вам записка, — ответив на приветствие, сказала девушка за столиком у входа, и дежурная, и горничная в одном лице.
Максим взял листок бумаги и встал в круг желтого света, падавшего из-под засиженного мухами плафона. Прочитал: «Жену вернем за сорок тысяч баксов. Не рыпайся! Будет хуже! Жди дальнейших указаний».
Записка дрогнула в руке. Буквы поплыли перед глазами, он тряхнул головой, прищурился, перечитал. И бросился на второй этаж, в номер. Долго стучал в дверь, потом рванулся было вниз за ключом, но вернулся с лестницы и снова забарабанил в дверь, громко крича: «Марина! Марина!»...
Когда с помощью дежурной открыли номер, он предстал перед ними в своей сиротской пустоте. Максим зачем-то заглянул в душевую, открыл встроенный шкаф. Шубки Марины не было, остальная одежда была не тронута.
— Никому ни слова, — сказал Никита вслед уходившей девушке. Та обернулась, кивнула и неприязненно посмотрела на Максима.
Максим сел на кровать, уставился в пол тяжелым взглядом. Никита прошел к окну. От окна тянуло холодом, стекла обледенели. Студеная тьма за окном. Горе путнику, который не найдет пристанища в такую ночь. Уходя в свой номер, Никита сказал:
— Если что, я у себя...
Оторопь уступила место горестным размышлениям. Заявить в милицию? Они здесь все свои, лишь мы — чужие... Искать бандитов? Они сами на него выйдут... А глаза у Марины огромные, зеленые, шея тонкая и нежная... Ведь говорил же, не надо ей ехать...
Сорок тысяч! Идиоты! Вся его теперешняя экспедиция в кредит! И «Ямаха» в долг куплена! Выручать его здесь никто не станет, кроме, может быть, учителя Вадима, но у того все богатство — пальто на ватине!
Максим сидел, смотрел в пол. Думать было не о чем. Ждать? Кого? Чего?.. У Марины во сне лицо, как у ребенка. И детская привычка свертываться клубочком...
Наступило утро. Серый свет залил комнату. Максим погасил лампу. Зашел Никита, ходил по комнате, затих на казенном стуле у окна. Вспыхнули красноватым светом узоры на окне — это взошло солнце. Начинался стыдный, стылый день.
В дверь робко постучали. Вошла давешняя девушка. Взглянув на Максима, сказала:
— Вам записка.
— Кто вам эти записки дает? — спросил от окна Никита.
— Почтальон.
— А ему кто?
— Не знаю, — тихо ответила девушка.
Максим развернул сложенный вчетверо листок бумаги:
«Езжай вниз от Никольского, к десяти будь за вторым поворотом реки, один. И молчи. Тогда кончим дело добром».
Задолго до десяти Максим был на месте. Здесь по берегам росли гигантские кедры. День был безветренным, и великаны стояли не шелохнувшись. Лишь изредка ком снега, скользнув с перегруженной ветки, рассыпался у подножья дерева. Глаз едва успевал отметить это единственное в замерзшем лесу движение. Солнце низко висело над лесом, и даже комочек снега у ног Максима имел собственную тень.
Максим замерз. Он понял это, когда, попытавшись закурить, ощутил, как непослушны окоченевшие мышцы лица.
Издалека донесся гул мотора. Он приближался. Максим повернул на звук голову и терпеливо ждал, пока из-за поворота реки не появились они. Их было четверо. Они ехали на стареньких аэросанях под самолетный гул мотора, четырехглавым чудищем маячили на фоне вращающегося пропеллера. Сидели свободно, вальяжно, как будто под ними были не трясущиеся аэросани, а покойные кресла. Гул мотора стих, но все еще продолжал давить на барабанные перепонки. Они попрыгали в снег, разминали ноги, смотрели на него. С равнодушным презрением. На человека, жена которого была в их руках. Быть может, буквально. Один, высокий, с бородой заговорил:
— У нас твоя жена. Пока не трогаем...
— Руками... — пошутил кто-то, и они загоготали.
— У меня нет денег, — медленно и отчетливо сказал Максим.
— Это твои проблемы, — строго сказал бородач, остальные снова загоготали. — Тебя сюда никто не звал. Заплатишь, и чтобы духу твоего здесь не было...
И снова захохотали. Они явно развлекались, для них ситуация была просто забавной. Максим оторопел, последняя, не вполне осознанная надежда — уговорить, отмолить, погасла. Он понял: пощады не будет.
— Неделю тебе даем, — сказал бородач тоном, каким говорят с неисправным должником.
— Мало.
— Да ты что в непонятку-то играешь, падла! — возмутился бородач. — Не будет денег — пустим твою шмару на хор, а потом — в прорубь. И к ментам не вздумай соваться. У нас там свои. И рта не успеешь раскрыть...
— Недели мне мало.
— Ладно, десять дней.
— А ну-ка, — услышал вдруг Максим над ухом чей-то голос, и железное плечо смахнуло его с сиденья мотосаней.
Бандит в рыжей меховой шапке умастился на место Максима. Черная дубленка так плотно обтягивала широченную спину парня, что чувство безнадежности с новой силой сжало сердце. Повозившись, бандит завел двигатель и покатил прочь. Двое других с истошными воплями бросились ему наперерез. Сани остановились на мгновенье, приняли двух бандитов и помчались, набирая скорость, прочь.
— Браток, все понятно? — крикнул на прощание бородач, заводя мотор своих аэросаней. — Собирай зелень и увози свою маруху.
Аэросани, покачиваясь на неровностях снежного поля, уплыли.
Приходя в себя, Максим долго стоял неподвижно. Путь пешком до поселка показался ему непосильным. Вдруг какая-то мысль вывела Максима из прострации. Он зашагал к поселку уверенной поступью человека, решившего, что надо делать...
На другой день, в предрассветных еще сумерках, Максим и учитель Вадим, надев лыжи, пошли в лес. Изрядно поплутав, чтобы сбить с толку тех, кто захочет пойти по их следам, они вышли к Белому Камню.
Накануне вечером верный Никита уехал в Москву собирать деньги.
— Бери под любой процент, — напутствовал его Максим. — Согласен по гроб быть в долговом рабстве...
Белый Камень на фоне снежной белизны казался серым и мрачным. Встали под камнем, под береговым обрывом и, отсчитав от него пятьдесят шагов, оказались на самой середине реки.
— Говорили: здесь, — сказал Вадим.
Максим, осунувшийся, потемневший лицом, достал из мешка пешни и лопаты.
— Все-таки не пойму, как мы до дна реки доберемся, — сказал Вадим, — способ у тебя очень странный.
— Суть его проста, — бесцветным голосом ответил Максим. — Снимаем верхний слой льда, снизу нарастает новый, снова снимаем верхний слой льда, тем самым углубляя яму, и снова лед снизу нарастает... И так до тех пор, пока до дна не дойдем. Так раньше в Сибири делали. Я читал. Старинный способ...
И, взяв пешню, стал долбить лед. Вадим молча присоединился к нему.
Когда взошло стылое солнце, они уже выгребали куски колотого льда из огромной, многометровой в диаметре ямы. Глубина ямы получилась сантиметров тридцать-сорок.
На другое утро они вновь долбили лед, углубляя яму. Края ямы были им теперь почти по пояс.
— Какая здесь глубина? — спросил Максим.
— Метра три, — ответил Вадим.
— Значит, будем приходить и вечером. За день лед тоже нарастает.
— Может, кого-нибудь на помощь позвать? — спросил Вадим. Лицо его пылало багровым цветом, из-под шапки выбились и замерзли сосульками пряди белокурых волос — он явно страдал от непомерных физических усилий.
Максим покачал головой:
— Надо все сохранить в тайне.