Страница 28 из 30
Однако, к делу!
Итак, 29 июня 1919 года по дороге из Петрограда в Астрахань бесследно исчез военмор Новопашенный, к тому времени главный редактор «Морского сборника». Спустя 75 лет загадка этого исчезновения проявилась со всеми подробностями.
«Папа не поехал в Астрахань, — сообщала Ирина Петровна в письме. — По дороге на юг он должен был донести о своем передвижении через какого-то местного начальника. Этот начальник, бывший морской офицер, оказался папиным приятелем. Он-то и доложил потом на запрос, проезжал ли Новопашенный в Астрахань, что проезжал. На самом деле отец принял твердое решение уйти к сослуживцам в Северо-Западную армию Юденича в Эстонию. Он повел группу моряков с семьями через псковские болота. Вел по компасу. Шли долго и мучительно. Папа потом рассказывал, что мужчины порой теряли надежду и хотели возвращаться обратно, но жены их подбадривали и не давали унывать.
Они перешли красный кордон и ушли в Эстонию.
Из-за того, что приятель-офицер подтвердил, что папа проезжал в Астрахань, его сначала не искали, и мама, которая ожидала моего появления на свет, была в относительной безопасности...»
И снова все тот же ключевой вопрос, который перепутным камнем вставал в судьбе каждого россиянина, оказавшегося за кордоном: почему покинул Родину? Задавая его сотни раз, мысленно и устно, живым и покинувшим сей мир соотечественникам, я вдруг открыл для себя, что понятия «родина» и «государство» могут не совпадать; более того — могут быть враждебны друг другу. Разве не враждебным был для родины древних иудеев государственный режим римского протектората во главе с прокуратором Понтием Пилатом? Или для французов — государственная машина коллаборациониста маршала Петена? Или для чехов, венгров, словаков — империя Габсбургов? Да мало ли в истории примеров, когда люди воспринимали государство как оковы на теле родины, как машину для утверждения иноземного гнета под ширмой «независимости и суверенитета»? И разве не так воспринимал советскую власть Ленина-Троцкого человек монархических убеждений и православный христианин капитан 1 ранга Петр Новопашенный? А вместе с ним и миллионы его единомышленников и единоверцев, ставших под знамена Белой армии для борьбы с большевиками, захватившими власть.
Если что и помешало Новопашенному сразу сделать свой выбор — уйти к Корнилову на Кубань или к генералу Миллеру на Север, так это рождение в 18-м году первенца, дочки Светланы. А следом и вторая наметилась — Ирина. Не всякий отец двух маленьких детишек, и к тому же очень долгожданных, решится броситься в омут гражданской войны. Однако выбор был предрешен, и Новопашенный в этот омут бросился со всем семейством, когда настал подходящий случай...
А ведь карьера его на Красном флоте складывалась куда как успешно: ему доверяли не только экспедиции, но и главный журнал Флота в апреле 1919-го.
По меньшей мере, два обстоятельства заставили его воспылать ненавистью к новым властителям. Это расстрел большевиками его боевого товарища и соратника по «Ледовому походу» Алексея Щастного. А чуть позже — зверское истребление царской семьи.
Очень важно заметить, что Новопашенный не «сбежал за кордон, спасая шкуру», — как потом о нем судили-рядили — а ушел в белый стан, чтобы воевать.
Уходя в Эстонию к Юденичу, Новопашенный руководствовался теми же мотивами, по каким и писатель Куприн надел в свои немолодые годы офицерскую шинель с трехцветным шевроном «северо-западников», и безвестный миру прапорщик Стефан Транзе, и командир крейсера «Богатырь» капитан 1 ранга Политовский, и командир тральщика «Китобой» лейтенант Моисеев, и еще тысячи и тысячи других русских офицеров, которые встали под знамена генерала Юденича.
Впрочем, шли не только офицеры, но и рыбаки Чудского озера, составившие, по названию своего острова, Талаабский полк, и бывшие красноармейцы, переходившие на сторону бывшего противника батальонами... Не все так просто было в том девятнадцатом году, как пелось в агитках Демьяна Бедного. Не с бараньей покорностью меняла Россия кресты на звезды...
Рукою очевидца: «Победоносное наступление С.-З. армии было подобно для нас разряду электрической машины, — писал автор «Поединка» и «Гранатового браслета». — Оно гальванизировало человеческие полутрупы в Петербурге, во всех его пригородах и дачных поселках. Пробудившиеся сердца загорелись надеждами и радостными упованиями. Тела окрепли, и души вновь обрели энергию и упругость. Я до сих пор не устаю спрашивать об этом петербуржцев того времени. Все они, все, без исключения, говорят о том восторге, с которым они ждали наступления белых на столицу. Не было дома, где бы ни молились за освободителей и где бы ни держали в запасе кирпичи, кипяток и керосин на головы поработителям».
Разумеется, Новопашенный, как кадровый боевой офицер, далек был от мысли сражаться с поработителями кирпичами, кипятком и керосином. Он просто вернулся к тому, что делал три года тому назад, воюя с немцами, — возглавил Службу наблюдения и связи в Морском управлении Северо-Западной Армии. Служба эта как размещалась при Непенине в кадриоргском особнячке, так в нем же и возродилась, благодаря стараниям ее последнего главы — каперанга Новопашенного. Старания же Петра Алексеевича были направлены на то, чтобы вызволить из Питера как можно больше бывших сослуживцев, которым грозила «чрезвычайка». При этом в Красном Питере невольными заложниками оставались его жена и дети.
Рукою очевидца: «...Отец организовал из Ревеля помощь морякам, которые должны были скрываться. Он посылал курьеров в Петербург к маме. Мама по вечерам на извозчике оповещала этих моряков и помогала им бежать.
Во время последней (второй мировой — Н. Ч.) войны нас нашел в Берлине бывший солдат Нестеров, который был одним из тех курьеров-провожатых. Мама хотела бежать с ним к мужу в Ревель, но вернулась с самого начала пути, так как у Светланы начался жар. Эту группу потом всю поймали. Нестеров спасся, так как сумел отпроситься «до ветру»...
Мама припоминала случай, когда один из курьеров отсыпался у нее в квартире, а ночью началась облава ЧК. Прошли по всем квартирам, а до нас не дошли. Может быть, поленились подниматься на самый верхний этаж, где мы жили? Бывало, и такой пустяк спасал людей. Но пришло время, когда и мама должна была скрываться. Она переехала к крестной Светланы. Все комнаты в ее квартире были заняты солдатами и матросами. Кое-кто из них знал маму, но никто не донес, что это жена «царского офицера». И все же слухи просочились. Однажды пришел комиссар и стал допрашивать маму. Мама говорила, что детей она прижила вне брака, замужем никогда не была и никакого Новопашенного не знает. Убедила ли она комиссара своей наивной ложью, нет, но только он проявил к ней вполне определенный интерес и, прощаясь, объявил, что завтра заглянет «на чашку чая». Мама, ей было тогда двадцать лет, и она была прехорошенькая, немедленно собрала нас, вещи и съехала с опасной квартиры. Когда же комиссар заявился «на чашку чая», то наша родственница набросилась на него с обвинениями, что мама якобы обокрала ее, а он — ее покровитель и, она смеет думать, что и отец внебрачных малюток. Обескураженный кавалер ретировался. Мы же все были спасены от столь опасного внимания к нашей семье...»
Старое фото. Юная женщина со смятенным, чуть растерянным взглядом. Слишком много всего — от житейских перемен до вселенских потрясений — обрушилось на ее премилую головку в эти два года: раннее замужество и война, тут же забравшая мужа из дома, рождение — одной за другой — двух дочерей и голодный, холодный, опасный на каждом шагу Питер, гражданская война, муж за кордоном, посыльные-курьеры, полуподпольная жизнь, ежечасный страх грубого стука в дверь — что для них ее крошечные дочурки, если они и царских детей не пожалели? И все же во взгляде — решимость жить и бороться, помогать ближним и выживать самой, прикрывая детей.
Наконец и она решилась на побег...
«По рассказам мамы, она бежала с нами на санях через Финский залив. Помогли англичане. Я предполагаю, что это было под конец 1920 года, так как она закутала нас в меха. Ямщик неохотно нас взял. Он боялся, что плач маленьких детей всех выдаст. Но мы вели себя смирно и даже не кричали, когда сани перевернулись...