Страница 19 из 33
— Мне и самой редко приходится говорить на родном языке, — мягко, совсем по-московски, рассказывает хозяйка, — больше по-арабски или по-французски. Давно уже нигде не бываю и никого, кроме своих учениц, не вижу. Жизнь складывается по-новому.
Осевшие здесь в наше время русские думают иначе. Нельзя на положении отрезанного ломтя долго висеть в воздухе, и рано или поздно человеку приходится включаться в какую-нибудь систему, если не политическую, то хотя бы логическую.
И люди включаются. В Марокко это произошло в наилучших условиях, поэтому и русским гораздо легче живется. А скучно, так где им теперь по всему миру не скучно? Привыкают, кто и как может...
Марокко, 1937 год
Вечер. С хозяином дома мы сидим после ужина на низких диванах и пьем кофе. В открытую дверь виден внутренний садик с потемневшей уже громадной цветочной клумбой. Освещенная электрической лампой, просторная комната обставлена по-арабски: ковры, маленькие круглые столики и только в углу большое американское бюро с телефонным аппаратом.
— За десять лет жизни в Алжире, — говорит хозяин, — я здесь чувствую себя как дома. Впрочем, и раньше, уже в самом начале эмиграции, мне представлялся своеобразный случай осесть и пустить, что называется, корни. Но это было бы уж слишком экзотическое устройство, и не в Северной, а в самых дебрях Центральной Африки. Я тогда работал там по постройке железной дороги у бельгийцев. Участок у меня был большой, в самой глуши, и до ближайших пунктов бельгийской компании было два-три дня пути по лесным тропинкам. Местность — степь, поросшая низкорослыми, корявыми деревьями, холмами и травой, а дальше — леса. Жить пришлось с одним помощником-европейцем и двумястами неграми-рабочими в лагере, окруженном бамбуковой оградой от нападений шакалов и леопардов. Вечером выходить из лагеря считалось опасным, не только из-за зверья, но и соседей — бродячего дикого племени, пользовавшегося самой дурной славой. Когда я сюда направлялся, мне рекомендовали держаться от них подальше. Эта дикая орда состояла из нескольких тысяч человек и промышляла разбоем и охотой, а управлялась царицей, которая вызывала суеверный страх у моих негров.
— Однажды негры, поймав случайно забредшего в полосу наших строительных работ дикаря, с шумом и гамом привели его ко мне. Я приказал его отпустить, и тот залепетал на местном языке слова благодарности, клянясь, что ни он, ни его племя не питает к «моему народу» никаких дурных чувств. Я велел сказать ему, что и сам не питаю никакой злобы против его племени, и подарил ему на прощание пустую бутылку и несколько банок от сгущенного молока. Дикарь ушел, но через три дня к лагерю явилось целое посольство, которое медленно двигалось без оружия и с ветвями в руках. Я распорядился впустить их. Послы были в парадных костюмах, т.е. почти нагишом, но раскрашенные белой и красной глиной. Судя по кругам на спине и красным перьям попугая на голове, люди все были почтенные и сановитые; вручив мне подарки: кабана и половину буйволовой туши, послы заявили, что их повелительница просит позволения прибыть к нам в лагерь. Я разрешил, но при соблюдении двух условий: чтобы свита царицы не превышала пятидесяти человек и оружие было оставлено на границе нашей концессии. Негры решительно не одобряли попытки завязать добрососедские отношения с соседями. Двое старших надсмотрщиков после окончания работ подошли к моей палатке и, переминаясь с ноги на ногу, ждали, пока я выйду. Перебивая один другого, они стали доказывать всю опасность предстоящего посещения.
— Царица — страшная ведьма, — тараторили они, — а все ее подданные людоеды и колдуны. Она может заворожить и завлечь к себе, и тогда погибли все. Ведь их тысячи, а нас всего сотни и вооружение — десяток старых ружей!
Отменить свое разрешение, данное послам, я — не могу, — отвечал я, — и считаю, что лучше попытаться установить добрые отношения с дикарями, чем ссориться с ними из-за глупых суеверий.
Негры покачали головами и ушли, а через несколько дней, когда я был на работах, прибежал, весь запыхавшийся, прислуживавший мне негритенок, доложив, что к лагерю движется большая толпа. Мы вышли навстречу и увидели торжественное шествие царицы в окружении ее свиты. На покрытых шкурами леопардов носилках сидела молодая и по-своему красивая негритянка с круглыми, блестящими и выразительно-злыми глазами. Цвет лица и рот ее были не чисто негритянские, а скорее берберские. Такой рот встречается здесь среди царьков маленьких племен. Одета она была в мантию из пальмового волокна, а на голове возвышалось сложное сооружение из перьев. Носилки окружало около десятка придворных дам, почти без намека на одежду, если не считать маленького кусочка материи спереди пониже талии и такого же с противоположной стороны. Впереди шествовало уже знакомое по прошлому визиту посольство. Процессия замыкалась безоружными, совершенно голыми дикарями.
Я пригласил царицу в палатку. Оказалось, она могла объясняться на наречии моих негров, т.е. примитивном языке, на котором я могу говорить почти свободно. Угостив гостью красным вином, я завел разговор об охоте, политике и прочем, о чем полагается беседовать с коронованными особами.
Отведав две добрых кружки вина, царица сообщила, что она очень любит подобные напитки, я галантно преподнес ей бутылку виски и полбутылки рому. Словом, мы подружились с нею, и, хватив на прощание рюмку коньяку, она даже протанцевала какой-то национальный танец, более откровенный, чем можно было ожидать для первой встречи. Потом, забрав подаренные мною в дополнение к рому и виски несколько пустых бутылок, спички и коробку молока «Нестле», стала собираться восвояси, пригласив меня к себе в гости. Я обещал, но с отдачей визита, разумеется, не спешил: работа шла полным ходом.
Через некоторое время опять прибыло посольство с просьбой от имени черной царицы пожаловать на охоту. Это меня заинтересовало, и, несмотря на предостережения негров, я решил отправиться. Мой помощник от путешествия уклонился, и я взял с собою только двух молодых негров. На дороге меня встретили важнейшие сановники племени и пригласили следовать за ними, на их стоянку. Охота длилась с раннего утра до вечера и представляла, действительно, интересное зрелище. Представьте себе тропический лес, громадные, перевитые лианами деревья, которые тянутся во все стороны, извиваясь и переплетаясь между собою и создавая сплошную зеленую массу. Целый день продолжались шум, крики черных охотников, к вечеру на громадных кострах уже жарились туши убитых зверей, и дикари танцевали вокруг огней, под аккомпанемент каких-то звенящих и трещащих инструментов и заунывного пения.
Посреди лагеря — дворцы царицы и ее правительства, состоящие из нескольких сплетенных из прутьев хижин, окруженных бамбуковым забором. Царица любезно осведомилась, доволен ли я охотой, и сейчас же приступила к одной из священных, по-видимому, своих обязанностей — дележу добычи. Ее распоряжения исполнялись немедленно и беспрекословно. Целая гора была отделена в мою пользу. Затем, по окончании дележа, негритянка пригласила меня в свое жилище. Вся хижина была увешена и устлана коврами. На почетном месте красовались мои подарки: бутылка виски и консервная банка. На полу был сервирован торжественны и обед из буйволиного мяса с разными пряностями, обильно политыми невероятно пахучим растительным маслом. Дальше подавались бананы, дикие ананасы и напиток из пальмового сока. Все довольно отвратительное на вкус. Царица была очень любезна и собственноручно, так как вилок не полагалось, брала лучшие куски мяса и тыкала их мне в рот. По окончании обеда, я, достав из своей сумки коньяк, угостил царицу и весь двор. Действие алкоголя скоро сказалось, и в шалаше царило самое непринужденное веселье. Под звуки двух свистулек, какой-то сковородки и всеобщего хлопанья в ладоши сначала танцевали сановники, потом исполняли откровенный балетный номер придворные дамы, и, наконец, сама подвыпившая царица — свой, уже виденный мною, танец. По принятому, очевидно, этикету, после танца царицы придворные удалились, оставив меня со своей повелительницей наедине. Положение создавалось тем более щекотливое, что царица, к моему изумлению, завела совершенно недвусмысленное кокетство.