Страница 21 из 47
Как только Энгельса проводили в последний путь, Бернштейн предложил социал-демократам блок с реакционными партиями.
— Ничего себе, социалистический вождь! — с возмущением прошептал Курнатовский.
Все это, по словам Владимира Ильича, было лишь цветочками. Новая работа Бернштейна «Предпосылки социализма» — чистейшая проповедь оппортунизма.
— К сожалению, подобная «литература» имеет хождение и в России, — сказал Сильвин.
Левин подтвердил, что и у нас появились ренегаты. Это так называемые «молодые», или «экономисты», которые проповедуют: долой Маркса, долой политическую борьбу, да. здравствует копейка! Владимир Ильич уже столкнулся с ними один раз. В феврале 1897 года, рассказал он, перед ссылкой осужденных выпустили дня на три из тюрьмы. Тогда Ленин повидался с новыми руководителями «Союза борьбы». Проспорили целый вечер о судьбах рабочего класса. «Молодые» прямо заявляли: экономические стачки, кассы взаимопомощи — вот и все! Никакой политической борьбы. И Бернштейн даст этому новому течению свое идеологическое теоретическое оружие.
— Что же следует предпринять? Не отмалчиваться же нам, Владимир Ильич? — сказал Курнатовский.
— Молчать и не будем, — ответил Ленин. — Как только получу более обстоятельные сведения из Центральной России, нужно будет сообща обсудить этот вопрос…
Беседовали до петухов. Под самое утро утомленные охотники и хозяин заснули крепким сном. Разбудили их проголодавшиеся за ночь собаки, которые затеяли в сенях отчаянную возню.
Владимир Ильич уехал из Ермаковского под вечер, предварительно побывав у всех ссыльных. Договорились, что скоро встретятся в Шушенском. Ленин ждал, что в мае он получит авторские экземпляры своего труда «Развитие капитализма в России», и обещал подарить каждому свою работу.
Весной время идет быстро. Через месяц после посещения Владимиром Ильичем Ермаковского вскрылась Оя, налились почки на деревьях, затоковали тетерева. Курнатовский и часто приезжавший из Тесинского Панин по целым дням пропадали в тайге на охоте. Иногда к ним присоединялся Лепешинский.
Все было бы сносно, если бы не болезнь Ванеева. Большие, точно голубые озера, глаза его светились лихорадочным блеском. Он как-то особенно жадно вглядывался во все окружающее. Иногда, выйдя за ворота, Ванеев подолгу сидел на скамейке, стараясь напоить весенним воздухом свои легкие, изъеденные туберкулезом. Ничто не могло спасти его. Длительное пребывание в сырой камере предварительного заключения и тяжкий путь в Сибирь подорвали его слабое здоровье. Курнатовский старался как можно больше бывать с ним, развлекать его. Они беседовали о новых книгах, о рабочем движении, о сибирской деревне, об охоте. Иногда к Ванееву заходили Панин и Лепешинские. Панин особенно веселил больного. Этот балагур так упоительно врал о своих необыкновенных успехах в рыбной ловле, о покорении сердец сибирских красавиц, о лихих подвигах, которые он совершал, объезжая диких коней, что все, даже больной Ванеев, смеялись до упаду.
В мае ермаковцы получили письмо от Владимира Ильича. Ленин вызывал всех, кто может приехать, в Шушенское. Письмо содержало намек на какую-то неприятность. Из опасения, что письмо могут прочесть на почте, Ильич не сообщал подробностей, но призывал товарищей к осторожности. Припрятали лишние бумаги и письма, уничтожили все, что могло компрометировать кого-либо из ссыльных.
В Шушенское выехали Курнатовский с Лепешинским. На квартире Ульяновых застали Лентника и Барамзина, которые приехали из Тесинского. Все были встревожены. Один лишь Владимир Ильич хранил обычное спокойствие.
— Что случилось? — спросил, позабыв поздороваться, Курнатовский.
— Обыск был на днях, — ответил Владимир Ильич. — Придрались к письму, присланному мне из Кургана. Ротмистр, проводивший обыск, интересовался, кто такой Знобин, — оказывается, у него изъяли квитанцию об отправке письма на мое имя в Шушенское. Письма они не нашли, а я прикинулся удивленным и заявил, что никакого Знобина не знаю. Забрали письмо, полученное еще в ноябре от ссыльного Ляховского. Но и оно не содержало ничего предосудительного. Тем не менее я счел необходимым предупредить вас всех.
Надежда Константиновна с большим юмором рассказала о том, как проходил обыск.
— Нелегальную переписку и средства для тайнописи мы держали раздельно. Переписка лежала на нижней полке шкафа. Когда явились жандармы, мы сообразили, в чем дело, и решили немножко задержать их. Как только они вошли, Владимир Ильич услужливо пододвинул к шкафу стул, чтобы осмотр начали сверху. А на шкафу лежали статистические сборники, журналы, папки с разными вырезками и выписками. Они, бедные, так умаялись, разглядывая всю эту коллекцию, что нижнюю, полку и осматривать не стали. «Что у вас там?» — спросил ротмистр. «Моя личная библиотека», — ответила я. Ротмистр махнул рукой и начал шарить в другом углу дома. Даже химические составы для тайнописи удалось спасти. Около шкафа на полу стоял небольшой чугунок, в котором мы хранили свою «химию». Вошла моя мама с ухватом и прямо направилась к чугунку. «Ах я, старая, — говорит, — опять забыла чугунок. Печь уже растоплена…» Подхватила чугунок и пошла с ним на кухню. Жандармы на весь этот спектакль не обратили никакого внимания.
Однако, несмотря на отсутствие компрометирующих данных, обыск у Ульяновых мог кончиться плохо, если бы жандармы начали доискиваться связей Владимира Ильича с другими городами Сибири. Именно в это время благодаря энергии Ленина, его поездкам в Красноярск и Минусинск, а главное, регулярной переписке с ссыльными и марксистами Сибири, находившимися на свободе, здесь повсюду начали возникать социал-демократические группы. Железнодорожное строительство, увеличение числа промышленных предприятий ускоряли процесс формирования рабочего класса. Это была благоприятная среда для создания широкой марксистской организации.
— Поговорим кое о чем более интересном, — переменил тему Владимир Ильич, — а то вы что-то приуныли. Каждый приехавший получит небольшой подарок. — С этими словами он подошел к столу, на котором лежала стопка книг. — Вот каждому по экземпляру. А эту книгу, — Владимир Ильич обернулся к Курнатовскому, — прошу вас передать Ванееву.
Работу Ленина все ждали с нетерпением. Ведь почти каждую главу обсуждали сообща. Все знали, что в апреле ее начали печатать. И вот книга у них в руках — «Развитие капитализма в России».
Владимир Ильич был доволен оформлением.
— Смотрите, как хорошо сделаны таблицы: дроби напечатаны особым шрифтом и ниже целых величин. Ни одна таблица не сверстана боком — нет надобности переворачивать книгу. Это все Анна Ильинична, умница, — говорил он о своей сестре, которая в Петербурге правила корректуру. — Это она убедила статистика Ионова, с которым ей пришлось работать, не портить, как это часто бывает, вида таблиц.
Заговорили об «экономистах».
— Когда я получу так называемый «Манифест» Кусковой, Прокоповича и других, мы обязательно обсудим создавшееся положение, — сказал Ильич.
— Здесь, в Шушенском? — спросил Курнатовский.
— Нет, Виктор Константинович, эту встречу мы проведем в Ермаковском. Ванеев добраться сюда не сумеет, а лишать социал-демократа возможности решать дела партии, даже если он находится на пороге смерти, неправильно… Кроме того, приезд товарищей подбодрит Ванеева.
Вечером все тронулись в обратный путь. В Ермаковском их ждал сюрприз: сюда для составления карты Минусинского округа прибыла партия топографов из Красноярска. Это были молодые, веселые люди — сибиряки, москвичи, петербуржцы. Ранним утром уходили они, нагруженные своими инструментами, на съемку. С ссыльными подружились быстро. Особенно им пришелся по душе Курнатовский. Перед отъездом они предложили ему отправиться вместе в Саянскую тайгу и в предгорья Саянского хребта, верст за двести от Ермаковского. Виктор Константинович немедленно попросил разрешения у минусинского исправника на двухнедельный отпуск.
Это было замечательное путешествие. Тайга раскрывала перед экспедицией самые неожиданные тайны. На третий день пути им встретился большой раскольничий скит, который не значился ни на одной карте России. Топографы решили запастись здесь продуктами. Виктор Константинович взял эту задачу на себя. Когда он подошел к одной из изб и попросил вышедшего на стук старика продать ему немного яиц и кувшин молока, старик вскинул на него подслеповатые глаза: