Мечта пилота

– Не надо считать, Бесфамильный. Мы вас запеленгировали ещё в воздухе. Ваши расчёты правильны. Тем не менее тщательно и осторожно проверьте это астрономическим способом… Разрешите вам, Бесфамильный, крепко пожать руку.

Лётчик промычал в ответ что-то невразумительное. Впоследствии, когда Беляйкин ему припомнил это, он всё свалил на Бахметьева. Действительно, в это время к нему чуть ли не бегом подходил сияющий профессор.

– Мы на самой макушке Земли! – кричал он ещё издалека.

Радостная весть была немедленно передана начальнику экспедиции. Благодаря вмешательству Уткина скоро об этом узнал весь мир. Узнал и Блинов, с нетерпением ожидавший разрешения начать трудный путь к базе.

МЕСЯЦ НА ПОЛЮСЕ

С юга, от тропиков, надвигалась весна. В Крыму цвели миндальные деревья, в Москве лопались почки тополей и берёз, в Архангельске вскрывалась Двина, а в Тихой пожелтели льды. Шёл тёплый весенний май, а на полюсе температура нередко достигала сорока градусов ниже нуля.

Но и этот полярный май – морозы и студёные ветры – почти не мешал работе. Заиндевевшие люди в мягких бобриковых комбинезонах и зелёных очках целые дни проводили около самолётов. Их работа протекала так же весело и оживлённо, как и на Большой земле: те же интересы владели ими. Располагая прекрасной радиосвязью, они не чувствовали полярного одиночества, от которого так страдали в своё время пионеры Арктики.

Жгучее желание Уткина так и осталось желанием. Самые страстные его просьбы не тронули начальника экспедиции: Беляйкин так и не разрешил ему лететь на полюс. Журналист горевал недолго: работы хватало и в Тихой. После того, как стало известно, что Бесфамильный развернул работу на полюсе, Уткин по "своей" рации два раза в сутки передавал полюсникам краткие бюллетени событий, случившихся на Большой земле. Благодаря Уткину горсточка людей, самоотверженно работавшая на полюсе, нередко слышала голоса вождей своей великой родины, слышала слова приветствия от родных и друзей из далёкой Москвы, слышала музыку и даже целые концерты, организованные специально для них лучшими артистами столицы. Словом, не попав на полюс, Уткин изо всех сил заботился о людях, полетевших туда…

В группе Бесфамильного никто не скучал. И если бы не постоянная угроза передвижения льдов, если бы не постоянное ожидание шторма – дни их пребывания на полюсе ничем не отличались бы от их обычных дней на Большой земле.

Зная, что организованность лучший враг уныния и пессимизма, которые так страшны именно здесь, среди бескрайних ледяных пустынь, Бесфамильный позаботился о том, чтобы каждый из его группы твёрдо знал свои обязанности и выполнял их. За исключением лётчика Шевченко и радиста Слабогрудова, весь экипаж самолёта был отдан в распоряжение профессора Бахметьева.

Работа шла дружно.

Каждое утро, если позволяла погода, Шевченко шёл в обычную пятнадцати-двадцатиминутную разведку. Он планомерно, сектор за сектором, исследовал с воздуха окрестности полюса – тщательно осматривал и фотографировал огромную площадь, ограниченную 89-м градусом северной широты. Помимо этого он "завозил" на различные высоты приборы профессора, помогая ему всесторонне изучить состав атмосферы и воздушные течения полюса.

Лишь один профессор Бахметьев не подчинялся суровому режиму, установленному Бесфамильным в лагере. Глубоководные гидрологические наблюдения, изучение температур и солёности воды, астрономические и метеорологические наблюдения, исследования стратосферы – всё это целиком поглощало профессора, и у него нередко не оставалось свободного времени даже для нормального сна.

Бесфамильный и все участники экспедиции с глубоким уважением относились к работе профессора, делая всё, чтобы облегчить его труд. За весь месяц работы на полюсе не было ни одного случая невыполнения к сроку какого-либо поручения Бахметьева. Весь экипаж трогательно заботился о "своём профессоре". Результатом этой заботы было, что профессор не чувствовал неизбежных, казалось, неудобств и лишений, с которыми обычно сопряжена научная работа в Арктике. Командир звена сумел ему создать условия, почти ничем не отличающиеся от условий московской лаборатории. И частенько дело доходило до того, что старый профессор забывал, где он находится, и выскакивал из превращённой в лабораторию пассажирской кабины "Г-2" на свирепый сорокаградусный мороз полюса в тонком халате и с непокрытой головой.

Ближайшим помощником, правой рукой профессора вскоре стал метеоролог Байер. Они вместе запускали радиозонды, вели шаропилотные и десятки других наблюдений над атмосферой полюса. Молодой, энергичный, имеющий немало знаний в областях, смежных с его специальностью, метеоролог почти всё время вёл самостоятельные научно-исследовательские работы по поручению Бахметьева. Правда, когда дело касалось прогнозов и гипотез, старый и молодой учёный почти всегда горячо спорили, но это не мешало им дружно работать, накапливая богатейший научный материал.

Остальные люди экипажа, не исключая и самого Бесфамильного, не имея специальных знаний, оказывали лишь техническую помощь учёным, выступая в большинстве случаев в роли чернорабочих.

В общем работы хватало на всех, и все были вполне довольны, если не сказать – веселы. Однако, по общему признанию, лучше всех себя чувствовал бортмеханик Егоров. Полёт и жизнь на полюсе дали ему возможность осуществить своё крупнейшее изобретение и пожинать приносимые им богатые плоды.

Да, учитель имел все основания быть довольным своим учеником! Егоров считался молодым бортмехаником и производственным "папашей" считал старого бортмеханика Дудорова, а тот сумел заразить изобретательским зудом своего любознательного и энергичного ученика.

С тех пор, как Егорову стало известно, что он идёт в большой арктический перелёт, он крепко задумался над больным вопросом северных полётов вообще – над запуском мотора во время мороза. Над этой проблемой не один год ломали головы полярные лётчики и бортмеханики. Предложений было немало, но реального, вполне надёжного средства никто назвать не мог.

И здесь Егорову помог его "папаша". Он изобрёл незамерзающую смесь для радиаторов. Этого было достаточно, чтобы окончательно оформилась давно зародившаяся у Егорова мысль. Он её немедленно предложил Бесфамильному. Лётчик сумел оценить по-настоящему мысль своего бортмеханика и настоял на переоборудовании "Г-2" по его чертежам.

Сейчас, на полюсе, выдержавшее неоднократные испытания в самых суровых условиях изобретение Егорова вызывало неподдельный восторг всего экипажа. О лучшей награде изобретатель не смел и мечтать.

Изобретение Егорова давало возможность в любой мороз запускать все четыре мотора "Г-2" в умопомрачительно короткие сроки – в двадцать – двадцать пять минут. В принципе оно сводилось к следующему:

К чехлу правого среднего мотора пристёгивалась цилиндрическая юбка из шёлкового полотна. Растянутое тросиками, крепящимися к шасси, лыжам и вмороженным перед самолётом колышкам, это лёгкое сооружение легко выдерживало даже свежий ветер. Под "юбку" устанавливались один-два примуса, от которых к мотору и в пассажирскую кабину шли трубы. С помощью этих труб в обогреваемом моторе и в кабине всё время поддерживалась комнатная температура.

В стены пилотской рубки были вделаны два нормальных шестидесятилитровых баллона сжатого воздуха под давлением в двести атмосфер, предназначенные для запуска моторов. Зарядка баллонов производилась автоматически компрессором, установленным в передней части обогреваемого мотора. Егоров, как в самом себе, был уверен в безотказной работе своего автоматического компрессора, но, отдавая дань общему лозунгу экспедиции: "предусмотреть всё", всё же на всякий случай взял на борт ручной компрессор. При его помощи в одном из баллонов можно было довести давление до восьмидесяти атмосфер, что вполне достаточно для запуска тёплого мотора.

Пользуясь сжатым воздухом, Егоров в два счёта заводил обогреваемый мотор. Но это ещё не выход. На одном моторе не полетишь. Как же быть с остальными?