Три минуты молчания

— Как с гостями-то? — старпом спрашивал у Гракова. — С шотландцами.

— Да уж не буди, пока спят. И своим дай выспаться. Вечером их сами на базу свезете. Только чтоб они как-нибудь отдельно, понял? Не нужно, знаешь ли, этого неорганизованного общения.

Третий помахал старпому с катера.

— Ты теперь-то хоть не шляпь, когда на буксире.

— Оправдывай доверие, — крикнул Жора.

Кеп ничего не сказал, только сплюнул в воду.

Катер отчалил. Меня Граков так и не заметил.

Старпом ко мне повернулся сияющий:

— Слышь, вожаковый? Может, все и обойдется. — Зашлепал к себе вприпрыжку.

Отчего же нет? — я подумал. Конечно, обойдется, дураков же мы до отчаянья любим. Такой же ты старпом, как я — заслуженный композитор. Политинформации толкать — это ты научился: чего нам империалисты готовят и их пособники, — а поставь тебя на мостик — то курс через берег проложишь, то назад отработаешь не глядя, то даже шлюпку не различишь, какую прежде вываливать. Еще, глядишь, — в кепы выйдешь. Не дай мне, конечно, Бог с таким кепом плавать. А другие, кто поспособнее, будут под тобою ходить — вон хотя бы Жора или даже третий. Не понять мне этого никогда.

И холодно мне было зверски. Не так, чтобы от воздуха, день-то намечался не морозный, а как-то внутри холодно. Я пошел на камбуз.

А кандей, оказывается, пирог затеял. Поставил тесто, в кастрюльке крем сбивал — из масла и сахара.

— Для гостей? — я спросил.

— Зачем? Для вас. Ну, и для гостей тоже. Для меня-то вы все одинаковые.

Постепенно бичи повылезали в салон. Потом пришли шотландцы. И мы этот пирог умяли вместе, на радость кандею, с чаем. Жаль только, выпить было нечего, а то б совсем стали родные. Кандей все печалился:

— Раньше б знать — наливку сотворил бы из конфитюра. И рецепт у меня есть, и конфитюр есть, а вот времени не было — для закваски.

Но мы и так пообщались. Каждый себе по шотландцу отхватил — и общались, не знаю уж на каком языке. Васька Буров — тот себя пальцем тыкал в грудь и говорил:

— Вот я — да? — Васька Буров. Такое у меня форнаме. А по должности так я на этом шипе главный бич, по-русски сказать: артельный. Теперь говори, ты кто? У тебя какое наме и форнаме? Джаб у тебя на шипе какой?

И между прочим, он-то больше всех и выяснил про этих шотландцев.

— Бичи, — говорит, — тут, считайте, одно семейство плавает. Кеп у них всеобщий папаша. Вот этот, долгий-то, которому Сеня-вожаковый конец бросал, так он — младший потрох. Вон те два рыжанчика — Арчи и Фил — старшенький и средний. А те — зятья, у кепа еще две дочки имеются. Один у них только чужой — «маркони», они ему деньгами платят, а себе улов берут. А судно у них — не свое, владельцу еще пятьдесят процентов улова отдают как штык.

— Что ж они ему теперь-то отдадут? — спросил Шурка. Очень ему жалко было семейство.

— А ни шиша. Все ж застраховано. Они еще за свою «Пегушку» компенсацию получат. — «Пегушкой» он "Герл Пегги" называл. — И с фирмы еще штраф возьмут, которая им двигатель поставила дефектный.

Нам как-то легче стало, что не совсем они пропащие, наши шотландцы.

— А нам бичи, знаете, сколько бы премии отвалили, если бы мы ихний пароход спасли? Пять тыщ фунтов, не меньше.

— Ладно, — сказал Серега. — Нашел, о чем спрашивать.

— А я разве спрашиваю? Сами говорят. Старпом все терся около нас, прямо как тигр на мягких лапах, чуть себе ухо не вывихивал, — да мы вроде политики не касались, все больше по экономическим вопросам.

— А вот вы мне чего скажите, бичи, — Васька Буров говорит. — Как же это получается: за пароход или там за имущество какое — дак деньги платят, а за людей — ни шиша?!

— А ты б чего — взял бы? — спросил кандей.

— Я-то? Нипочем. Я бы и за пароход не взял. А за людей — это уж грех просто. Но ведь другой-то — он бы, может, и взял. Ему не посули заранее — он и пальцем не пошевелит выручить кого.

— Что ж он, хуже тебя? — опять кандей спросил.

— Хуже не хуже, а должно что-то и за людей полагаться. Неуж душа живая дешевле имущества?

— Полагается, да не нам, — сказал Серега. — Просто ихний министр нашему задолжал. А сколько — это ты никогда не узнаешь.

Шурка сказал:

— Ни хрена не полагается. Одно моральное удовлетворение. Это вроде как субботник.

— Дак на него и ходят-то так, знаешь… пошуметь да посачковать. Опять же — зовут, попробуй не выйди. Не-ет, — Васька Буров все не соглашался. Материальный стимул — он большой рычаг. Верно ж, старпом?

Старпом насчет этого рычага не нашел чего возразить.

— Вот я и говорю — чего-то ж все-таки стоит человек. Должен стоить!

— А ничо он не стоит, — сказал Серега мрачно. — За тебя кто-нибудь поллитру даст? И усохни.

— Башка! Ни об чем с тобой по-серьезному нельзя…

— Ну, так ведь… — Шурка поразмыслил. — Смотря же — какой человек.

— А! Так, стало быть, цена-то ему все-таки есть! Только вот — какая?

Салага Алик прислушивался, голову склонив набок, улыбался, потом сказал, зарумянясь:

— Наверное, надо так считать — во что человека другие ценят… Я так думаю.

Васька подумал и не согласился.

— Вот этот жмот — слыхал? — за меня б и поллитры не дал, а пацанок моих спроси — им за папку любимого и десять мильонов мало будет.

— Ты ж им не просто человек, — сказал Шурка, — ты ж им родитель. Да об чем спор? Кто сколько получает — столько он и стоит.

— Э! — Васька сказал. — Ежели так, то старпом у нас четырех салаг перетянет.

Поглядели мы на старпома нашего, потом — на салагу Алика. Нет, решили молча, так тоже нельзя считать. Салагу мы как-то больше теперь ценили.

— И опять же, — Васька добавил, — вот нам за сегодняшний день одна гарантийка идет: рыбы стране ж не даем, бичуем, а позавчера еще — давали. Что же мы, позавчера и стоили больше? Так это же, если разобраться, рыбе цена, не человеку.

Старпом все же вмешаться решил, предложил разграничить четко, какой человек имеется в виду — советский или не советский. Ну, это мы его оборжали всем хором. Попросили хоть при гостях воздержаться: вдруг — поймут. К тому же, Серега ему намекнул, если иностранец — его же в наших рублях нельзя считать, его же надо — в валютных, так это, может, и подороже выйдет. Старпом свое предложение снял.

— Ай, мужики! — Васька засмеялся. — Ну, не ожидал… Бородатые, детные, а не знаем — сколько ж стоит человек!..

— Может, и не надо нам этого знать, — сказал кандей. — Господь знает и ладно.

— Это — которого нет? — старпом подхихикнул.

— Еще не выяснено. — Алик заметил.

— Как это — "не выяснено"?

— Да так. Великие умы спорили — к единому выводу не пришли.

— Интересно — что за такие «великие»!

— Да уж, какие б ни были, — кандей весь спор закончил, — а раз они не пришли, так мы — и подавно. Кому еще чаю налить?

Вот на чем все и сошлись — что не нам это знать, сколько человек стоит.[65] Шотландцам, которые только глаза таращили, попробовали растолковать, об чем мы здесь травим, — не поняли они, плечами пожали. Но все же высказались — за расширение контактов. Стали нас к себе в Шотландию приглашать, в гости. Из-под роканов вынули шариковые ручки и записали свои адреса, а ручки нам подарили. Адреса мы взяли, на всякий случай. Их тоже пригласили — кто во Мценск, кто в Вологду, кто в село Макарьево Пензенской области.

А дело там, на палубе, само делалось. Слесаря с «Молодого», и правда, не дали нам пальцем пошевелить. Сами и парус убрали в форпик, и бочки убрали, и обломок мачты к месту приварили — это рей оказался, мачта чуть погнулась. Даже антенну «маркониеву» натянули. «Дед» только сходил поглядеть и рукой махнул:

— Как-нибудь дошлепаем.

Потом мы опять спали. И мы, и шотландцы. Проснулись только под вечер, когда «Молодой» нас потащил через фиорд. В Атлантике шторм уже послабел, я это по птицам видел — опять они усеяли скалы и горланили, когда мы под ними проходили. В шторм они прячутся куда-то.

65

Международное морское право тоже не знает цены человеческой жизни, считает ее — бесценной, поэтому и не устанавливает никакого вознаграждения за спасение людей.