Страница 38 из 89
11
Собрание мы в этот же день провели. Не комсомольское, правда, а судовое. Рыбу все не могли найти, и кеп решил даром времени не терять.
Собираемся мы в салоне, — где же нам еще. Ну, летом в погожий день можно и на палубе, а так — в салоне, это у нас самое большое помещение. Почти все оно занято столом, с двумя лавками, на одном краю стоит кинопроектор, а против него — простыня натянута вместо экрана. В камбузной двери — окошко, оттуда кандей подает «юноше» миски и кружки, и в это же окошко они смотрят фильмы.
Набились плотно, все пришли, кроме вахтенных. Кеп нам сделал доклад: рейс у нас — сто пять суток, за это время мы пять раз должны подойти к базе, сдать пять грузов, а шестой — повезем в порт. Всего план у нас — триста тонн, за выполнение плана — премия двадцать процентов, за каждую тонну сверх — по два процента премии… Каждую экспедицию мы это внимательно выслушиваем.
— Ну, высказывайтесь, моряки, сколько берем перевыполнения?
Помолчали. Крепко помолчали. Потом Шурка высказался — он у кинопроектора сидел и крутил ролик. С другой стороны ролик крутил Серега.
— Это как заловится, — сказал Шурка.
— Но обязательство-то взять — нужно.
Опять помолчали. Васька Буров попросил слова и брякнул, как в воду кинулся:
— Триста одну тонну! Кеп усмехнулся.
— Всего-то одну? Ну, Буров, ты даешь стране рыбы!
— Да хоть четыреста, разве жалко. Только не заловится. Жора-штурман, которого мы секретарем выбрали, разрешил наши сомнения:
— Об чем спор? В прошлый раз на триста двадцать взяли обязательство, а вьшовили триста пять. И — что? Такие же сидим, не похудели.
Так и проголосовали — за триста пять. Кеп не стал спорить, записали это в протокол.
Только прошу заметить, — кеп сказал. — Если мы как сегодня будем брать, этак мы в пролове окажемся, как пить.
Дрифтер только того и ждал.
— А это уж не от нас зависит. Мы со своей стороны — все приложим. Но кто ее ищет? Штурмана. А они должны искать по всей современной науке, чтоб зря не метали бы, как вчера.
Третий заерзал на лавке, шрам у него побелел.
— Сколько нашел, столько и застолбил. Значит, не было косяка побольше.
Дрифтер на него не глядел.
— Вопрос у меня в связи с этим.
— Давай свой вопрос, — кеп сказал.
Лицо у дрифтера засияло, залоснилось.
— Вот у нас некоторые штурмана без дипломов ходят. Могу я им доверять, когда они на мостике? И жизнь свою доверять, и рыбу.
— Кого имеешь в виду?
— А пусть он сам выступит, собрание послушает. Все поглядели на третьего. Он встал, весь красный.
— Кто тебе сказал, пошехонец, что у меня диплома нет? Могу показать.
— Мне чужого не надо, я на твой хочу поглядеть.
— Черпаков, — кеп сказал, — что у тебя с дипломом?
— Да, — сказал дрифтер, — объясни собранию.
— Есть у меня диплом. Только справки нет об экзаменах.
— Где же ты ее потерял? — спросил дрифтер.
— Не потерял, а в порту оставил.
Дрифтер взревел:
— Попрошу в протокольчик! Справки при себе не оказалось.
— Не гоношись, у меня только два экзамена не сдано.
— Попрошу в протокольчик! Два экзамена не сдано. Как же тебе его выписали, если не сдано?
— Ну, выписали. Обещал попозже сдать. В рейс надо было идти, вот и выписали.
— Сколько ж поставил? Литр? Или полтора?
— Не твое дело, пошехонец.
— Черпаков, — кеп сказал. — Чтоб ты мне оба экзамена сдал срочно. Какие у тебя не сданы?
— Сочинение по литературе. И морская практика. В порт придем — тут же сдам.
Дрифтер опять вылез:
— Нет, не в порт. До порта я еще с тобой плавать должен, жизнь свою доверять. А экзамены ты можешь на базе сдать, там преподаватели имеются.
— Нужно ж еще подготовиться.
— Вот и готовься, Вахточку отстоял — и готовься. А нечего ухо давить и фильмы смотреть. Откажись от кое-каких соблазнов, а сдай, всей команде на радость.
Кеп сказал:
— Придется, Черпаков. Какой первый сдашь?
— Какой потрудней. Сочинение.
Дрифтер взревел:
— Попрошу в протокольчик! На первой базе он сочинение сдает, а на второй — практику.
Занесли и это. Третий сел как побитый, сказал дрифтеру:
— Добился, пошехонец.
— А я не для себя стараюсь. Для всей команды.
— Добро, — сказал кеп. — Какой там следующий? Быт на судне? Вот с бытом… Прямо скажем, хреново у нас с этим бытом… Сегодня в салон вхожу Чмырев какую-то историю рассказывает Бурову и матерком ее перекладывает, как извозчик дореволюционный. Салон у нас все-таки, портреты висят, а не сапожная мастерская.
— А что? — спросил Шурка. — С выражением!
— Так вот — без этих выражений. А то мы без женщин плаваем, так сами себя уже не контролируем. Вношу лично предложение — отказаться от нецензурных слов.
Опять помолчали крепко.
— Николаич, — сказал дрифтер. — Вы ж сами иногда… на мостике.
— И меня за руку хватайте. И потом — на мостике, не в салоне же.
— Есть предложение, — Васька Буров руку поднял. — Записать в протокол: для оздоровления быта — не ругаться в нерабочее время.
— Почему это только "в нерабочее"?
— Так все равно не выйдет, Николаич. Зачем же зря обязательство брать?
Кеп махнул рукой.
— В протокол этого записывать не будем. В протокол запишем — совсем отказаться. Но языки все же попридержим.
Проголосовали за это.
— Теперь насчет стенгазетки, — сказал Жора. — Хоть пару раз, а надо бы выпустить.
Серега сказал мрачно, не переставая ролик крутить:
— Это салагам поручить. Они у нас хорошо грамотные.
— А что? — сказал кеп. — Это разумно. Только не салаги они, а молодые матросы. Как они, согласны?
— Сляпаем, — сказал Димка. — Алик у нас лозунги хорошо пишет.
— Вот, шапочку покрасивей. Только название надо хорошее придумать, звучное.
— Есть, — сказал Шурка. — "За улов!"
Кеп поморщился.
— А пооригинальней чего-нибудь — нельзя? "За улов!", "За рыбу!". А что-нибудь этакое?..
— "За улов!" — Шурка настаивал. — За ради чего мы тогда в море ходим?
Проголосовали — "За улов!". На том и разошлись мирно.
12
— Штормит, мальчики, — старпом нас обрадовал утром. — А выбирать надо.
Насчет «штормит» это мы и в кубрике слышали, полночи нас в койках валяло с боку на бок, а вот выбирать ли — они там, наверное, долго с кепом совещались, что-то не будили нас до света, как обычно.
Салаги мои поинтересовались — сколько же баллов. Семь с половиной оказалось. Считайте — все восемь.
— А мне, когда я оформлялся, — вспомнил Алик с улыбкой, — даже какое-то обязательство давали подписывать — после шести не выходить на палубу. Просто запрещается.
— Точно, — Дима подтвердил. — К чему, спрашивается, такие строгости?
Все помалкивали да одевались. Что им ответишь? Перед каждым рейсом мы эти обязательства подписываем, а и в девять, бывает, работаем. Кандею не варить можно после шести, только сухим пайком выдавать, а варит. Да и никто их, эти бумажки, не вспоминает в море, иначе и плана не наберешь. Рыба-то их не подписывает, а знай себе ловится в шторм, и еще как. И подумать, тоже она права: этак у нас не работа будет, а малина. А надо — чтоб каторга.
Горизонт сплошь затянуло струями, как кисеей, другие суда едва-едва различались, да и наш наполовину за водяной завесой. Я выглянул из трюма стоят зеленые солдатики по местам, как приговоренные, плечи согнули, только роканы блестят. Под зюйдвесткой не каждого и узнаешь, все одинаковые, и у всех на лицах — жить не хочется.
У меня в этот раз работа была полегче, сети шли тяжелые и трясли их подолгу, вожак шел медленно. Я и Ваську Бурова вспомнил: "Тебе там теплее всех в трюме." Разве что из люка попадало за шиворот. Но уже на четвертой сетке дрифтер ко мне заглянул:
— Вылазь, Сеня, помоги на тряске.
Это справедливо — когда работаешь на палубе, нет хуже видеть, как кто-то сидит и перекуривает. Хоть он свое дело сделал, — звереешь от одного его вида. А тем более тут еще на подвахту вышли — «маркони», старпом и механики. Не много от них помощи — сгребают рыбу гребком, которую мы же им сапогами отшвыриваем, подают не спеша сачками на рыбодел, а на тряску никто из них не становится. А самое трудное — тряска.