Страница 8 из 67
— Прежде всего ты человек, Женя, — возразила Вера Алексеевна, глядя ему в глаза и понимая, что нельзя сказать: «Надо жить. Ты обязан жить и мучиться». — И у тебя, как у всякого человека, конечно, есть право выбора, жить тебе или умереть. Но! Разве такой серьезный выбор делается сгоряча? Мужчины так не поступают.
«А чего же еще ждать, если мне не повезло?»
— Как ты можешь судить о своем невезении, не испытав везения? А может, это и есть везение, а невезение тебя ждет в будущем? Ты не узнал как следует ни людей, ни себя. Ты не испытал жизни по-настоящему, глубоко, разносторонне. Такая ли уж ты «ошибка»? Минусы можно обратить и в плюсы — все зависит от точки зрения. Дар слуха, которого ты лишен, способен быть и тяжким грузом. Знал бы ты, сколько я слышу отвратительных слов, шума и грохота, разрушающих меня и мешающих жить!
«Вы что, серьезно?»
— Почти… А тебе лишние звуки не мешают сосредоточиться для творчества. Ты ведь художник, а значит, особенный человек, не так ли?
«Я очень люблю рисовать. Когда рисую с натуры, мне кажется, что ничего некрасивого нет, а даже если есть, на моем рисунке оно становится прекрасным».
— Наши призвания похожи. Я тоже думаю, что несчастливых людей нет, есть люди, которые просто забыли, что они счастливы. Но давай продолжим наши рассуждения. Дар слова, от отсутствия которого ты страдаешь, тоже не самый лучший дар. Болтливость, косноязычие, ненормативная лексика… Но и это ерунда по сравнению с тем, что люди на земле говорят на нескольких сотнях разных языков и зачастую не в силах понять друг друга. А есть универсальный язык: язык тела. Глаза, мельчайшие жесты, мимика говорят намного больше слов.
«Да, я знаю».
— Вот видишь. Посмотри на собак, они не разговаривают, но это не мешает им прекрасно ориентироваться среди таких разговорчивых созданий, как люди, и быть самыми счастливыми ушастыми существами на свете. У меня у самой есть спаниель, я знаю, о чем говорю…
Тут разговор зашел о собаках, а о них Вера могла говорить бесконечно. Оказалось, что Женя тоже любит собак. В следующий свой приход Лученко сказала:
— Ты анализируешь наши разговоры, и тебе кажется, что я просто занимаюсь утешением.
«Как вы догадались?»
— По губам. Помнишь о языке тела? А ведь ты им тоже владеешь на высоком уровне. Ну-ка, посмотри на меня, попробуй прочитать.
«У вас был сегодня, кажется, трудный день… Вы огорчены, что кому-то не удалось помочь».
— Верно. Пришлось направить одного страдающего человека в стационар. Жаль, не люблю этого, но разговоры не помогали. А может, я допустила в чем-то ошибку.
«Разве может врач ошибаться?»
— А ты как думал? Мы тоже живые люди, как все. Как и ты. Ты допустил ошибку, и это большое везение, что она не закончилась трагически.
«Не уверен. Зачем страдать?»
— Дружочек мой, кто ж тебе обещал, что жизнь — это сплошные радости? Это и страдания тоже. Но ты вдумайся: если можешь страдать, значит, можешь и радоваться, ведь одного без другого не бывает. Ты получил меру страданий, должен был дождаться и радости. Терпения не хватило? А ты дождись. Успеешь еще уйти, но не лучше ли досмотреть кино до конца? Кто знает, сколько интересного еще покажут.
«Кроме красоты, есть еще любовь. А мне она не досталась».
— Опять спешишь. О любви мы еще поговорим, но не кажется ли тебе, что жизнь Евгения Цымбала нужна не только ему? Каждый человек, красивый он или урод, совершенный или с изъяном — кому-то на свете нужен. Не буду говорить прекрасных слов о родителях и родственниках, но все зачем-то нужны, каждый человек — особенный. Ты вот слушаешь меня и не соглашаешься, а это потому, что ты еще не успел всего узнать и понять. Ты не урод и не калека, ты не болен и не несчастен — просто не нашел себя, не уловил главного, не почувствовал.
«Что я должен был почувствовать? Призвание свое нашел, знаю достаточно».
— Снова ошибка. Любой человек при рождении — это чистый лист, даже иммунная система его включается лишь от соприкосновения с агрессивной средой — бактериями, давлением, температурой воздуха. Мир как бы настраивает родившийся организм под себя, как чувствительный музыкальный инструмент. Человек растет и, как мощный пылесос, всасывает в себя впечатления. В юности весь мир снаружи, как пейзаж за окном, а сам ты — загадка и для других, и для себя, поскольку еще ничего собой не представляешь, кроме набора разных возможностей. Время от времени твоя внутренняя «компромиссочка» переполняется, и кажется, будто ты уже все познал. Это критические возрасты, известные нам, психотерапевтам. У тебя первый критический возраст, их будет еще несколько. Затем ты опять понимаешь, что ничего не знаешь, и продолжаешь впитывать в себя мир. К зрелому возрасту уже весь этот мир внутри тебя, ты сам — целый мир и целая вселенная. Личность — это набор взглядов, мнений, привычек, заблуждений, реакций и инстинктов. А ты ничего и не искал, просто не успел. Значит, не имеешь права судить. Ни о других, ни о себе. Не имеешь права уходить. В конце концов, убивающий себя — тот же убийца, извини за резкость. Жизнь, окружающая тебя, не заслуживает такого поверхностного взгляда, тем более преступления.
«Но как же мне быть?»
— Забыть о своих переживаниях, о том, как тебе не повезло. Забыть о себе, перестать быть потребителем. Стать дарителем, исследователем и наблюдателем. Общаясь с людьми, вообрази на минутку, что ты в чем-то мудрее, сильнее, что тебе ведомо нечто особенное — ведь это почти так и есть. И тогда твоя любовь обязательно к тебе вернется, но главное — ты почувствуешь новые грани существования. Самое главное, самое странное, что тебя ждет на этом пути: люди перестанут замечать такую мелочь, как глухонемота, после первых же минут общения с тобой. Будут видеть только прекрасную душу. И ты не просто почувствуешь себя полноценным — ты им станешь, ты уже и есть такой.
Женя смотрел на ее губы заворожено и внимал ей. Вера Алексеевна день за днем приходила и рассказывала ему: о любви, о красоте духа, о саморазвитии. Женя довольно быстро оттаял, перестал жалеть о несостоявшемся самоубийстве. Слишком сильна в нем оказалась жадность к познанию красоты мира. Однажды Вера рассказала ему о картине, персонажа которой он ей напомнил.
Вместе с родителями восьмиклассница Верочка посетила Третьяковскую галерею. Семья прошла множество залов, обмениваясь впечатлениями от полотен выдающихся русских художников. Сначала родители показали ей огромную, во всю стену, картину Иванова «Явление Христа народу». Больше всего девочке запомнилась «группа дрожащих» на переднем плане композиции. Ей было очень жаль этих кудрявых полуодетых людей, дрожащих под жарким южным солнцем. Следующей по силе восприятия была картина Михаила Врубеля «Демон». Цветовые пятна напомнили Вере сверкание разноцветных хрустальных сосулек на зимнем солнце. А печальный взгляд демона, обращенный внутрь собственной израненной души, таил бездонную тьму загадок.
Но ни «Явление», ни «Демон», ни даже портрет уникальной балерины Иды Рубинштейн не потрясли юную Веру. Подлинным потрясением стала для нее созданная гениальным Нестеровым картина «Явление отроку Варфоломею». Девочка застыла, завороженная образом отрока. Родители звали ее идти дальше, в другие залы, где были другие картины, но она не могла отвести взгляда от Варфоломея. Деликатные взрослые оставили дочь, решив позже показать ей остальные залы музея. Но сила воздействия картины на Верины чувства была такова, что вся остальная экспозиция была ей уже не интересна.
Позже, закончив мединститут, приезжая в Москву на какие-то конференции или краткосрочные курсы повышения квалификации врачей, доктор Лученко непременно находила время, чтобы зайти в Третьяковку посмотреть на любимую картину. Было нечто просветленное и в самом отроке, и в пейзаже вокруг него. Душа Веры наполнялась покоем и умиротворением.
…Вера встрепенулась на своей лавочке, оглянулась. Теплый майский день ворвался в ее сознание, и она поняла — нет больше ада, он снова до времени спрятался в свою клетку и запер за собой дверцу. А есть только удивление: что-то здесь не то. Странно.