Страница 23 из 99
Дьявол одобрительно вскинул бровь.
— Ну, не одна земля, Манька иногда радует, и ты… — признался он нехотя. — Говорить, что земля радует меня, это то же самое, что сказать: я радую сам себя. Когда-то у меня возникла идея проникнуть умом во все уголки знания, которые возможны в принципе. А потом я понял, что я знаю то, что осознал уже. Знание не проникало в меня. Я его, примерно, отстроил, зная, что именно хочу, а земля была тем самым пластилином, который исполнял мои желания. Но однажды я столкнулся с тем, что могу больше, а земля имеет ограничения. Земля все время пишет и пишет, все что слышит, видит, думает, что думают другие, что я ей говорю, что говорят люди и животные друг другу. Мне иногда кажется, что она умнее, чем я сам. И в конечном итоге, это я, я, и еще раз я, который сунулся головой, куда не следовало!
— Ты жесток! — заключила Манька, но уже без всякого желания вести разговор. Над горизонтом появился диск луны, и страх вернулся. До прыжка оставались считанные минуты. — Ты проткнул головой Небытие, и понял, что таким образом в него можно совать другие сознания. Правильно ли это, не мне судить, но это неправильно!
— Откуда ты знаешь, что правильно, что нет? — произнес Дьявол, улыбнувшись. — Каждое сознание, считавшее себя Богом, получает возможность стать им. Если им не нравится моя земля, пусть достанут себе другую.
— Но место же занято!
— Ну! — Дьявол пожал плечами. — Небытие тоже пластилин, если с Ним уметь работать. Бездна еще большая…
— Ну ладно, нечисть, а почему праведнику одна участь?
— Однажды один человек с его женой, которым я дал самое лучшее, что у меня было, передали мою землю во владение змею. Это такой вид бесовской твари, которая просила человеческую жену преобразовать материальность одной плоскости к другой. И жена сразу же согласилась. Она захотела владеть всем, чем распоряжался бы и ее муж — самолично. Над его сонной землей она произнесла речь, и проверка показала, что змей укоренился, разделив их плоть саму в себе. Укоренился глубже, чем врос в землю человек.
— Наверное, они правы, — сказала Манька, — У каждого сознания есть шанс стать таким Богом, как ты. Представь, что сознание породило еще одну вселенских масштабов голову.
Дьявол хитро улыбнулся, заметив, что Манька прячет руки, которые начали дрожать.
— Вижу, ты меня достать хочешь, но меня мало интересуют произведения Небытия, которым места в моей вселенной не было и не будет. Если на меня свалиться такой кошмар, — а иначе и быть не может, потому, как я хорошо знаю свои творения! — я об этом подумаю на досуге! Потому и отправляю свои произведения на уровень, выше Неба. Тут в Бога поиграл, теперь там поиграй, — он стал немного серьезнее, сердито добавил, — Возможно, что-то и получилось бы, если бы люди хоть чуть-чуть интересовались моим делом. Манька, — еще раз попросил Дьявол, — помни, что все ужасы Ада преступник получил по заслугам. Будь хладнокровной и голой, как сам черт. Хочу тебе открыть, что утаил: худшее зло и свидетельство неправды твоей — благодатный огонь, который течет по венам. Земля умирает, а червь, который пьет ее, гонит в сознание наслаждение. Худшее зло, которое хранит твоя земля. Оно предназначено вампиру, но в Аду ты можешь выпить его, и тогда другая правда откроется тебе.
— Поняла, — кивнула Манька, которая заметила, что солнце вот-вот сядет. — Ты за меня не переживай, я справлюсь! — успокоила она его.
Старик Борзеевич, который ходил по берегу реки и собирал нетесаные камни, прибавляя их к тем, которые уже были, очевидно, задавшись целью сделать жертвенник небывалых размеров, несмотря на то, что посетителей в Храме не было — Дьявол и Манька оставались единственными, заторопился, и, вываливая камни из подола, переглянулся с Дьяволом. Дьявол заметил, что труды старика напрасны. Но Борзеевич не расстроился, напомнив, что у изб были ноги, и, дождавшись Маньки, он собирался всем Храмом перебраться к людям.
— А я что буду делать? — поинтересовалась Манька, — На службу поступлю? Кем? Залез через половицу, приватизировал избу, жилище мое сделал черте чем, выгнал человека, не прописанного, но все же хозяйкой я себя уже мнила!
При последних ее словах старик Борзеевич напрягся и внимательно подумал о чем-то о своем.
— Да-а, без бумажки мы не люди! Манька, а давай мы избы расплодим! Одну себе возьмешь, во второй я жить буду! И будем поставлять, чтобы не дорого, но не в убыток. Думаешь, не найдется желающих? Да свистни только! — деловито предложил он.
— Ты и так не человек! — усмехнулась Манька, понимая, что Борзеевича понесло. — Живи, сколько влезет, но помни, изба — существо самостоятельное. Ты хоть десять бумажек ей покажи, она читать не умеет, выставит, не успеешь помолиться!
— Так! Это кто поганит Храм Мой? — грозно приступил к допросу Дьявол, испепелив Борзеевича взглядом зажегшихся мертвенно бледным огнем глаз. — Вот из-за таких первейших священников все Храмы прекратили существование! Приходит человек, просит чудо, а какое чудо я могу дать Храму, если его священнослужитель наипервейший, кто ест идоложертвенное?!
Глазки у Борзеевича сразу забегали, он стал маленьким, сжался, напыжился и раскраснелся. Дьявол изменился, и Манька поняла, что время пришло. Руки затряслись еще заметнее, и она уже не сдерживала свой страх. Разом загорелись ветви неугасимых поленьев, освещая Храм изнутри. Распахнулись ворота. Борзеевич как-то сразу осунулся.
— Господи! Я ни к тому! — возопил Борзеевич, падая перед Дьяволом ниц. — Прости кровососущего! Я это к тому, что когда Маня вернется, не сидеть же нам в глухом лесу, к людям надо, да так, чтобы красотой нашей и богатством нашим далеко отстояло у людей сердце от идолов их!
— Мастер Гроб, если ты сейчас не замолчишь, глаза мои извергнут геенну! — пообещал Дьявол.
— Молчу! Молчу! Прости недостойного! — попятился задом старик Борзеевич. — Никаких денег, — прошептал он, прикусив губу, — Никаких домов, никакого достояния! Пусть меня ветер носит по всем весям! Тут мой дом, тут мой лес, водяного с русалками буду приобщать к любви Господней! Вот ведь, сначала отучил от чего-то там, а теперь благодатью на смех поднимает! Дьявол, мать его… и послать некуда!
Дьявол повернулся к Маньке и, тяжело вздохнув, признался, что не понимает, как она сможет любить его в Аду, чтобы Ад проникся ее благостью. Но Манька уже ничего не могла ответить. Зубы ее клацали. .
Наступили вечерние сумерки. Наползла неясная тень.
Храм со стороны входа стал темен, и только силуэт вырисовывался на фоне бездонной синевы угасающего неба. Солнце, закатившись концом диска за край горы, наливалось кровью, освещая бледную, грязновато белую убывающую луну, и два светила зависли над горизонтом противоположно. Как по команде все стихло. Даже кузнечики не издавали не звука. На берегу застыл силуэт водяного, будто он прощался с нею навсегда, тоже полуматериальный.
Борзеевич вошел в Храм первым, следом за ним Манька, замыкая строй, Дьявол.
Алтарь был выложен из темно-красного и светло-зеленого камня в виде восьмиконечной звезды. В центре еще одна звезда, шестиконечная, одним концом она упиралась на восток, другим на запад. Шестиконечная звезда была образована двумя прозрачными кристаллами, внутри которых переливался жидкий белый огонь, по бокам звезды стояли два золотых светильника, на каждом по семи лампад — одна большая и шесть маленьких. Манька мысленно присвистнула, удивившись, как изменился Храм: «Это сколько золота!» — призадумалась она. И где только Дьявол с Борзеевичем его достали, да еще успели отлить светильники! К алтарю от самого входа вела широкая, выложенная серым камнем дорожка. Камни были неровные, и ранили подошвы острыми краями. По стенам на держателях горели ветви неугасимого поленьего дерева.
И все ради нее — красивая смерть…
Борзеевич прошел к Алтарю. У величественного Алтаря в своих простеньких одеждах Борзеевич смотрелся несколько нелепо. Манька не могла до конца поверить, что согласилась на такую авантюру, и все пыталась припомнить, каким образом эти двое сумели ее уговорить. Глаза ее шарили по сторонам, выискивая щель для отступления.