Страница 48 из 64
– Мама, не отдавай меня! – Он внезапно понял, что придется покинуть мать, и даже больше того, его увозят тайно, среди ночи, и от этого было еще страшнее. – Я останусь с тобою! Я ничего не боюсь! – кричал мальчик. – Я буду стрелять, когда они придут!
Но мать впервые не слушала его, она завернула в полотенце с вышивкой теплый каравай хлеба и решительно одернула на нем новенькую малицу.
– Соли насыпь, – попросил Илимпо, – отвезу в стойбище.
Мать отдала холщовый мешочек с давней, еще уральской солью.
– А ты, Аси, останься здесь, не провожай! – приказал Илимпо с неожиданной строгостью.
Он подхватил ревущего ребенка на руки и вынес во двор. Внезапно рев утих. Плачущая мать выглянула в окно, не решаясь бежать за сыном. Мальчик бесстрашно гладил белого волка, и она догадалась, что это испытание, которому нельзя мешать.
Рассвет Илимпо и Вова встретили в дороге. Усталая упряжка шла ровной рысью. Погоню они заметили не сразу, только когда поднялись на увал. В километре от них высокий гнедой битюг тащил по снежному тракту сани. Мальчик разглядел людей в папахах, они что-то кричали, перебивая вой ветра. Понукая коня, погоня прибавила ходу.
– Чоп! Чоп! – кричал Илимпо, но усталые собаки потеряли кураж и еле плелись, поджав хвосты.
Бормоча проклятия, шаман выхватил из своей торбы пучок черных лошадиных волос с привязанными к ним утиными перышками, разорвал тонкие бечевки, плюнул на перья и пустил на ветер.
Люди с ружьями приближались. Сквозь метель раз и другой полыхнуло косматое пламя, и загрохотали выстрелы. Вова не отводил глаз от саней с огромным парным битюгом в упряжке, и видел все от начала до конца. Посреди ровной дороги конь споткнулся и, едва не перевернув сани, понес карателей по снежной целине. Он уходил все дальше, высоко вскидывая передние ноги и заломив шею.
Мальчик не сразу заметил, что Илимпо сидит в санях, скособочившись на правый бок, и зажимает рукой окровавленную доху, при этом шаман, не переставая, тянул песню и только на ухабах восклицал не в лад:
– Экуке! Экуке![4]
Потом стихла и песня.
– Погоняй собачек, они знают дорогу домой, – прошептал Илимпо и лег на шкуры, точно заснул.
Небольшое стойбище из трех юрт встретило упряжку разноголосым собачьим лаем. Шамана отнесли в круглый дом с дымником наверху. Женщины попробовали снять с него доху, но, едва тронув набухший от крови рукав, взялись за ножи. Они стянули с ног Илимпо унты, кафтан из тонкой оленьей кожи и уложили на шкуры, поближе к очагу. Плечо у него было прострелено навылет, задета кость, и кровь уже не сочилась, она собиралась вокруг раны густыми натеками, как перезревший сок на стволе березы. Илимпо ненадолго очнулся и выпил немного воды из рук самой старой женщины.
– Бери бубен! – приказала старуха мальчику. – Ты сильный шаман! Стучи колотушкой, проси духов, чтобы сохранили жизнь нашему аяну!
Но мальчик отшвырнул протянутый бубен.
– Он злой! – закричал мальчик. – Я не буду его лечить! Он плохой, очень плохой, у него только волк хороший… – Гнев прошел, и маленький Вова громко всхлипывал и глотал слезы.
– Прости меня, прости, что я тебя увез, – страдальчески улыбнулся Илимпо. – У шамана-великана должно быть великое сердце. Оно вмещает и верхнюю и нижнюю тундру, оно похоже на большую рыбу Кит-Кай, на спине у которой стоят чумы, бродят олени, волки и росомахи. Прости старого Илимпо и спаси его! Возьми мой барелак. – Он протянул мальчику амулет из медвежьего когтя с кусочком шкуры.
Глотая слезы, мальчик надел амулет, взял бубен и ударил, сначала несмело и робко, а потом с восторгом выбил частую дробь. С каждым ударом бубна он поднимался все выше и выше, он видел множество удивительных зверей и разговаривал с ними, и большая белая птица с лицом матери носила его на крыльях и показывала звезды так близко, что он мог потрогать их рукой. Много позже он узнает, что эта птица – мать всех шаманов и увидеть ее – большая удача.
Через день-другой сквозная рана на теле Илимпо затянулась, и они смогли продолжить свой путь по Ворге Мертвых к селению Эден-Кутун.
Он вернется в Елань через много лет, восемнадцатилетним юношей, и мать не узнает его. И только увидев родовой знак на его ноге: извилистый след, одинаково похожий на прописную букву «г» и на змейку, вставшую на хвост, – она молча упадет на его грудь и не сразу найдет силы обнять давно оплаканного сына.
В эту минуту они оба поймут, что к их кровному родству добавилась тайна Хозяйки Рудных гор. У них обоих глаза и брови Великой северной Матери, ее волшебный грудной голос, такой сильный, что от него вибрирует солнечное сплетение, им одним ведома загадочная вязь знаков, имеющих обратный смысл, отличный от того, что вкладывают в него люди, они – хранители тайны и русского Чуда.
Туруханская лилия
В Игарке Илга и Барнаулов взяли номер в маленькой провинциальной гостинице, построенной на высоком берегу Енисея еще в те романтические времена, когда здесь сначала прошла экспедиция Кулика, а потом вся страна искала неугомонного профессора в болотистых дебрях Туруханского края.
Это была их первая ночь в безопасности, после бессонного стремления на Восток, сквозь заснеженные котловины и горы, продутые полярными ветрами, сквозь темную бездну под крылом самолета, летящего на Красноярск. Все эти дни они были рядом, но никогда – наедине. Но для Барнаулова даже ее молчаливое присутствие рядом было настоящей лаской без соприкосновения или затяжным поцелуем, в котором не было ничего от плоти.
Илга неподвижно сидела на краю старинной кровати с никелированными шишечками на спинке. Нет, она не устала, она не умела уставать, просто с заходом солнца становилась тише и затаеннее и, если была возможность, просила плотно занавесить окно. Она была звонкой таежной иволгой, пела на рассвете и, подняв руки к солнцу, заклинала:
– Я – как Ты! Яко Ты!
В тот вечер Барнаулов не нашел чем закрыть широкое окно, и с ночной улицы проникал свет от покачивающегося фонаря, и по стенам гостиничного номера плясали размытые тени голых ветвей. Этот зыбкий рисунок ложился на нежное лицо Илги татуировкой из оленьих рогов и тонким синеватым узором покрывал ее руки и открытую шею. Барнаулову не хотелось зажигать свет, чтобы не спугнуть миг ее доверчивой близости и особой ночной тишины.
– Теперь я знаю, кто ты… – Он бережно коснулся ее распущенных волос.
– И кто же я? – в тон ему спросила Илга.
В голосе ее не было ни удивления, ни кокетства, точно ей тоже было важно узнать, кто же она на самом деле.
Барнаулов порылся в бумажнике и достал журнальный лист, он незаметно от нее вырвал его из подшивки журнала «Чудеса и приключения». Этот измятый фолиант пылился на столике в одном из бесчисленных залов ожидания, в которых они побывали за эти дни.
– Посмотри, это нашли на Урале, близко от Чебаркуля.
– Чебаркуль! – вздрогнула Илга. – Там родился отец!
– Нет, вряд ли это имеет к нему отношение…
Барнаулов развернул вырезку – на цветной фотографии был изображен наскальный рисунок: красивая девушка с распущенными волосами и в набедренной повязке держала в руках два пылающих меча.
– Этот рисунок – ровесник Аркаима, – пояснил Барнаулов. – Древний художник был влюблен в Деву, но она осталась недосягаемой.
Он достал из походной сумки шар и протянул ей стальное яблоко.
– Расскажи мне об этой реликвии, – попросил он.
– Хорошо, – прошептала Илга, – но начать придется издалека. Давно, очень давно плетется эта волшебная нить, похожая на обережное очелье Руси. Я говорю о династии тайных народных Царей-волхов, иногда их называют Предреченными, иногда народными Спасами. Каждый из них крепил священный Покров над Русью и удерживал в равновесии силы Добра и Зла, был мерилом и хранителем духовной силы народа. Но каждый из народных Царей уходил, не выполнив главного предназначения… В этом шаре сокрыта тайна Времени и секрет возвышения предыдущего царя – Сталина. Хранителем этой реликвии был отец Николай….
4
Ох! Ох! (эвенк.).