Страница 70 из 74
Ого! Исраэль…
Выходит, на сей раз не повезло и тебе, Железный Вар?!
Как же тошно на душе, как тошно, что впору позавидовать Антигону, для которого все уже в прошлом…
Лежат герои, тихо и благостно, словно прикорнув ненадолго, и если бы не жуткие раны – колотые, резаные, рубленые, рваные, – Селевк, возможно, не выдержал бы и попытался их разбудить, чтобы присесть к столам и по старинке выпить за нежданную встречу…
Увы.
Не встанут.
Что ж, возможно, это лучший исход для тех, кто жил и умер, полагая себя непобедимыми!..
Золотая колесница шахов Персиды и Сузианы высилась несколько в стороне, пережидая прощание македонца с македонцами, и круторогие быки, равнодушно омахиваясь хвостами, тупо жевали кислую от крови траву.
А вокруг, куда ни глянь, простиралось пространство невиданного доселе – куда там Гавгамелам! – побоища, и закат, еще не смело, но все более и более настойчиво, напоминал о себе, и по испятнанному смертью полю, перекликаясь, бродили воины, вымотанные до предела, но не смеющие роптать на волю базилевса…
Не отдыхать, пока не будут разобраны павшие! – так приказал Селевк. И Лисимах, не сговариваясь с союзником, отдал такой же приказ своим нечесаным воякам.
Это не так легко.
Это очень трудно, особенно, если избитое и усталое тело, еще не веря в то, что сумело уцелеть, не просит, а требует отдыха. Но приказ есть приказ! Тем паче, что цари позволили обирать павших до нитки, запретив лишь осквернять их…
– Повелитель!
Чумазый гетайр в иссеченном нагруднике едва не свалился к ногам Селевка, попытавшись молодцевато спрыгнуть с коня.
– Что?! – Неподвижное лицо шахиншаха сделалось на мгновение живым и тревожным. – Что с Антиохом?!
Широкие скулы гетайра оплыли в улыбке.
– Шах-заде просил передать: он возвращается, и с ним больше тысячи «бессмертных»!..
За такую весть посланец мог ждать не просто подарка. За такую весть награждают так, что щедрость царя становится темой поэмы.
– Лови, друг!
Литой браслет, усеянный бесценными лалами, сверкнув в розоватом предзакатном сиянии, упал в подставленные ладони гетайра и сгинул за пазухой. Ненадолго, до ближайшего скупщика трофеев, связав судьбы безвестного всадника и давно почившего Камбуджи, безумного шаха, заказавшего невиданно роскошную игрушку в ознаменование победы своей над гордым и не по силам нахальным фараоном Псамметихом…
Если награжденный глуп, он сможет пить лучшие вина в течение трех лет, даже пяти – ежели любит пить в одиночку.
Если умен – приобретет дасткарт.
Пав ниц, посланец Антиоха ткнулся лбом в траву у ног повелителя, и Селевк, усугубляя милось, подставил под обметанные губы краешек сандалии, оказав счастливцу честь, не всегда доступную и для сатрапов!
А затем приказал:
– Накормить! Записать имя! Напомнить после!
И посланец исчез с глаз долой, дружески подталкиваемый в спину тяжелыми кулаками соматофилаков царя, ухмылками намекающих на то, что такое везение неплохо бы и обмыть…
Селевк улыбнулся.
Сойдя с колесницы, он мог себе это позволить.
…Вот и все.
Сын не подвел, и сын уцелел.
Остальное не так важно.
Главное: честь нынешней победы целиком и полностью принадлежит Антиоху, и вся Азия отныне признает шах-заде достойным наследником великого отца.
Разве не сделал Антиох невозможное, оторвав от фаланги и уведя в степь железную этерию Полиоркета?! Больше того: разве не сохранил мальчик хоть сколько-то катафрактариев, хотя этого от него никто и не требовал?!
Восемь тысяч «бессмертных» были заранее принесены в жертву, и никакой Бог не сумел бы устоять перед таким даром! Но сын превзошел надежды отца и возвращается с десятью сотнями всадников…
Кто бы мог подумать, что из каждой восьмерки один все-таки сохранит жизнь, столкнувшись лоб в лоб с этерией Деметрия?!
Таким сыном можно гордиться!
И Селевк без зависти смотрит в неподвижное лицо Антигона.
Так-то, старик! Не тебе одному повезло с наследником!..
– Повелитель!
Еще что-то?
Увы. Счастья не бывает слишком много. Еще до того, как новый гонец открывает рот, Селевку становится ясно: это донесение не заслуживает награды.
– Плейстарх разбит, государь! Деметрий ушел…
М-да. Не светлая новость. Однако и не черная.
Так себе, серенькая.
Пока что Деметрий не в счет.
И все же, все же…
– Лови!
Попытавшись, но так и не сумев перехватить монету, гонец не разыскивает ее в ковыле, предпочитая исчезнуть от греха подальше, и зверовидные соматофилаки провожают его понимающими и вполне одобрительными взглядами.
– Постой!
Пятящийся замирает.
– Что с Горбуном?
– Ранен. Тяжело. Но будет жить, повелитель…
– Фессалийцы?
– Мы были, базилевс. Нас – нет.
Насурьмленная бровь властителя Азии вздрагивает.
– Вот как? Лови!
На сей раз руки гонца не упускают дара. Перстень, не из самых ценных, однако же и не дешевый, попадает точно в ладонь, и грек кланяется, согнувшись пополам.
– Накормить! – приказывает Селевк. – Имя не записывать!
В сущности, все к лучшему. Никому и в голову не придет связывать успех сына с конницей Плейстарха, так и не сумевшей задержать отступающую этерию Полиоркета. Подумать только: не задержать разбитых!
В песнях аэдов Европы и достанах азиатских гусанов не будет упомянут Плейстарх.
И это – хорошо.
Хватит с Горбатого и того, что брат его может умирать спокойно. Много времени утечет прежде, чем Деметрий оправится после нынешнего разгрома.
Если сможет оправиться вообще…
– С победой, брат!
Бесцеремонно прорвав кольцо стражи, возникает Лисимах. От фракийского вепря разит звериным потом, кислым вином и натужным, непохожим на искреннее, весельем.
– Ого!
Наткнувшись взглядом на ряд неподвижных тел, Лисимах на мгновение смолкает.
Затем – гогочет, словно зашедшийся в истерике гусь.
– Ты смотри, все здесь, а?! Нет, Селевк, кто бы мог подумать?! – В удивленном голосе его вдруг вскипает нечто, похожее на зависть. – А Железный-то, вроде даже и не постарел, а, Селевк?..
Шах поморщился.
Этот человек был ему неприятен, и необходимость блюсти видимость приличий тяготила неимоверно.
Чувство гадливости возникло совсем недавно, после донесения о том, как Агафокл телом своим прикрыл отца от укуса сариссы, и отец, лишь вскользь поглядев на рухнувшего сына, не нашел иных слов, кроме хмыкающего: «Заживет, как на собаке…» Такое трудно понять…
– Нет, Селевк, ну ведь не постарел же совсем!
Лисимаха несло. Он говорил, кажется, не особо и прислушиваясь к собственным словам, и уж конечно, не обращая внимания на холодновато-отстраненную гримасу шахиншаха.
– Тю! Арриба! Вот бедолага!.. Между прочим, я ему, помнится, коня продул в кости, там еще, в Вавилоне… слышь, Селевк?.. Аккурат за день, как Божественный слег… Хороший был конь, Селевк, да ты ж, наверное, помнишь Рыжка моего, а? Ведь огонь же был, а не лошадка, так ведь?!
Лисимах брызгал слюной, и на его потное лицо было страшновато смотреть даже видавшим виды телохранителям властелина Азии.
– Калликратид! Братишка!.. И ты тут!.. Да, Селевк, так вот, я ж Аррибе коня проиграл… Ну, ясное дело, сразу отдавать не стал, думал, отыграюсь, а там как закрутилось, так уж и не до коняки было… Вот, значит, в долгу и остался, а нынче, выходит, ни Рыжка, ни Аррибы… А, Селевк?..
Селевк не слышал. Ибо – не хотел.
Шахиншаху хотелось одного: поскорее увидеть сына.
И вдруг хрип Лисимаха оборвался.
Владыка Фракии глядел на Антигона.
Нехорошо глядел.
Так смотрят, собираясь плюнуть…
«Пусть попробует, – подумал Селевк, ощущая горький привкус злобы, вяжущий глотку. – Пусть попробует…»
Он не знал еще, что сделает, если Лисимах осмелится оскорбить павшего. Но соматофилаки, уловив непроизвольное движение бровей, напряглись, готовые прыгнуть…
Не пришлось.
Вместо неизбежного произошло неожиданное.