Страница 39 из 145
— Я понимаю, Гоймир, — Олег встал, ~ что ты меня с удовольствием похоронил бы на самом деле…
— Угадал, — процедил Гоймир, глядя срезу потемневшими глазами.
— Ну вот, можешь и правда воображать, что хоронишь меня.
— Для тебя у меня вот что яма-выгребуха сыскалась бы, ясно?
Олег не ответил — Йерикка незаметно всадил в него локоть…
…О таких делах говорится: "Наглость — второе счастье."
Ранним утром конца августа, солнечным и тихим, но прохладным на околице Каменного Увала появилась похоронная процессия, шедшая, надо думать, издалека. Под торжественное и стройное пение более трехсот человек входили в весь со скорбными и значительными лицами. Слышно было, как рыдают женщины. Дети с испуганными глазенками цеплялись за матерей или сидели на плечах отцов. Впереди всех в полной красе шествовал величавый, могучий священник с окладистой седой бородой и вздетым на нее золотым крестом. Размахивая паникадилом, он густым, мощным басом выводил: "Спаси Господи люди твоея!" От всей процессии веяло патриархально-величественным духом народности, смирения и почвенности.
Над головами плыли семнадцать гробов, в которых возлежали покойники.
Патруль стрелков, попавшийся на околице, спешился и обнажил головы, за что был вознагражден благословением батюшки, а хор с новой силой грянул песнопение. Но навстречу уже спешил командир гарнизона — подбежав, он спросил скорее растерянно, чем сердито:
— Что это значит? Кто вы такие?
— Сыне! — прогудел поп. — Не препятствуй нам — в горести нашей! — вершить святой обряд над этими юношами, невинно павшими от рук безбожников, налетевших третьего дни на наше Крапищево… — и заревел: — О-о-о-отче на-а-аш… иже еси на не-бе-си-и!!!
Офицер, смешавшись, отступил и перекрестился. Он знал, что церковь в Каменном Увале — самая большая и почитаемая на всю долину, поэтому перекрестился и указал рукой:
— Проходите, святой отец. Не препятствую… Благословите!
— Благославляю, сыне! — и священник двинулся дальше, за ним — и вся процессия.
Если бы офицер не склонялся под благословение, он бы заметил, что при движении руки священника под распахнувшейся рясой сверкнули две гранаты, висевшие на армейском поясе. Не заметил этого и сам священник, но шедший сбоку белобрысый и тонколицый — словно с иконы — мальчишка, державший хоругвь со страдальческим ликом, заголосил тонко и неразборчиво, но достаточно ясно для идущего рядом попа:
— Де-еду-деду гранаты спрячь что на по-оясе вися-ат!..
Священник зыркнул вниз, помянул черта и ловким движением скрыл неподобающие сану предметы.
Гробы, сопровождаемые безутешными родственниками, среди которых почему-то было полно крепких мужчин, вплыли в церковь и были расставлены на возвышении строгим рядом. Местный священник готовился к отпеванию. В передний ряд с постными лицами набились православные офицеры гарнизона, спешащие выразить пропагандистское сочувствие…
…Олег и в самом деле почти уже умирал. Он лег неудачно, и рукоять автоматного затвора врезалась ему в спину у левой лопатки — сейчас это походило на тупой нож, казалось, этот чертов затвор уже пророс до сердца. Но покойники, как правило, не шевелятся, и Олег, мысленно подвывая в голос, молчал и не двигался. Весь его вид говорил, что бедный мальчик скончался в ужасных муках, оставшихся на его лице и после смерти.
Он вслушался в гулкие слова молитвы, звучащие где-то рядом. Стало жутко. Казалось, что сейчас он уже не сможет пошевелиться, даже если и захочет, не сможет открыть рот, когда начнут забивать крышку… Усилием воли он заставил себя успокоиться. "На свадьбе, конечно, было веселей", — подумал он, продолжая вслушиваться. Сейчас… сейчас…
— …Подаждь, Господи, оставление грехов всем прежде отошедшим в вере и надежди воскресения отцем, братиям и сестрам нашим и сотвори им вечную память… вечную память… вечную память…
…Ничего более жуткого и представить себе было нельзя. Белые покровы гробов отлетели с шелестом и хрустом, и в руках садящихся трупов зловеще сверкнуло оружие. Кое-кто шарахнулся к выходу, но скопившиеся там "родственники и друзья" уже нацелили свои стволы.
— Стой! — резко скомандовал Гоймир, соскакивая на пол с ППШ в руках. — Кто дрягнись — пулю промеж глаз!
Несколько шустрых, мальчишек пробежали вдоль строя, обезоруживая офицеров, которых сразу скрутили и побросали, как поленья, в угол церкви. Гоймир уже распоряжался:
— Пулемет — на колокольню! Мужики, окружай склады, начнете, как нас заслышите, одно передом не влезать! Резан, бери Гостимира, Данока, Одрина, Твердислава — караулы по околице сведите! Сквозь алтарь выходим! Батюшка, — обратился Гоймар к местному священнику, чудом сумевшему сохранить спокойствие, — то против религии вашей, но часом и дальше служите. Боле никому не казать носа наружу! Вперед!
Молча — только запаленное дыхание, взволнованное, сдержанное, только шорох подошв по камню коридора, потом — по земле — горцы и лесовики выскакивали за церковь и быстро разбегались в стороны. Охрана бдительно следила за округой, но и предположить не могла, что враг уже внутри обороны!
— Вольг, — Гоймир махнул Олегу рукой, и тот подбежал, обогнав остальных: — Те антенны-то видишь? Там связь их.
— Понял, — кивнул Олег. — Возьму Морока и Холода.
— Тебя подождем, — предупредил Гоймир. Олег сделал рукой знак братьям, снова оставившим свой ТКБ в лагере, и они втроем рванули через широкую улицу.
Бежали клином, Олег ощущал уже хорошо знакомое смешанное со страхом острое волнение, от которого все чувства становятся похожими на вытащенные из ножен клинки. Это не обессиливающий страх, это нечто другое, и даже мысль, что в тебя могут ударить из окна автоматной очередью, не пугает, а подбадривает…
— Окно! — резко выкрикнул Холод. Олег увидел то, о чем крикнул горец, уже позже своего выстрела из подствольника, сделанного на бегу — как открывается окно, но в руках у стрелка, выглядывающего наружу, не винтовка, а бритва… Тромблон влетел в это окно над плечом солдата, и тот успел проводить гранату недоуменным взглядом. Так он и выпал из окна — не успев повернуть голову обратно.
Олег еще успел услышать, как загрохотал сзади крупнокалиберный пулемет — и перестал воспринимать то, что не касалось «его» боя.
На крыльцо выскочили сразу двое — глупо, плечо в плечо, и Морок почти в упор выстрелил в одного, тот, словно поскользнувшись, рухнул на ступеньки, но второй успел юркнуть обратно… "Плохая вещь для нашей войны — самозарядка," — мелькнула у Олега холодная мысль, и он влупил в закрывшуюся дверь очередью в надежде, что там коридор, а не поворот. Не попал, кажется.
— Холод? — Олег рухнул на корточки перед окном, впечатался в стену спиной и сжал в руках автомат, словно ступеньку. Холод влетел в окно в кувырке. Морок взлетал на крыльцо, Олег крикнул ему по какому-то мгновенному наитию: "Ложись!" — к счастью, тот не думал, а просто скатился по ступенькам, и дверь с треском распахнулась под ударами пуль изнутри от нее со свистом, как кинжалы, бросаемые сильной рукой, летела длинная щепа. Мальчишка, не поднимаясь, бросил в коридор ручную гранату, метнулся следом за разрывом, стреляя так часто, как мог нажимать на спуск. Олег вскочил, оперся левой на подоконник и легко перелетел в комнату. Холод внутри отбивался прикладом РПК от штыка.
— Влево! — крикнул Олег, и горец припал к полу, а Олег выстрелил во врага, тот, переломившись в поясе, рухнул к двери, изо рта хлынула кровь. В коридоре стреляли, бешено и густо, потом сразу перестали. Холод обезумевшими глазами посмотрел на Олега, тот показал успокаивающе ладонь. И действительно, внутрь, споткнувшись о труп, шагнул Морок.
— Я так на их кухне все банки побил, — сообщил он. Из левого плеча у него текла кровь, пропитывая рубашку.
— Достало, братишка? — спросил Холод.
Морок поморщился:
— Краем.
Это он преуменьшил. Пуля засела где-то внутри и, судя по всему, повредила сустав. В земном госпитале могло дело кончиться ампутацией, но Олег уже убедился прочно, что тут ранения куда менее опасны — организмы горцев были могучими, да и бальзамы помогали лучше земных лекарств. Однако, сейчас Морок при малейшей попытке двинуть плечом терял сознание.