Ласточка

«Дорогая Адель! Я случайно узнала твой адрес и решила послать тебе привет. Вспоминаешь ли ты милое институтское время? Ах, как я часто вспоминаю эти незабываемые дни! Я решила предпринять путешествие и поехать за границу. Будь здорова и счастлива! Помни обещания, которые мы давали друг другу, расставаясь! Целую тебя. Твоя подруга…» Дальше следовала совершенно неразборчивая подпись…

Ваня стоял посреди своей комнаты и перечитывал, перечитывал открытку без конца. И постепенно охватывала его буйная, ликующая радость и наконец захлестнула его целиком.

Маша жива!.. Маша спасена!.. Никто её там не достанет! Ни дядя, ни становой, ни исправник, ни сам царь не схватит её! Ване хотелось смеяться, петь, кричать от радости…

Адели Львовне недоумевать не пришлось, — об открытке она и не узнала.

Ещё мрачней, ещё неуютней стал барский дом после бегства Маши. Дядя Кузьма совсем озверел, и его беседы в кабинете с полицией становились всё чаще и всё продолжительнее. Теперь уж Ваня знал, о чём там говорится!.. Адель Львовна, которой дядя Кузьма не мог простить, что она заставила его взять горничную Машу, почти помешалась от страха, — в минуту раздражения муж ей сказал, что Маша была вовсе не воровкой, а чем-то гораздо более грозным. И Ване всё больше становился ненавистен этот дом, и всё чаще вспоминал он слова, сказанные Машей при прощании.

И вот однажды рано утром, войдя в кабинет, хозяин нашёл на столе такую записку:

«Прощайте, дядя и Адель Львовна! Я ухожу от вас совсем. Вы часто говорили, дядя, что я «своя кровь». Наверное, у меня какая-то другая кровь, а только я не хочу быть ни купцом, ни заводчиком. Спасибо вам за всё, что вы делали для меня. Особенно за то, что научили грамоте. Я ухожу к тёте Фросе, буду помогать ей работать в крестьянстве. Ваня».

Сразу, прочитав, хозяин онемел от изумления и гнева. Потом долго бушевал, хотел посылать верхового вдогонку, хотел заявить в полицию. Потом притих и задумался. А за обедом говорил насмерть перепуганной этим вторым бегством жене:

— Ну и чёрт с ним! Как волка ни корми, он в лес смотрит. Всё равно толку из него не было бы. То ли он дурак, то ли сумасшедший, — от такого счастья отказываться!.. Ну и пусть подыхает с голоду вместе с Фроськой!

Жена сразу заговорила о переезде в город — и началась обычная ссора.

Но Ваня её уже не слышал. Он шагал уже далеко по осенней трудной дороге. Мимоходом он зашёл на завод, разыскал там «тётиного крестника» и порадовал его вестью о Маше. А Семён сказал ему:

— А я думаю к весне в Москву податься. Хочешь, возьму с собой? У меня там товарищи хорошие.

— Хочу! — обрадовался Ваня. — Тогда дай мне знать.

Ваня шагал и шагал. Он очень устал и проголодался, но глаза его сияли. Он был свободен, и он шёл домой!

А впереди… Впереди Москва, новые друзья… Впереди — жизнь, полная борьбы за то великое дело, любить которое его научила скромная горничная Маша!..

В ясный морозный день в феврале тысяча девятьсот восемнадцатого года у перрона Николаевского вокзала в Петрограде стоял воинский эшелон, готовый к отправке на фронт — к Пскову. Там, в жестоких боях с наступавшими полчищами немцев, рождалась молодая Красная Армия. Вдоль эшелона пробегали с чайниками и котелками красноармейцы, спеша к своим вагонам, — поезд вот-вот тронется.

У одного из вагонов стояли, крепко взявшись за руки, высокая женщина с сильной проседью в тёмных волосах и молодой парень в солдатской шинели. Они сияющими глазами смотрели друг на друга.

— Ох, бежала, даже задохлась! — еле переводя дух, говорила женщина. — До чего же рада, что хоть в последний момент успела захватить тебя, Ваня! Хоть на минутку увидела, какой ты стал. Взрослый совсем!

— А я-то как рад! Я все эти годы столько думал о те… простите, о вас… Я, конечно, думал, как о Маше, но вы же…

— Я уже давно не Маша, а Ирина Павловна, — перебила она весело.

— Ирина Павловна! Какое счастье, что вы здесь! — Парень с силой тряхнул её руку. — Когда же вы вернулись из-за границы?

— Сразу после Октябрьского переворота. Только вчера приехала в Петроград. Была там, в наших тогдашних местах, узнала, что ты здесь. А дядька-то твой за границу удрал, — засмеялась она. — Ох, сколько нам друг другу рассказать надо!

— По вагонам! По вагонам! — раздалась команда.

— Вернусь с фронта, обо всём поговорим, Ирина Павловна! Ведь вы теперь будете в Петрограде?

— Да, да. Здесь, на партийной работе. Адрес запомнил? Напиши с фронта!

— Буду писать!

Ещё одно горячее рукопожатие — и парень вскочил на подножку вагона. Поезд тронулся.

— Скажи хоть главное, кем ты стал? — Женщина шла рядом с вагоном.

— Слесарем работаю на военном заводе. А сейчас — видите — на фронт еду!

Вагон быстро удалялся.

— Молодец, Ваня! Возвращайся с победой! — крикнула Ирина Павловна и долго стояла, глядела вслед уходящему поезду, радостно улыбаясь сквозь слёзы.

— Это тебя мать провожала? — спросил Ваню рослый рабочий в кожаной куртке, когда они вместе пробрались по битком набитому вагону к своим местам.

— Нет, не мать… — Ваня взволнованно прибавил: — А не меньше чем мать! Она из меня человека сделала.