Страница 26 из 38
— Нет время, Радо; укажи мне путь на полночь.
— Иди к Вояне, она и тебе путь укажет, и тебе скажет: беспутный!..
— Ну, веди к ней.
— К ней?.. Вояна молвила грозно: "Иди от меня в темную полночь!" Иди к ней, она и тебя изгонит, а люди вслед за тобою пойдут, проводят тебя за город лозою, с честью, с бубнами да с дудками… прощай, скажут, великий Пан Жупан, ладно на гуслях играл!..
— Вояна изгнала тебя? — произнес Светославич задумавшись. — За что ж изгнала она тебя? — продолжал он.
— А вот как было. Жупан Марко дал мне Вояну, дочь свою, и Царство свое дал. Вот и взял я за себя Вояну, и Царство хотел взять же. Говорю ей: "Ты моя, и Царство мое же…" А она говорит: "Нет, ты мой, и Царство мое же. Я, говорит, буду править Царством, а ты играй на гуслях, и пой, и тешь меня". И стала править Царством. Играл бы я себе, жил бы припеваючи, да нет! раднее камень долотить, железо варить, измирать смертями, да не жить бы под властью жены! жена — мирской мятеж! Вояна взялась рядить по закону, а по закону Царю дается Царица, да семь жен, да триста положниц; и Вояна захотела, кроме меня, Царя, еще семь мужей, да триста положников. Заголосила тоска в душе! "Не могу!" — сказал я ей. "Беспутный, — промолвила она, — иди от меня! не пойдешь, велю проводить!" И проводили меня. "Играй, говорят, по селам, в гусли!" Я заплакал да и пошел. Ой, горе, мое горе, не звучит радость на сердце, все струнки полопались!
Радо приподнял гусли, заплакал.
Вздохнул Светославич, жалко ему стало.
"Что, — думает он, — и меня изгонит от себя красная девица?.. Нет!.. не изгонит… я не умею играть на гуслях!" — отвечает он сам себе.
— Пойдем со мною к Киеву, Радо, там много красных девиц.
— Нет, нейду, брошусь в воду, — отвечает Радо.
— Здесь поле, нет воды; а там Днепр широкий, а в Днепре живет Омут. Сослужи ему службу, он тебе даст Вояну.
— Вояну! — вскричал Радо. — Нет, не хочу! у Вояны семь мужей, триста положников! не хочу, не хочу! Здесь, под ельником, иссохну, буду звучать да звучать, покуда стихнет душка с измолкшей песней.
— Ну, умри, Радо, — сказал Светославич, — людской дедушка Мокош сказал: в гробу мир. Прощай.
— Прощай, не ведаю, как тебя величают.
Помчался Светославич, а Радо заиграл на разладных гусельцах горькую песенку; плакали звуки.
VI
Едет Царь-Царевич от Новгорода в Восточные земли.
Тихо едет.
Горюет о чем-то Владимир.
Больно горюет.
Никто не ведает, откуда пришла печаль его, на каких крылах прилетела.
Горюет он, да не забывает дела.
Новобраные рати холмятся около Новгорода. Весь Новгород надел шапку железную, мечом опоясался.
Развевается стяг Господский на Вече, строятся около него челки полковые, тянутся за вал наряды и возы. Ходят по улицам стрельцы, на ремне через плечо кистень шестоперый да тул полон стрел, перённых орлиными перьями, обвиты около ушей золотыми нитями; пытают они, гнутся ли рога из белого рыбьего зуба, звенят ли полосы[47] каленые, поет ли тетивочка шелковая, верен ли глаз, метка ли рука. Не пролетай, черный ворон, через Новгород, снимут тебя с поднебесья; вейся, ластовица, кружись, сизый голубь, — не бойся, не тронут.
Выезжают конюхи-доспешники борзых коней, гладят их, чистят, охорашивают, в очи целуют.
Наряден стоит Княжеский полк Новгородский подле стяга Господского у палат; доспехи горят серебром и золотом, кольчуги искрами рассыпаются, червленые чревья[48] по колено, на плечах багряные мантии. В руках сила, в очах смелость.
Дивуются им люди жилые, гости и все люди Новгородские.
"Берегите, — говорят им, — нашего Князя, вы город его".
Варяжская дружина также красна и радостна; она скопилась на Торговище, у Варяжского Подворья. Там сидит Зигмунд, пьет пьяный мед, Княжего Указа ожидает.
Дивятся люди на их длинные спады, на их кованые железные доспехи, на их нагрудники с печатями, на их щиты великие с ликом солнца, на их секиры тяжкие.
Вот посылает Владимир Зигмунда Брестерзона с дружиной Варяжской воевать Князя Полоцкого, мстить ему за насилие Новуграду, требовать от него покорности и дани. Сам же собирается под Киев, шлет гонца к Ярополку с книгами писаными.
Пишет:
"Целовал ты, брате, светлое обличив, ходить тебе со мною по одной душе, а ты ныне, брате, вражды искал, переступил, затерял еси правду, изгубил Олега, ударил на свободу разбоем, обидел меня и обрядил волость мою — чим благословил отец мой, Князь Великий Светослав, — на поток и разграбление; порушил уставы отца и иду на Господский Суд с тобою не лукавно и мечом решим правду по закону".
Повез гонец в Киев весть недобрую, каленую стрелу да острый меч.
А Зигмунд обложил уже Полтеск,[49] велит сдаваться Рогвольду на милость. Рогвольд кидает назад ему стрелу с грамоткой, свищет ответ тучею стрел; надеется он на крепкие забрала свои и на гребни стен, унизанных ратью, словно светлыми камнями.
Подвозит Зигмунд, муж хитрый, ко оградам Дела ратные[50] и Пороки великие[51] и стал бить стены; и бросает каленые камни в город, рушит, поджигает домы; ставит к пробоям лестницы, взбирается на вал, сыплет стрелы и пращи… Рубит мечом, режется ножами.
Возопили Плесковцы,[52] дали плечи, да некуда бежать. Рогвольд засел в Замке своем. Ожесточились Варяги, раскидали высокий тын по бревну, проломили ворота.
Бьется сам Рогвольд; с обеих сторон у него по щиту: по сыну родному. Отразил он Варягов, гонит назад; а Зигмунд навстречу ему.
Прилег Рогвольд к сырой земле кровавым телом, изрублены в мелкие куски железные щиты его — два родных сына.
Не было бы пощады и Рокгильде, горделивой деве, красной дочери Рогвольда, от злобных Варягов; распустили бы ее длинные косы, свеял бы полуночный дух ясную зорю с раннего неба, истекла бы ее душа горькими слезами, да приехал сам Владимир в Полоцк. Успела Рокгильда упасть к нему в ноги, молиться о смерти, пощадить от стыда.
— Не жалуйся на меня, — сказал он ей, — не хотел я гибели отцу твоему, недобром поискал он меня, недобром взыскало и его время. Новгород выместил обиду; а я заменю тебе отца и братьев.
— Молила я тебя о жизни отца и братьев… о своей жизни не молю! Не свой кров, дай мне общий кров с ними — могилу! — гордо произнесла Рокгильда, приподнимаясь от земли и накинув пелену на голову.
Но Владимир так ласково, с таким участием говорил ей об отце ее. Владимир спас своим появлением и ее, и весь Полоцк от насилия Варягов…
Владимир сказал ей:
— Рокгильда, я просил тебя у отца твоего… твоя красота славится в Новгороде… я хотел быть сыном его, а не врагом; не отвергни же ты добрую волю и кров мой.
Смилилось сердце Рокгильды; по вспыхнувшим ланитам покатились слезы, да не утупили румянца.
— Возлюбила я тебя, Владимир, — сказала она, — как брата возлюбила, а женою не буду; мой обруч у Князя Киевского; ему обещана отцом; да не хочу быть и ему женою, приму обет Брудгуды.
Владимир ничего не отвечал на слова ее; но когда дела в Полтеске были уже устроены и собирался он ехать к дружине своей, идущей под Киев…
— Едешь со мною, Рокгильда? — спросил он таким голосом, на который зарумянившаяся Рокгильда ничего не могла отвечать, кроме:
— Еду, Владимир.
Note47
Здесь: клинки для рубки, не заостренные с конца, как у древних ариев (см. комментарии к "Райне"). — А. Б.
Note48
Сапоги. (Прим. Вельтмана.) Чьревье в древнерусских памятниках — то же, что черееье (ср. черевики — общеславянское название обуви). — А. Б.
Note49
Полоцк.
Note50
Tormentum — камнебросец; впоследствии делом называлась пушка.
Note51
Стенобойные орудия. (Прим. Вельтмана.) Это тараны; древнее слово «порок», встречающееся уже в Лаврентьевской, Ипатьевской и Новгородской I летописях, происходит от древнеславянского «перу» — бить (ср. Перун — бог грома и молнии). — А.Б.
Note52
Псковичи; от старого написания "Плесков".