Страница 20 из 38
И разодели Царевен в богатую одежду, повели напоказ к Царю-Царевичу. Одна в одну, как два ясные ока; красавицы неописанные; да у Царя-Царевича не девичья красота на уме, он мыслит: лучше бы привели сюда двух братьев, храбрых, могучих Витязей, узнал бы я, кто из них старейший!
— Ну, Царь-Царевич, которая по сердцу тебе? — возговорил Царь Рувим.
— Не ведаю, какую сам судишь.
— Ну, любезные мои дочери, Сарра и Лея, — продолжает Царь, — которая из вас полюбила Царя-Царевича?
Вот Царевны Сарра и Лея посмотрели друг на друга и зарумянились обе.
— Ну, промолвите ответ, которая полюбила Царевича?
— Что промолвишь ты, сестрица? — спросили они одна у другой, шепотом, в одно слово.
— Да то же, что и ты, сестрица, — отвечали они друг другу, также в одно слово.
— Я полюбила его.
— Я полюбила его,
произнесли они тихонько Царице-матери на ухо, одна с одной стороны, другая — с другой.
— Ну, Царь-Царевич, не судьба тебе! а обеих не отдам. Взыграла радость на душе у Царя-Царевича; велит он
своему верному Алмазу седлать белого сокола; прощается с Царем Рувимом, выезжает в поле чистое, по дорожке в Царство Русское; там, слыхал он, водятся богатыри и храбрые Витязи, на диво белому свету.
Вздохнул Царь Рувим с Царицею-супружницей, жаль им, что не судил бог им Царя-Царевича в зятья.
Вздохнули и Царевны Сарра и Лея. Проходит день, другой, третий, проходит седьмица,[23] другая, третья… далеко Царь-Царевич. Царевна Лея весела и радостна по-прежнему, а Сарра, ее сестрица, что-то грустит да алмазные слезки роняет, падают слезки на алый румянчик, тушат слезки полымя жизни; обдало красную Царевну Сарру словно светом лунным.
— Что с тобой сделалось, сестрица? — говорит к ней Лея. — Не сглазил ли тебя недобрый глаз, Царь-Царевич?
— А тебя? — спросила со вздохом Сарра-Царевна.
— Меня?.. нет, не сглазил, я не смотрела ему в очи… а ты, верно, смотрела?.. что не отвечаешь, сестрица?.. бедная!.. недобрый человек!.. не люблю его!..
— Зачем же, сестрица, сказала ты прежде, что любишь? — спросила Сарра, заливаясь слезами.
— Я сказала так, сестрица, как ты сказала, — ответила Лея, обнимая Сарру.
Больна, да, больна Сарра-Царевна; созвал Царь Рувим кудесников, лечить дочь свою.
"Наступила, Царь, дочь твоя на нечистое место", — говорят кудесники; да и начали нашептывать воду да зелье варить; а толку нет: чахнет Царевна.
Между тем едет Царь-Царевич по широкому пути в Русское Царство; на далекую дорожку посматривает, на боковые стежки поглядывает: не едет ли какой храбрый, могучий Витязь, с ним бы силы изведать, оружье измерить. Что-то грустно Царю-Царевичу. "Эх, — думает, — нет могучего, найти бы равного, дружного! Много люди говорят про Владимира Князя, сына Светослава… поеду искать Владимира";
Приезжает в Киев-град; а там люди гуляют да празднуют, в варганы играют, а красные девушки без зазору по торгу ходят, хороводы по улицам водят да играют в пустошь.
— Здесь ли, — спрашивает Царь-Царевич, — Владимир Князь, с своими могучими богатырями?..
— Нет здесь Владимира Князя, — говорят ему хмельные люди, — едь к нему в Новгород али садись вкруговую, добрый молодец! у нас здесь не ратуют, а песни поют полюбовные!.. выбирай по сердцу девицу! Ох, какие у нашего Князя девицы; то со всего белого света пригожие красавицы! оне в золото да в шелки разряжены, светлыми каменьями разукрашены!..
— Нет, добрые, хмельные люди, — говорит Царь-Царевич, — вы мне не рука, поеду подивиться на Князя Владимира да на Новгород…
— Ох ладно приплел ты, Гусляр, к сказке своей наше Красное Солнышко Князя Владимира и честной Новгород; ну, ну, что дальше! — перервали речь Гусляра думцы и гости Владимировы.
— По былому речь веду, — отвечал Гусляр.
— Ну, ну, продолжай! — сказал Владимир. — Сказка былью была да состарилась, а в Новгороде и до меня был Владимир.
Гусляр продолжал:
— "Нет, добрые люди, — думает Царь-Царевич, — вы мне не рука; поеду я к Князю Новгородскому, верно, он всех славных Витязей с собой увез".
Вот едет Царь-Царевич сквозь леса глубокие, скоро приезжает под Новгород; видит на дороге становище.[24]
— А что, бабушка, — говорит, — что у вас деется в Новегороде, там ли Владимир Князь?
— На Городище, батюшка, на Городище; а народ уж, чай, собрался на молбище. В полудень сажать будут на стол Новгородский, народ рекой хлынет. Да ты, ясной молодец, не Боярин ли его?
— Нет, бабушкаг из чужой земли, из Ордынской.
— Э, родимой, уже правду литы молвил? да тебя народ камнем побьет; а ты такой молодой, пригожей… да ты волею или неволею заехал сюда?
— Волею, бабушка, хочу подивиться на Князя Владимира.
— Не показывайся, голубчик, теперь и Посла не примут люди Новгородские, не то что мимоезжего; вот Князь будет главой, ступай, пожалуй, к нему во двор.
— Послушаю твоего доброго совета; а хочется мне посмотреть на позорище.
— Разве-ста нарядимшись в саян да в повязку девичью; ты ж такой пригожей! а бабам у нас везде путь. Царь-Царевич подумал, подумал да и говорит:
— Достань, бабушка" мне девичью одежду; вот тебе золотница.[25]
Старуха посмотрела на золото, подивилась.
— Эх, набрался ты добра-ума, молодец! неволя тебе идти на позорище? да еще что у тебя на сердце?
— Не бойся, бабушка, — отвечал Царь-Царевич, — наслышан я много про народ ваш и про нового Князя; хочу, неведомый, поклониться Новугороду.
— Нешто. Ну, есть у меня наряды девичьи… была внучка-красавушка, да сгинула!.. иди, иди, да скажи своему оружнику ставить коней на задний двор, люди бы не видели.
Вот Царь-Царевич соскочил с коня, вошел в Изобку. Пошла старуха s кладовую, зазвенела ключами, вынимает из кованого ларя одежду праздничную девичью. Уговаривает Алмаз Царя-Царевича не ездить в Новгород. Не слушает его Царь-Царевич, разоблачается из золотой брони, гонит от себя прочь приспешника.
Несет ему старуха сперва: голубые чулочки со стрелками; да черевички сафьянные, шитые золотом, с высокими каблучками, с белою оторочкою; потом: шитую шемаханскими шелками рубашечку, с рукавами из тонкой ткани; потом: повязку жемчужную, душегрейку парчовую с золотым газом да юбочку штофную.
— Ну, — говорит, — добрый молодец, есть у нас красные девицы в Новегороде, а был бы ты красная девица… ох, да что за стан гибкой!.. давай перлы накину на шейку… сама на шелку низала… в орех жемчужины! Эх, да уж не морочишь ли ты?.. аль в вашей стороне и у мужей лебединая грудь вздымается?.. Ну, вздень душегрейку… ладная какая! только разок внучка-голубушка и надела!.. как пойдет, бывало, хоровод водить, алые туфельки так и пощелкивают, каблучки так и постукивают!..
Старуха вздохнула, широким рукавом слезку утерла.
— Ох, девка, серги-то и забыла!.. изумруда да алика[26] румяного! аль грушку[27] привесить жемчуга перекатного? стой, стой, подвяжу!.. ээ! сударыня, да у тебя и мочки есть в ушках? обморочила ж ты меня! давно бы сказать правду истинную!.. чему стыдно стало?.. сама я в девках гуляла! сама бы я тебе и рубашечку приладила, а то, вишь, негладко!..
Разгорелся Царь-Царевич, слушает, не понимает речей старушьих. Прибирает старуха ему голову. "Головушка ты моя, говорит, и косоньку-то обрезала!.. верно, ладного молодчика полюбила, ходишь за ним по белому свету!.. Ну, как изволишь, венчик ли наденешь или рафет[28] да коронку?[29]
Note23
Неделя. — А. Б.
Note24
Постоялый двор.
Note25
Мелкая золотая монета. — А. Б.
Note26
Драгоценный камень розового цвета; от слова алый — румяный, цветной. (Прим. Вельтмана.) Вероятно, домысленное Вельтманом слово: алик, алак — старое сибирское название оленьей и собачьей упряжи. — Л. Б.
Note27
Старое Новгородское название серег, сделанных из жемчуга в виде груши.
Note28
Повязка на золотом гасе в три пальца шириною, вышитая жемчугом. От Норманнского слова Rif или Reifa — покрывало, покров и также повязка… (Прим. Вельтмана.) В XIX в. в значении праздничного головного убора слово употреблялось в Орловской губернии, Новгородской (рефетка), Нижегородской (рефиль); его происхождение неизвестно. — А. Б.
Note29
В старину Новгородские девицы носили на головах короны — повязки, шитые в пяльцах белью, унизанные жемчугом и наклеенные на толстую бумагу или бересту.