Страница 45 из 53
Николай Павлович крепко обнял Лобкова за плечи и сказал:
— Ничего, Семен, не горюй. Выдержим и все вернем сполна. И машины у нас будут получше теперешних…
Лобков криво улыбнулся: «Успокаивает, а у самого, наверно, тоже на душе кошки скребут…»
Выгрузив собак с машины в вагон, Ладильщиков поехал в цирк.
В цирке было пусто, темно и мрачно. Артисты уже эвакуировались, и в цирке бродило лишь несколько рабочих манежа. На арене и за кулисами валялись пустые ящики, тумбы, какие-то шесты, тросы и сломанные грабли. Брезентовая крыша была снята, и цирк казался обнаженным гигантом без головы.
На машину погрузили двух догов, белочку в маленькой клетке, медведя Нечая, молодого льва Цезаря и трехлетнюю львицу Корму: брат и сестра жили дружно в одной клетке.
Руслан уезжал вместе с Ладильщиковым,
— Дядя Коля, я и Тимошку возьму.
Прижимая собачонку к груди, он побежал с ней к машине, а белый медведь, увидев, что уносят его маленького друга, затоптался в клетке и зафыркал. Руслан вернулся:
— Дядя Коля, давайте и Малыша возьмем, а то он тосковать будет без Тимошки.
— Куда мы такую махину поместим, Руслан?
— Коля, возьми Крошку с собой, — сказала Мария Петровна.
— Да я и этих-то не знаю, как втиснуть в вагон. — Возьми, Коля, он немного места занимает.
— Ну ладно, давай.
Двое рабочих подхватили ящик с удавом на руки и почти бегом понесли его к машине. В тот момент, когда они подняли ящик на борт, где-то недалеко ухнула бомба. руки у рабочих дрогнули, и ящик с удавом грохнулся на землю.
— Эх вы, руки-крюки! — крикнула Мария Петровна, — Бомбы испугались.
У Крошки на голове выступила кровь. Мария Петровна смазала йодом голову удава, и его погрузили на машину,
— Мама, а ты разве не поедешь с нами? — спросил Руслан, прижимаясь к матери.
— Нет, Руслан, мы с Марией Петровной пока останемся здесь. Завтра нам обещали вагон, и мы потом к вам приедем.
— Мама, поедем с нами.
— Не могу, сынок.
Мария Петровна подошла к мужу и тихонько сказала:
— Коля, пусть Вера едет с тобой.
— А ты как же одна здесь останешься?
— Если дадут вагон, я и одна управлюсь. Не надо разлучать ее с сыном. Мало ли что, может здесь случиться…
— Ну ладно, скажи ей.
— Вера, поезжай и ты с Николаем Павловичем.
— Нет, Мария Петровна, я не могу. Здесь ведь больше зверей остается. Как же вы одна тут управитесь…
— Мне, Вера, по закону положено до конца быть — я администратор аттракциона, а тебе надо с сыном ехать.
— Да, Вера, вам надо ехать с сыном, — подтвердил Николай Павлович.
— Если приказываете, то я поеду.
Руслан ухватился за руку матери и потащил ее к машине.
— Пойдем, мама, садись со мной в кабину. Прощаясь с женой, Николай Павлович сказал:
— Маша, ты уж смотри тут… Если вагон не дадут, уезжай сама на попутной машине.
— Ну что ты, Коля, разве я брошу зверей на произвол судьбы. А может, город и не сдадут…
— Маша, не рискуй своей жизнью.
— Ну ладно, Коля, поезжай скорее, а то как бы эшелон не ушел.
Машина тронулась. Из кабины высунулась кучерявая голова Руслана, и он крикнул звонким, высоким голоском:
— До свидания, тетя Маша! Приезжайте к нам скорее!
На руках у него, прижавшись к груди, сидел вислоухий Тимошка и пугливо посматривал по сторонам.
РАССТРЕЛ
Николай Павлович по ночам не мог спать. Когда находились вместе, то вроде и не замечал, как дорога и необходима ему Маша, а теперь не находил себе покоя: «Зачем я ее оставил там одну?..»
При встрече Мария Петровна упала головой мужу на грудь и разрыдалась. Прижимая ее голову к груди, Николай Павлович целовал спутавшиеся волосы и шептала
— Родная моя… Машенька… Жива! Какая ты стала… Марию Петровну нельзя было сразу узнать — так она изменилась за эту страшную неделю: постарела, исхудала, осунулась и потемнела — не то от горького дыма пожаров войны, не то от пережитого. Глаза у нее ввалились, и в них застыло тяжелое скорбное чувство.
— То, что я видела и пережила за одну неделю оккупации, не забуду до самого гроба… — начала свой рассказ Мария Петровна, сидя в окружении близких, дорогих людей, — Николая Павловича, Веры и Руслана… — На второй же день, как фашисты заняли город, в цирк явился Дротянко. Я очень удивилась, а он любезно поздоровался и говорит: «Не удивляйтесь, Мария Петровна, мы с вами в одном положении…» — «А мы думали, что вы эвакуировались…» — сказала я. «Нет, — отвечает он, — пытались мы с Бертой Карловной уехать на попутной машине, но под бомбежку попали, и дорогу нам перехватили. Пришлось вернуться обратно». — «И деньги, — говорю, — тоже разбомбили?» — «Какие деньги? Помилуйте!» — наивно отвечает мне Дротянко. «Государственные», — говорю. «Что вы, Мария Петровна, никаких денег у меня не было. Мы теперь с Бертой Карловной сидим на бобах, и надо о куске хлеба заботиться… Мы, — говорит, — с Бертой Карловной сколотим кое-какую концертную группу, а вы придумайте какой-нибудь экзотический номер со зверями вроде, например, борьбы с удавом… Народ пойдет. Да и немецкие солдаты придут». Посмотрела я на него и подумала, вон ты, оказывается, субчик какой… Опять метишь попасть, в хозяйчики-эксплуататоры… А он, наверно, понял мой взгляд и, прощаясь, сказал: «Напрасно вы так на меня смотрите. Не для них будем работать, а для себя. Голод — не тетка. И звери подохнут, и вы сами…»
На другой день вызывают меня к военному коменданту. Его резиденция находилась в здании штаба округа. Вхожу я туда и думаю, давно ли здесь наш штаб был и мы с Колей приходили сюда, а теперь тут враги хозяйничают… И так горько у меня на душе стало — будто я сама в чем-то виновата, что они тут… Вхожу в кабинет и вижу высокого, длинноносого, с проседью полковника. Фамилия у него какая-то денежная — Шиллинг. Принял он меня сначала очень любезно и даже предложил сесть в кресло, но я отказалась.
«Вы мадам Ладильщикова?»
— «Да», — отвечаю я.
«А где ваш муж?»
— «Эвакуировался».
— «А вы почему же остались тут?»
— «Не успела».
— «Очень хорошо, какие есть у вас звери?»
— «Львы, — говорю, — медведи, гиены, волк и крокодил».
— «Прекрасно! Вы можете с ними работать?»
— «Да, — отвечаю, — ухаживаю за ними».
— «Не то, мадам, — прерывает он меня, — вы можете с ними выступать?»
— «Нет, — отвечаю, — не могу». Черта с два, думаю, чтобы я на вас работала! А он говорит: «Странно… Очень странно. Так много лет работаете в аттракционе с мужем и не можете выступать… Имейте в виду, мадам, немецкое командование будет хорошо поддерживать всякое частное предприятие и гарантирует вам успех…».
Я молчала, а он продолжал: «Вы говорите, что не можете выступать со зверями, а ваш директор господин Дротянко сказал, что вы можете делать интересный номер с удавом…»
— «Да, — говорю, — когда-то выступала, но теперь не могу— удава нет. А с другими зверями тоже не могу работать— здоровье не позволяет». А сама думаю, эта сволочь, Дротянко, здесь уже побывал… Взглянул комендант на меня и криво усмехнулся: «Вы еще крепкая, хорошая женщина и очень плохо, что не хотите с нами работать. Имейте в виду, кто не будет поддерживать немецкое командование в устройстве мирной жизни, тот пусть пеняет на себя». Молчу я, и он молчит. А потом спрашивает: «У вас, кажется, убежал волк?» — «Да, Абрек вырвался. Кто-то задвижку открыл…» — «А вы можете дать нам гарантию, что звери не разбегутся по городу?» — спрашивает он. «Нет, не могу дать такой гарантии, так как звери голодные…» Нарочно я так сказала — попугать его хотела. Думала, может, продуктов даст. А он отошел к окну, посмотрел из-за шторы на улицу и проговорил вроде про себя: «В городе и так неспокойно, а звери могут панику вызвать…» Обернулся ко мне лицом и спрашивает: «Мадам Ладильщикова, скажите, пожалуйста, почему ваше население нас боится и не доверяет нам?» — «Хотите знать чистую правду?» — спрашиваю я сама его. «Да, пожалуйста, говорите смело. Мы хотим хорошо знать вашу жизнь и навести у вас новый, европейский порядок…»— «Напрасно вас боятся, — отвечаю я ему, и хотела было сказать пословицу: «Не так страшен черт, как его малюют», да он прервал меня: «Правильно. Мы не звери, а культурные люди и несем с собой цивилизацию и свободу… И предупреждаю вас, мадам Ладильщикова, все ваши звери — наши трофеи, и если хоть один зверь у вас убежит, — расстрел. Понятно?» Я кивнула головой и промолвила: «Им корма надо». — «Идите и подумайте. Я приму свое решение», А какое решение — не сказал. Ну, думаю, хоть дохлой конины пришлет. А может, в Германию отправит? Нет, думаю, из клеток всех зверей выпущу, а отправить не дам.