Страница 99 из 151
— Бывает ли, что какие-то устремления сотрудников русской службы вступают в противоречие с задачами, которые перед ними ставит американская администрация?
— Бывает. Но для этого существует редакционный контроль. Право редактора: пустить или не пустить программу в эфир, а если пустить — то что из нее убрать, а что добавить.
— А вам не мешает постоянный контроль со стороны американцев?
— Американцев? Я американский гражданин.
— Я имею в виду редакторский, цензорский контроль.
— Давайте уточним: редакторский или цензорский?
— Хорошо: цензорский.
— Никакой предварительной цензуры у нас нет. Есть только обычный контроль со стороны редактора. Так, сегодня я распорядился, чтобы все материалы об армяно-азербайджанском конфликте перед выходом в эфир обязательно были прослушаны мной. Сейчас очень взрывоопасный, щепетильный момент, любое неосторожное слово может иметь далеко идущие последствия. И я не хочу, чтобы нас в очередной раз обвинили в том, что мы встали на позицию только одной из враждующих сторон. В данном случае я — высшая инстанция, и никаких других „американцев“ не будет.
В отличие от „Голоса Америки“ мы не обязаны отражать официальную точку зрения правительства США. В некоторых передачах нам даже доводилось критиковать позицию американской администрации, в частности когда обсуждался ход войны в Персидском заливе. Но такие случаи редки. Наша основная тема — советские, а не американские проблемы.
— И все-таки, когда в Советском Союзе столь обострена политическая ситуация, когда столь накалено противостояние общественных сил, вы не можете избегать оценок. Наверное, позиция демократов вам все-таки ближе, чем позиция, скажем, Макашова?
— Безусловно.
— Вот и получается, что вы занимаете позицию одной из сторон.
— Я понимаю, куда вы клоните. В русской службе у нас работает достаточно пестрая публика. Например, у нас есть Владимир Малинкович, он делает программу „Барометр“. Так вот он — совершенно законченный центрист, скептически относится к так называемым радикальным демократам и все время получает гневные письма от приверженцев Ельцина, Афанасьева, Мурашова. В этих письмах ему разъясняют, что он получает деньги от американского конгресса, а работает на КГБ. Так что у нас плюрализм, как теперь принято говорить.
Конечно, до известных пределов. Если в недрах русской службы найдется человек, который пожелал бы культивировать в передачах „Свободы“ национально-патриотические идеи в духе общества „Память“, — я своей властью не пущу его в эфир.
— Но вы же предоставляли микрофон и Полозкову, и руководителям компартий прибалтийских республик…
— Это другое дело. Кстати, список можно было бы продолжить… Мы даем им возможность изложить свою позицию.
— А потом комментируете ее?
Не обязательно. Когда в программе „В стране и мире“ выступают Полозков и Дзасохов, мы комментариев не даем. Но в другой программе можем и дать. Все зависит от жанра, от ведущего. Например, недавно Фатима Салказанова делала интервью с Чехоевым, одним из лидеров группы „Союз“. Она просто по темпераменту журналист очень агрессивный, буквально вырывает ответы у собеседника, не стесняется тут же продемонстрировать свое отношение.
У меня другой темперамент. Я брал интервью у З.Гамсахурдиа, пытаясь всячески продемонстрировать свое почтение, и не моя вина, что в этом интервью Гамсахурдиа не совсем хорошо выглядел. Так уж он раскрылся.
Вряд ли у кого-то могут быть сомнения, что мы не испытываем симпатии ни к Полозкову, ни к Петрушенко, ни к Алкснису, ни к Шведу. Но их, тем не менее, хлебом не корми — дай выступить на „Свободе“. То же относится и к национал-патриотическим писателям: сколько мы их ни ругаем, они продолжают домогаться микрофона радио „Свобода“.
— Суммируя, скажу так: несмотря на то что „Свобода“ стремится сохранить объективность, своя позиция у радиостанции все-таки есть…
— Конечно, есть. Вот вы спрашивали об американском контроле. Мы финансируемся конгрессом США, и было бы странно, если бы распространяли в эфире идеи, которые бы противоречили духу и букве Конституции США, основополагающим принципам американской внешней и внутренней политики, самой системе ценностей, принятой в демократическом государстве. Если бы я, допустим, был ортодоксальным коммунистом и в качестве кумиров почитал Полозкова и Нину Андрееву, я, по всей видимости, не смог бы работать в этом учреждении. Но я не чувствую никаких внутренних ограничений, потому что мои внутренние убеждения совпадают с теми основополагающими принципами, о которых я только что сказал. Уверен, что абсолютное большинство сотрудников русской службы радио „Свобода“ могут сказать о себе то же самое».
Радиостанция «Свобода» доказала свою незаменимость в условиях государственного переворота. Два ее московских корреспондента — 27-летний Андрей Бабицкий и 29-летний Михаил Соколов все три дня переворота вели круглосуточное прямое вещание с 11-го этажа Белого дома. В страшную ночь с 20 на 21 августа, когда казалось, что штурм неизбежен, «Свобода» стала единственным всесоюзным и всемирным органом массовой информации, который имел возможность рассказывать о происходящем вокруг российского парламента.
Победа демократов и уход КПСС с политической сцены моментально изменили официальный статус «Свободы» в России. Впервые в истории международной журналистики открытию корпункта предшествовал указ главы государства. Вот текст интервью с В.Матусевичем на страницах московского еженедельника «Новое время» (№ 36,1991):
«В подписанном 27 августа президентом России Борисом Ельциным указе № 93 говорится: „В связи с обращением дирекции независимой радиостанции „Свобода“/„Свободная Европа“, финансируемой конгрессом США, и учитывая ее роль в объективном информировании граждан РСФСР и мировой общественности о ходе демократических процессов в России, событиях в стране и мире, деятельности законного руководства РСФСР в период государственного переворота в СССР, постановляю: 1. Разрешить дирекции независимой радиостанции „Свобода“/„Свободная Европа“ открыть постоянное бюро в г. Москве с корреспондентскими пунктами на территории РСФСР..“.
С директором русской службы „Свободы“ Владимиром Матусевичем встретился корреспондент „НВ“ Константин Исаков.
В.Матусевич. Указ был для меня полной неожиданностью. Мы прилетели с Савиком Шустером в Москву без виз. Их поставили уже в Шереметьеве по распоряжению министра иностранных дел России.
В России не был 23 года и не чаял вернуться: более вероятным казался полет на Луну.
Кстати, вот что за два месяца до путча писал председатель КГБ Владимир Крючков председателю Комитета по науке Верховного Совета СССР Юрию Рыжову в ответ на его запрос о „черных списках“ КГБ: „Гражданину Канады С.Шустеру отказано в разрешении на въезд в СССР… в связи с тем, что с 1988 года он является сотрудником русской службы радиостанции „Свобода“, деятельность которой нацелена исключительно на подрыв советского конституционного строя, готовит и выпускает в эфир передачи, направленные на дискредитацию нашего строя, президента СССР“.
„НВ“. Как вы встретили известие о путче?
В.М. Проснулся часов в 6 утра по мюнхенскому времени. Позвонил шеф отдела русских новостей. Я понимал, что он абсолютно серьезен, что это не первоапрельский розыгрыш, но поверить не мог. Включил ЦТ. Вместо программы „Утро“ диктор зачитывал документы ГКЧП. Помчался на радио, думая, что сюрприз этот отнюдь не неожиданный. Восстанавливал в памяти прошлые события, дивился тому, почему раньше никто не принимал всерьез откровенные призывы к военному перевороту.
Думал, диктатура пришла всерьез и надолго. Помню, в коридоре радиостанции встретил сотрудницу нашего исследовательского отдела. Она спокойно и уверенно сказала: „Это вопрос нескольких дней“.
Когда увидел, что Ельцин со своей командой стоит насмерть, что собравшийся вокруг Белого дома народ готов заслонить собой российский парламент, понял: труд Горбачева за шесть лет не был напрасным. Этот человек сделал для страны нечто, подобное чуду. Люди ощутили себя индивидуумами.