Страница 110 из 151
Ужас ведь не в сюжете, а в том, что он стал официальной версией событий. При этом автору простили не только старую брань на большевиков (кого они сейчас волнуют?), но и новый в самом репортаже содержащийся выпад против „преступного правительства“, пославшего войска. Простили потому, что помимо всех выпадов, всех вообще слов, как из сосуда в сосуд, изо рта в ухо вливал Невзоров в наших соотечественников ту самую имперсональную Высшую Правду, злокозненно сокрытую демократами. Простили потому, что точно так же, по той же самой схеме, согласно этой загадочной Правде, выстраивалась и версия Пуго, и версия Язова, и версия Горбачева.
Почему армия выполняет приказы какого-то бандитского Комитета спасения, действуя против избранного народом правительства? — спрашивали их с позиций закона и здравого смысла. Потому что на стороне Комитета — Правда, — фактически отвечали они. И от этой „правды“ становится жутко.
Дряхлая брежневская брехня, то самое „Время, вперед!“, когда оно вас напрямую не терроризировало, было в конце концов терпимо. От него можно было скрыться, плотно занавесившись шторами и уйдя в Пушкина, в Бриттена, в живопись миланского барокко — кому что милее. Глупое перестроечное „Время“ при всей своей половинчатости, при всей эклектичности и безвкусице хотя бы забавляло мысль. От невзоровской паранойи, возведенной в ранг государственного сознания, не убежишь, и она не забавляет. Все же попытки протеста выглядят какими-то вялыми. И что значительно хуже — принципиально безответными.
На многотысячные митинги с их требованием вывести войска и поскорее уйти в отставку Центр взирает с недоумением слона, обеспокоенного моськой. Доводы разума и апелляция к закону оказываются столь же бессильными, что и моральные оценки: „танки — это чудовищно“, „Невзоров, вы подлец“. Даже телеграмма известных наших режиссеров о том, что невзоровская передача фальшивка, — не убеждает.
Все это — профессорский лепет, жалкий перед круговой порукой безумия».
Вот еще один отрывок, предостережение со страниц журнала «Огонек» (№ 42, 1990) журналиста А.Терехова после просмотра «криминальной хроники», «хроники происшествий» и тому подобной «завлекаловки» наших общесоюзных (или просто московского, ленинградского) каналов ТВ, потакающих самым невзыскательным вкусам:
«Когда старый свет померк, а новый еще не взошел, из подполья выходит чернь, сумрак — это ее время, и она требует: дайте!
И наше убогое телевидение кормит чернь с руки перегноем вперемешку с песенками, бубнящими „Россия, Россия“ на фоне разрушенных храмов, и наша культура задавлена рыгающими „пожеланиями черни“, которые не светлее „пожеланий трудящихся“, у нас не осталось ни одной порядочной газеты, которая не подработала бы на панели статейками о „летающих блюдцах“, „двигающихся шкафах“ и астрологическими бреднями о конце света. И как часто на полях этого потока хочется начертать стонущее: все не так просто! Переход толпы в стадо происходит через единообразие пищи — не надо бы упрощать. Мы слишком бедны, чтобы позволить себе диктатуру черни.
Всякая революция — это изменение уровня, но ради Бога — не выравнивание его! Однажды мы уже бросили в грязь кружева и мрамор дворянских усадеб и приподняли деревню, вырвав корни ее из земли, — и лишили себя сразу и почвы, и воздуха.
Нельзя уступать черни, которая хочет лишь чего-то остренького, чтобы сердце замирало и мокла спина перед сном, нельзя с улыбочкой проскальзывать по трупам и вытаскивать на экраны откровенно больных людей. Боль должна остаться болью, ее острота никак не связана с количеством и регулярностью.
Со временем чернь получит свои газеты и журналы, телеканалы и комиксы, но это не значит, что народ лишится своего вечного нравственного долга — воспитывать, растить, поднимать худших сынов своих, но пока от черни пора защищаться. Чернь презирает извилины — она любит краткие пути. Скинуть царя — зажить. Услать кулака — и зажить. Собрать толпу погуще, выбрать лоб покрепче — расколоть им Кремлевские ворота или вход на Лубянке, вытащить за волосья пару бояр — и опять зажить.
Уступая черни, мы гоним народ из страны, мы сокращаем время тех, кто пытается еще что-то сделать. Мы заставляем верить людей, что живем накануне чего-то страшного, ужасного, взрыва всего вокруг. А люди, которые привыкли к остреньким событиям каждый день, могут тосковать по событиям, выдумывать их. Черни всегда грезятся бунты и самозванцы.
Самое страшное, что у нас последнее время совсем не видно людей, которые бы сомневались или мучились раздумьями, — все про всех давно все знают, ежедневно. И торопятся узнать.
И меня пугает даже не эта волна, а отсутствие хоть малейшего противодействия. Я давно не мечтаю об отечественных аристократах и нежных принцессах на горошине и давно уже расстался с надеждой увидеть хоть одного государственного мужа, который не начал бы свой трудовой путь в тринадцать лет подпаском колхозного стада и не сохранил бы с тех незабываемых лет лексику и манеры.
Но где же просто воспитанные люди, которые бы просто выключили телевизор после вопроса ведущего „600 секунд“ к насильнику, с чем легче расставалась женщина: с бутылкой, которая у нее была, или с честью? Неужели долгие очереди и засилье безграмотных дураков стерли в прах наши университетские образования, народные целомудренные традиции, родительские уроки и слова умных книг? Неужели мы перестали различать правду как крупицу золота, добытую кровью и потом для духовного возрождения и поиска трудного, мучительного пути, и правду, которую дурно пахнущим пойлом плеснет нам в миску хам с грязными ногтями? Я не знаю, мне больно об этом думать.
Но я уверен в одном: долг пишущих и говорящих сегодня — социальная реабилитация людей, для которых рухнули прежние духовные основы. В наше трагическое время люди — как дети. Им надо говорить только правду, но их нельзя пугать. Если их напугать — им станет страшно. Им захочется обратно.
Деполитизация общества начинается с уничтожения информационного гнета, старающегося вколотить в каждую голову одно и то же: пусть хорошее, но одно и то же. В жизни человека главным должна стать его личная жизнь, а совсем не выборы, митинги, выберут ли генерала Калугина депутатом и как изнасиловали старуху в общественном туалете.
Это постыдно, когда люди при встрече говорят не о себе, а о газетной грязи. Оставьте людям герань на окне, тихий вечер с семьей, огород, вечные книги, отдохновение от работы. Пусть они меньше ходят на выборы и собрания, пусть меньше смотрят, пусть больше живут.
Чтобы человеку хотелось скорее увидеть утро следующего дня, он должен знать, что в эпоху всеобщего крушения правда, честь, мужество, совесть, доброта, бескорыстие, любовь к Отечеству остаются незыблемыми. И останутся.
Жизнь должна быть радостью независимо от того, будет сегодня „Взгляд“ или не будет. В конце концов никакое выступление Президента не дороже сырой осенней лавочки и скрипучего листопада. Дайте человеку спокойно спать».
У нас по телевидению старались не показывать людей, которым есть что сказать и которых приятно слушать. Хотелось видеть по телевидению очень ярких личностей, но они туда, как правило, не шли, потому как врать не хотели, а говорить честно обо всем им никто не позволил бы. Гарри Каспаров у нас на экране морщил лоб за шахматным столом, Алла Пугачева пела, но свободно и раскованно мыслить перед телекамерами ЦТ им запрещалось. Приличных людей на центральном телевидении выпускать старались лишь в записи, после строгой цензуры. От этой долгой, систематической практики тотальной лжи портились и сами звезды телевидения, да и весь творческий корпус, среди которых было немало и журналистов, старавшихся сделать, как лучше. А получалось у них наоборот, так как смещенными оказы вались критерии добра и зла, да и просто не в чести у нас элементарные порядочность и воспитанность. Характерный пример взят из московского репортажа сотрудника американской газеты «Новое русское слово» (24.7.1990) В.Соловьева: