Наследие мертвых

Энтони Варенберг

Наследие мертвых

Пролог

Свыше двухсот зим минуло с тех пор, когда существовал крошечный остров Тиар, замыкавший собою Барахский архипелаг в Море Запада. Остров этот славился великими мастерами-художниками, жившими вокруг гигантского вулкана с глубоким кратером, который и снабжал их минеральными красками, пурпурной, алой, желтой, темно-коричневой, лазурной, что казалась светящейся: ее приготавливали, смешивая известняк, кварцевый песок и минералы, содержавшие медь.

Тиарийские мастера писали на беленых стенах, клали краски на влажную штукатурку, пока слой строительного раствора не затвердел. Писать приходилось сразу начисто, ведь краска тут же приставала к грунтовке, и поправить что-либо было уже нельзя. Выручали только многочисленные эскизы, выполненные прежде начала работ. Художники расписывали стены своих жилищ, и, обитая на смертоносном вулкане, меньше всего думали о смерти, воспевая жизнь, забавы и празднества. Время от времени остров сотрясали подземные толчки, гудел и курился вулкан, к соседству с которым все привыкли, ибо жили так более тысячи зим.

Но однажды катастрофа произошла.

Гул больше не умолкал, а нарастал, словно неведомый великан, державший на себе остров, проснулся и стал пробивать и расшатывать нависший над ним свод. Недра дрожавшего вулкана выплюнули раскаленную, огнистую пемзу. Она покрыла пылающий Тиар плотным, высотой в локоть, пластом. Потом, с монотонностью струек земли, сбрасываемых на гроб, на выгоревший, оплавленный остров полился пепел. Эта морось уравнивала поля и дворцы, причалы и ямы, скрывавшиеся под насыпью мельчайших пылинок, опускавшихся неторопливо и медленно, как во сне. Она всё росла и росла, кратер же, погубивший жизнь, провалился почти на полкилометра. Остров художников был разом уничтожен. Из его обитателей, как считалось, не спасся никто.

Ибо корабли, на которых они пытались покинуть свою уединённую родину — если успевали до таковых добраться — были разбиты гигантской приливной волной.

Так сбылось древнее пророчество о проклятии чудесного острова. Ибо на нем существовала особая каста живописцев-магов, чьи творения, создаваемые ими на особым образом пропитанных и обработанных дощечках-таволах, казались живыми. Подобное не удавалось больше никому! Эта странная, ни на что не похожая жизнь существовала только на рисунке и была очень, как бы точнее выразиться, замедленной. Но если смотреть на картину долго, то становилось видно, как персонажи перемещаются, меняются их позы и выражения лиц. Диковинные таволы были предметом вожделения богатейших людей Хайбории, жаждавших во что бы то ни стало заполучить хотя бы одну для себя, но тиарийские мастера свои работы не продавали ни за какие деньги и охраняли их столь тщательно, что многочисленные попытки похищения оказывались неизбежно обреченными на неудачу. Считалось, что чудесные картины ни в коем случае не должны покидать пределов острова. В противном случав, они могли сделаться источником бесчисленных бед, а на головы тиарийцев пало бы проклятие богов. Что, в конце концов, и случилось.

Один из живописцев-магов, именем Ролло, родился безумным. Нет, внешне он ничем не отличался от обычных людей, но из-под его кисти выходили исключительно чудовища, одно безобразней другого. Целые клубки тварей, длинных и скользких, как змеи, но с человеческими или звериными головами, и непременно алчущие крови. Сии мрачные фантазии несчастного Ролло, копошащиеся в его воспаленном мозгу, переползали оттуда на таволы, извергаясь из своего создателя одна за другой. Ролло был плодовит чрезвычайно. Он работал сутками напролет, до полного изнеможения, и сделался похожим на ходячую тень. Он говорил, что не может иначе, и если прекратит писать своих тварей, то они сожрут его изнутри. Так что, давая им жизнь, он отчаянно искал для себя спасения, но не нашел. В один далеко не прекрасный день безумца нашли мертвым. Ролло покончил с собой — такого не совершал прежде ни один из магов-живописцев. А одно из его полотен пропало. Наверное, то, что он не смог за ним уследить и допустил похищение, и заставило Ролло в отчаянии наложить на себя руки. Так или иначе, некий чрезвычайно удачливый и ловким аргосский купец тайно вывез таволу на одном из своих торговых кораблей.

Через три дня после этого проснулся вулкан, и Тиара не стало. А чудовище, змееподобная черная гадина с маленькой кошачьей головой, раздвоенным языком и одною парой когтистых лап, изображенная на похищенной таволе, наоборот, вполне ожила, заставив своего нового владельца и весь его род служить себе вечно.

Глава I

Конан прибыл в Бельверус еще утром, но только к вечеру, покончив с некоторыми неотложными делами и, главное, устроив Райбера на постоялом дворе, понял, что теперь можно расслабиться и оглядеться.

— Если я задержусь, — предупредил он, — не волнуйся, я все равно за тобой приду. Ложись спать. Захочешь есть — припасов у нас хватает, с голоду до утра не умрешь. Дверь я на всякий случай запру снаружи. Все понял? Эй, Райбер, подай голос!

— Понял, — ответил мальчик. — Конан?

— Ну, что? — обернулся киммериец, уже стоявший у двери.

— Ты не бросишь меня? Не умрешь?

— Конечно, нет. — Северянину пришлось вернуться. — Я обещал твоей матери позаботиться о тебе, а если я даю кому-то слово, то не для того, чтобы послушать, красиво ли звучит мой голос. Ты же знаешь.

Тонкие детские руки обвились вокруг его шеи.

— Ну, парень, брось эти нежности, — проворчал Конан, не собираясь признаваться даже самому себе, что тронут этим доверчивым жестом. — Они мужчине не к лицу.

— Моего лица все равно никто не видит, — возразил Райбер.

— Не важно, — произнес Конан. — Главное не то, что кто-то увидит или узнает, а лишь то, что ты сам знаешь о себе. Ясно?

— Нет, — сказал мальчик. — Объясни.

— Ладно, как-нибудь попозже объясню. — Киммериец не купился на простенькую попытку заставить его еще чуть-чуть задержаться, и решительно захлопнул дверь снаружи.

Оставшись в одиночестве, он направился к ближайшей таверне, оказаться внутри которой, однако, варвару сегодня оказалось не суждено. Из дверей заведения с шумом вывалилась вдребезги пьяная компания во главе с богато одетым мужчиной с длинными до плеч волосами, причем он был еще пьянее своих собутыльников и едва держался на ногах. Кое-как добравшись до коновязи, он отвязал свою лошадь и допытался усесться верхом, но с первом попытки из этой затаи ничего не вышло — он упал животом на седло и тут же съехал обратно. Конан наблюдал за происходящим, молча и забавляясь довольно-таки уморительным зрелищам. Мужчина, ругаясь по-черному, все-таки влез на лошадь, тут же вонзив ей шпоры в бока, отчего животное рванулось с места в галоп, дико заржав, встало на дыбы, затем понесло, лихо перемахнув через коновязь. Пьяный седок несколько мгновений каким-то чудом держался в седле, хватаясь за гриву лошади, но в конце концов все-таки перелетел через ее голову и шлепнулся в лужу, перемежая вопли боли с отчаянными ругательствами. Конан теперь уже откровенно хохотал — картина, в самом деле, к этому вполне располагала. Лошадь ускакала, задрав хвост. Ее хозяин неловко ворочался в жидкой грязи, поднявшись на четвереньки.

Движимый непонятно каким порывом, Конан подошел к нему, взял за шиворот, рывком поднял и поставил на ноги. Мужчина посмотрел на пего ничего не выражающими глазами и попробовал изречь нечто вроде слов благодарности.

Киммериец хотел было произнести в ответ язвительную тираду, и тут попристальнее вгляделся в лицо длинноволосого… Он мог бы поклясться, что прежде уже видел его! Это лицо было северянину знакомо, и знакомо давно. Зеленоватые глаза, высокий чистый лоб и правая бровь, рассеченная маленьким шрамом…

— Тариэль, — растерянно сказал Конан. — Это ты, что ли?

— Н-ну, — утвердительно кивнул мужчина. — А-а откуда ты меня…