Страница 6 из 10
— Нгата, ты слышишь мой голос, голос Тети!
— Тети! Да! — невнятно донеслось из ее уст.
— Нгата, слушай меня, смотри на меня, смотри прямо в глаза! Что видишь ты, Нгата?
— Змею-урей…
— Что делает змея, Нгата, говори!
— Поднимается, раздувается… Глаза, как огонь…
— Ты боишься эту змею?
— Да, страшно, Нгата страшно, страшно!
— Слушай меня, Нгата! Ты больше не боишься змеи, ибо я, Тети, имею над ней власть, но ты должна делать все, что прикажет тебе Тети, все! Ты поняла?
— Все. Нгата понимать.
— Ты должна делать все, что я от тебя потребую, и никогда не задавать вопросов! Слышишь?
— Нгата никогда не задавать вопросов. Нгата делать все.
— Хорошо, Нгата. Внимание, сейчас я разбужу тебя. Я щелкну пальцами, змея исчезнет, а ты ни о чем не будешь помнить.
И действительно, едва лишь большой и средний пальцы Тети произвели резкий щелчок, Нгата поднесла руки к глазам и потерла их, словно только что проснулась.
— Иди ко мне, Нгата, — сказал чародей, — исполни мой приказ…
Охраняемый злобными псами, Сененмут провел еще один день и ночь в темнице позади дома визиря. Он уже попрощался с жизнью, ибо не мог доказать, что стрела, выпущенная из его лука, не предназначалась ни служанке, ни тем паче принцессе. Рамос, его отец, был крестьянином и трижды в году в поте лица отвоевывал у Великой реки самое необходимое для существования — на большее не хватало. Разве мог он позволить себе писца, который защищал бы в суде его сына?
Тем более был изумлен Сененмут, когда утром третьего дня появились двое слуг «пристанища истины», другими словами, два храмовых жреца, которые, встав по обе стороны, молча препроводили его через узкие улочки пригорода к храму Амона в Карнаке. Сененмут даже мысли не допускал, чтобы задавать вопросы этим бритоголовым жрецам с их суровыми взглядами и накинутыми на плечи леопардовыми шкурами. Перед великим пилоном, вознесшимся выше любого здания в городе, навстречу им выступил Пуемре, второй жрец Амона. В руках он держал мешок.
— Следуя желанию Лучшей по благородству, — коротко возвестил он, — оракул Амона решит, виновен этот юноша или нет. — Он протянул мешок жрецам.
И прежде чем Сененмут в своем смятении сумел найти ответ на вопрос, с чего бы принцесса Хатшепсут могла желать, чтобы судьбу ничтожного определял оракул, ему на голову натянули мешок, достающий до колен, и завязали его вокруг чресл. Потом подтолкнули юношу на порог храма, куда простым смертным вход был запрещен под страхом смерти. Сердце Сененмута бешено колотилось. Удушающий жар бросился в лицо, затем под мешок начала пробираться едкая вонь. Охваченный паникой, Сененмут зашатался, принялся хватать ртом воздух, чувствуя, что вот-вот упадет. Но ни одна рука не протянулась ему на помощь. Может, он стоит посреди полыхающего огня? Не земля ли горит у него под ногами? Не в состоянии даже вообразить себе таинственные внутренние помещения храма, он попеременно ощущал то зной, то холод. Неужели он должен кончить жизнь в пламени?
Вдалеке, словно из мрачного подземелья, раздалось жалобное пение хора высоких женских голосов, прерываемое систрами и трещотками. Голоса становились все ближе и ближе и как будто плясали в экстазе вокруг злоумышленника. Теперь Сененмут начал разбирать, что они поют: «Берите мирру и елей, украшайте грудь венками. Прекрасный бог Амон милостив!»
Но он не мог видеть, как храм постепенно наполнялся красноватым мерцающим светом горящих факелов. Оракул Амона требовал многоголового свидетеля. А посему были призваны явиться все посвященные: жрецы и жрицы, вельможи и высшие чиновники. Все больше и больше фигур выходили из-за могучих колонн гипостильного[14] зала, чтобы с подозрением разглядеть жалкое создание, которое, качаясь, как тростник на ветру, стояло перед пылающим жертвенным огнем. Черный густой чад медленно поднимался, ища отдушину в каменных перекрытиях, и наполнял священные палаты едва переносимым духом.
Вдруг из клубов дыма одновременно вышли две фигуры, перед которыми все присутствующие пали ниц: верховный жрец Хапусенеб, а с ним судья и визирь Сенземаб. В полном молчании они заняли места по правую и левую руку от злоумышленника и повернулись лицом в ту сторону, откуда появились. В мертвой тишине слышались только треск огня и шипение факелов, когда из портала святая святых показалась парящая в воздухе статуя Амона в человеческий рост. В первые мгновения все были охвачены ощущением полной иллюзии, что статуя витает, но потом из дыма выступили четверо нагих жрецов с шестами на плечах. Мелкими семенящими шажками они вынесли тяжелую статую и застыли перед жертвенником с чадящим огнем.
Сенземаб, развернув свиток папируса, возвысил голос:
— Его величество Тутмос, владыка Обеих стран — дабы были дарованы ему жизнь и здравие на миллионы лет, — просит Амона в Фивах, который завершил свой круг, вынести справедливый приговор в сем трудном деле, а именно: Сененмут, сын крестьянина Рамоса и его благочестивой жены Хатнефер, обвиняется в том, что покусился на жизнь Хатшепсут, Лучшей по благородству, Супруги бога и притом поразил стрелой служанку царской дочери. Обвиняемый оспаривает это и утверждает, что застрелил служанку неумышленно, охотясь на диких гусей. Рассуди, Амон из Фив!
Верховный жрец запустил руку в чашу с сухими душистыми травами, захватил целую горсть и бросил ее в жертвенный огонь. Монотонно, нараспев он начал произносить слова молитвы:
— Амон-Ра, владыка Карнака, прими благовония мудрости. — Он взял горсть трав из другой чаши и тоже скормил ее пламени. — Амон-Ра, владыка Карнака, прими благовоние всемогущества.
На жертвеннике зашипело и зачадило, и полосы едкого белого дыма потянулись над отполированным до блеска полом, так что жрецы и вельможи как будто оказались в облаках.
— Поведай, Амон-Ра, владыка Карнака, — возвысил голос Хапусенеб, — сказал ли сей самый Сененмут, сын Рамоса и его благоверной Хатнефер, правду?
Затянутый в тугой мешок, помраченный от жертвенного дыма, Сененмут ожидал своей участи. Что произойдет? Да, о суде страшного оракула Амона ходили разные таинственные толки, но истины никто не знал. Доподлинно было известно лишь одно: приговор бога непреложен, и никто, даже сам фараон, не может помиловать того, кого Амон объявил виновным. Что же он медлит? Ведь всеведущему властелину Карнака, богу Амону, должно быть открыто, что он, Сененмут, говорил правду! Юноша дрожал всем телом, задыхался, едва держался на ногах, ибо понял: сейчас его бросят в священное озеро на съедение крокодилам. Он рухнул как подкошенный.
Жрецы и вельможи даже не заметили этого. Они неотрывно следили за грозной фигурой бога, которая теперь выплывала из густого белого облака как осиянное неземное видение. И вдруг божество пошевелилось, сначала едва заметно, а потом… все явственно увидели: Амон кивнул — значит, Сененмут говорил правду.
По колонному залу прокатился рокот, над которым вознесся зычный голос Хапусенеба:
— Да будет так, владыка Карнака!
Когда Сененмут очнулся, по его телу побежали мурашки. Огромные крокодилы с омерзительными острыми зубами все еще хватали его за ноги, и потребовалось немало времени, прежде чем он справился с жуткими видениями. Уже в следующее мгновение юноша осознал, что лежит на искусно убранном ложе, а голова его покоится на своего рода вилке, какие египтяне использовали вместо подушек.
— Где я? — спросил Сененмут, не зная, к кому обращается.
И вдруг над ним склонилось девичье лицо, и прекрасные, заплетенные в косички волосы пощекотали ему нос.
— Ты в малом дворце, а я Хатшепсут, Лучшая по благородству, любимая дочь фараона.
В первое мгновение Сененмуту пришла в голову мысль о фантастическом видении. Приподнявшись на локтях, юноша обвел взглядом напоенные светом покои, окна, прикрытые светло-зелеными занавесями; узнал над пилястрами у дверей двуликую богиню Мут, увидел в золотых клетках, расставленных здесь повсюду, множество птиц с ярким оперением и воскликнул, откинувшись на ложе:
14
Гипостиль (от греч. hypostylos — поддерживаемый колоннами) — в архитектуре Древнего Востока большой зал храма или дворца с многочисленными, тесно поставленными колоннами. (Примеч. ред.)