Страница 5 из 11
— Алеша! — Но Плахов, не слушая возражений, втянул девушку в расщелину, и они пропали в глубине подземелья. Через несколько секунд плита, совершив полуоборот, заняла привычное место.
Неверный свет чадящего факела освещал путь. Подземный ход был вырыт в мягкой глинистой почве. Двигаться по нему можно было свободно, в полный рост, но иногда путь оказывался полузаваленным. Аля страдала:
— Мы что, кроты? В шар земной зарываемся? Куда это мы?
— Туда, где свобода! — был ответ.
В реке плескалось солнце. Над тихим, заросшим кустарником и деревьями берегом плыла полуденная нега. Природа была прекрасна в своей первозданной красе. Вдруг, ломая кусты, сверху сорвалась глиняная глыба. Грубой силой врезалась в чистый покой реки. Вода возмущенно забурлила.
С криком и смехом по заросшему склону сбегали Алексей и Аля.
— Ура! Я уже не верила, что солнышко увижу!
— А вон там, на том берегу… монастырь… женский, — кричал Плахов. — Тоже разрушили! Все разрушили!..
— Ой, какие мы грязные, чумазые, — заметила Аля.
— А в чем дело? Купаемся…
— Ой, а я без купальника!
— Здесь ни одной живой души.
— А мы?
— Мы живее всех живых!.. И одни! На этом белом свете!
— Урррра! Тогда купаемся!
Они, как дети, плескались в реке. Были наги, прекрасны и свободны. И казалось, что эти двое и есть первые люди на планете Земля.
Сонная, милая, пыльная деревенька сползала к реке. Лениво брехали собаки. У берега плескался крикливый выводок малолеток. Одна из покинутых изб у реки оказалась жилой: во дворе — машина; из трубы — дымок; на крыльце — девушка, стряхивающая половичок, и обнаженный по пояс молодой человек, поднимающий многопудовый наковальный брус.
— На тебе, бугай, пахать и пахать, — смеялась девушка. — Где твой интеллект? Я не вижу.
— По-твоему, я дурак? — швырнул брус на землю Плахов.
— Дуралей-бугалей! — хохотала Аля, убегая от любимого. — Сколько будет дважды два?
— Стой! — резкое движение в ее сторону. — Будет пять! И ты, милая, это подтвердишь?
— Не-а! — Аля кружила вокруг машины.
— Так, да? — Открыв багажник, вытащил оттуда набор ножей-финок. Сталь опасно блеснула на солнце.
— Хочешь зарезать, как поросенка! — смеялась девушка. — Хрю-хрю-хрю!
— Ну-ка, Пятачок, подопри спинкой и попкой сарай! Трусишь?
— Ха! — и мужественно, гордо прошествовала к бревенчатой стене. — Ну? — Повернулась храбрым юным лицом к Алексею. — Режь своего любимого Пятачка!
— Стой, как памятник!
— Позор живодеру! Позор…
И не успела докричать. Сталь блеснула на солнце. И три острых жала вонзились в бревна, захватывая голову девушки в смертельный капкан: два ножа у горла, слева и справа, один — над самой макушкой. Аля на мгновение превратилась в памятник. Потом услышала шаги, дыхание и голос:
— Ну, сколько будет дважды два?
— Пппять, кажется? — Открыла глаза. — Я еще живая?
— Да, кажется, — вырывая из бревен ножи, подтвердил Алексей.
— Боже мой! А если бы у тебя, живодер, рука дрогнула?
— Я не ошибаюсь. В подобных случаях.
— Ошибаются все…
— …кроме меня.
— Ах ты, убийца! — замахнулась на него Аля.
Алексей, перехватив девичью руку, взвалил девушку на себя и закружил ее, визжащую поросенком.
На все это опасно-веселое безобразие глазел дедуля в замызганной телогрейке и кирзовых сапогах, задержавшийся у калитки. Плахов его заметил, опустил девушку на землю. Алю качало, как цветок во время шторма.
— Лексашка? Што ли? — спросил дедуля. — Давненько ты к нам… Загорожанили вовсю?… Што ли?
— Дед Григорий, здравствуй. — Алексей пожал руку старику. — Аля, это дед Григорий… Он меня еще крапивой…
— Было дело. Было, — согласился дедуля. — Для пользы ж дела и тела! Во! Какой гвардеец!
— А вы тут как? — поинтересовался Плахов.
— Как все… Хлебушек возют в неделю… нам и хватит…
— Да, нежирно…
— А когда оно жирно-то было, сына? — спросил дед Григорий. — Вы-то в городе жируете?
— Ооо, отец, это долгий разговор… Сядем на крылечке… Аленька, угощай гостя дорогого…
— Гость недорогой, дочка. — и дороже злата.
— Пепси-колу? — спросила Аля и ушла в избу.
— Это че рекрамируют по телевизору, што ли?…
Може, че позадористее?
— Эээ, нет, в таком раю, — вздохнул полной грудью Плахов.
— Чегось вы, городские, в этот рай не очень-то?…
— Грехи не пускают.
— Этттно понятно: туалета на кухне, теревизор, лифты до неба, девули-красули за долляры, е'!..
— Да ты, дед, в курсе всех мировых событий, — удивился Алексей.
— А как же! Теревизоры, штоб им пусто было… Доярки, мать их так, животину не доють, кина все глядят… Вот и рай, Лексей!
Появилась Аля, в руках — импортные банки.
— Пожалуйста, дедушка.
— Спасибо, дочка. Ууу, какой бочонок! Как с ним, курвой? — крутил в руках.
— Я пойду погуляю, — сказала девушка.
— Во-во, у нас- тут, дочка, места… черти водют-ся…
Аля махнула рукой, уходила по тропинке вниз, к реке… Алексей открыл банку, отдал деду Григорию. Тот крякнул:
— Ооо, шипучая, зараза… Моя бабка тоже марушеч-ка была… Ух, жисссть, прокатилась, как колесо… Уж помирать надо, а не хочется, Лексей… Как там батька-то? Генералит все?
— Умер он, дед Григорий.
— Господи! — перекрестился дед. — Он же молодой?… Если со мной… Пусть ему земля будет пухом… Ох-хохох!
— Да, вот такие у нас дела, — щурился от солнца Плахсв.
— А все почему помирают, Лексей, в городе? — спросил дед. — Не по сроку помирают?
— Почему?
— Отрава у вас там: и воздух, и вода, и люди, как собаки, за власть грызуца. Власти все хочут, как девку-целку… Прызыдент со своими все чудит… Ох, чудные дела твои, Господи…
— Дела чудные, отец. Это верно, — согласился Плахов.
— Вот-вот… Бабу берут, а не ждуть, когда, стервь, дасть. Так и власть всласть не дають. Власть, сынок, беруть…
По тропинке с репейниками и лопухами, бьющими по ногам, поднимается Аля. В ее руках венок из ромашек.
Алексей не встречает любимую: он — у машины. Проверяет мотор. Девушка тревожится:
— Что случилось? Мы уже уезжаем?
— Переезжаем, — хмыкает Плахов. — На одну ночь… ближе к сену и звездам.
— Надеюсь, не в графское подземелье?
— Нет, в холопское имение.
— Куда?
— На хутор в степи у реки, — он неопределенно машет в сторону речки. Целует Алю, склонив голову.
Девушка на эту голову нахлобучивает венок из беложелтых ромашек, как терновый венец.
Пронзительно-светлое поле от ковра полевых цветов. Солнце над дальним пролеском и рекой. На холме — хуторок. Старый, островерхий, крепкий еще дом. Почерневшие от дождей и времени сараи. Что-то наподобие изгороди из жердей. Крестообразное, словно распятие, пугало в брошенном, заросшем огороде.
По дороге к хутору пылят «жигули». На подъеме останавливаются. Потом продолжают свой пыльный путь. А по полю к хутору напрямки бежит девушка. Она точно соткана из солнечного света и ромашек. Бежит-бежит-бежит, а машина пылит-пылит-пылит…
— А я первая! Первая! — смеялась девушка, кружа вокруг автомобиля, который въезжал во двор. — Проспорил?!
— Бегаешь, как черт от ладана, — удивляется Алексей, открывая дверцу. — Откуда такая прыть и юношеский задор?
— У меня же первый разряд по бегу, родной.
— Откуда я знал? — хмыкает Алексей. — Теперь буду знать. А дорогу дождями размыло.
— Никогда не спорь со мной, любимый, — смеется девушка. Осматривается. — Ба! Какое имение! Дворянское гнездо!
— Тебе не нравится?
— Наоборот. И потом, глушь. Мы будем здесь жить-поживать. И добра наживать. Я тебе кучу малу… Согласен кучу малу?…
— Согласен. У моего деда тринадцать было. — Вытащил из «бардачка» фотографию. — Алексей Акимович!
Аля внимательно посмотрела на фотографию.
— Ух ты! И ты и он — Алексеи! Ууу, какой мужественный. Хозяйственный. Ты на него, как капля воды… Только без усов.