Страница 88 из 96
Они едут. Полное молчание в машине. Неподвижны пассажиры на заднем сиденье.
Впереди, в сером полумраке, обозначаются редкие огоньки. Мелькнул голубой указательный знак. Один из пассажиров трогает Качка за плечо.
К а ч о к (Сергееву): Свернешь на Алушту.
Сергеев поворачивает машину. Дорога, ведущая вниз. Развилка. Вопросительный взгляд Сергеева.
К а ч о к: Направо.
Дома с еще черными, спящими окнами, узкая петляющая под гору улочка старого города. Домик с палисадником и одним горящим окном.
К а ч о к: Стой.
Он выходит из остановившейся машины и скрывается за калиткой. Сергеев тоже хочет выйти.
1-й п а с с а ж и р: Куда?
С е р г е е в: Фары протереть.
1-й п а с с а ж и р: Сиди.
Сами пассажиры по-прежнему сидят неподвижно, как изваяния. Освещается крыльцо, в двери появляются две черные тени. Бросив на них равнодушный взгляд, Сергеев вдруг застывает.
К машине в сопровождении Качка со своей дорожной сумкой и сложенным зонтиком идет Анна.
Лишь на мгновение Анна замедляет шаг, неожиданно увидев знакомую машину и Сергеева. И — как будто не было этого мгновения. У нее уверенные, властные движения и жесткое, незнакомое лицо. Она садится на заднее сиденье. Зато для Сергеева это оглушительное мгновение растянулось в вечность…
К а ч о к: Заснул? (Сев рядом с Сергеевым, хлопает дверью.) Поехали.
Ниже шоссе уже замелькали кипарисы, дорога стала оживляться, засветилось тусклое море.
Сквозь пелену оцепенения до Сергеева временами доносятся тихие обрывочные фразы с заднего сиденья:
— …и нет связи. Уже хотели дать отбой.
— Не вышло. Здесь «борода» кружил.
— Он вас узнал?
— Смутно. Хотел убедиться.
— И как?
— Ушла… в сторону моря.
И снова молчание и дорога.
1-й п а с с а ж и р: Задали вы нам нервов…
А н н а: У вас нервы не слабые.
1-й п а с с а ж и р: Но — целых два дня неизвестности…
Анна глядит на бегущую впереди дорогу и затылок Сергеева, и голос ее мягчает, снова становится знакомым.
А н н а: Имеет женщина право хоть два дня прожить так, как не смогла прожить всю жизнь…
Пассажиры молчат, не уяснив смысла фразы.
И одному Сергееву понятно, что эти слова обращены не к ним, а к нему.
Качок велит остановиться, недоезжая причала.
У причала стоит красавец теплоход, тот самый, встреченный в море. Его труба тихонечко дымит; горят, несмотря на утро, все огни, с палуб доносится тихая музыка. У трапа — пограничники в зеленых фуражках.
Все сидят в машине. 2-й пассажир смотрит на часы. Тянутся минуты.
2-й п а с с а ж и р: Пора.
Пассажиры выходят разом, с обеих сторон машины. Анна задерживается — снова на мгновение. Ровно настолько, чтобы встретиться глазами с Сергеевым, и в глазах ее — немой вскрик любви и отчаяния, благодарности и невозможности, прощания и прощения… И лицо Анны исчезает.
Три фигуры быстро идут к теплоходу. Проходят через оцепление, подходят к трапу.
Напряженно глядит Качок, держа руку под курткой.
Но все трое уже поднимаются по трапу.
Матросы готовят трап к подъему.
Три фигуры — на палубе. Голова Анны, а может, это показалось Сергееву, повернулась в его сторону — и скрылась.
Трап идет вверх. Грянул марш. Провожающие и просто любопытные в толпе машут с берега. Теплоход отчаливает, и все шире полоса вспененной воды между ним и причалом.
Качок, облегченно расслабившись, достает сигареты.
Теплоход удаляется, сияя огнями, отраженными в воде, — как светящийся НЛО из далеких миров.
Сергеев с собачкой, присевшей у его ног, стоит на набережной лагеря, глядя в море. Море пустынно. Звучит под гитару песня Визбора:
Песня звучит из динамика над танцплощадкой.
А внизу — рокочущая суета техники: бульдозеры, краны, экскаваторы. Обломки сметенных строений, свежевзрытая земля.
Сергеев с дорожной сумкой идет по лагерю. Собачка семенит за ним.
Лысый Шеф, окруженный рабочими в фирменных касках, командует работами. Подняв отвал, бульдозер движется к танцплощадке.
Сергеев останавливается, обернувшись, смотрит.
Взревев, бульдозер налегает на конструкции, и эстрада танцплощадки медленно обрушивается — вместе со смолкшим динамиком.
Почему они все такие разные?
Как-то раз за рюмкой у нас случился разговор с одним из моих режиссеров.
В числе прочего говорили о «своей теме», «своем направлении» в искусстве. Что художник, который из произведения в произведение, несет свою, особую, сквозную тему, — это настоящий художник. А тот, кто пишет (снимает, рисует) сегодня эдак, а завтра так, сегодня про одно, а завтра про другое, — всего лишь профессионал. Даже если и высококвалифицированный. И я после этого разговора озадаченно задумался: кто же я, если вроде бы и не несу во всех своих сценариях какой-то одной, сквозной темы, не держусь одного направления, — просто «профи»? Ремесленник, пусть даже высокого разряда?
В «большое» кино я попал, успев до того, будучи еще студентом, повертеться в кинопроизводстве. В качестве «негра» меня позвали переписывать сценарий одного, в свое время популярного приключенческого фильма о гражданской войне. Я неотлучно дежурил при сценарии, который то и дело давал сбои, жил в киноэкспедициях и вкусил ту их особую атмосферу, о которой двумя словами не расскажешь. Я даже написал текст песни к фильму, необходимость которой вдруг почувствовал режиссер.
В благодарность за мою работу режиссер (а он был мастит и уважаем) порекомендовал меня в качестве автора короткометражного фильма (о Ленине!), который планировался студией к какому-то юбилею. Режиссера послушали, и меня позвали. Сценарий был написан, одобрен в ЦК КПСС (про Ленина окончательно одобряли только там) и запущен в производство. Назывался он «Личный знакомый» и рассказывал о том, как Ленин приехал к детям на елку в Сокольники. Но вдруг был производством прекращен, наверняка решением того же ЦК, который менял свои решения по тайным, непостижимым нам причинам.
Сценарий же (по сути, осужденный Центральным Комитетом партии) мне все ж пригодился — по нему я с отличием защитил диплом во ВГИКе. Защищался я вместе с Геной Шпаликовым, и мы настолько весело отмечали защиту на ВДНХ, что едва убежали от крутой милицейской погони.
Почувствовав себя наконец дипломированным сценаристом, я засел писать очень серьезный (на «выстраданную тему») сценарий про нашу жизнь. Но в мою жизнь снова вторгся случай — меня опять позвали. В этот раз — на славнейшую в те времена студию «Ленфильм».
Сценарист-документалист В.Викторов раскопал где-то подлинную историю о первом советском комиссаре на Чукотке. Но у них с режиссером В.Мельниковым (до того — режиссером научно-популярного кино) сценарий никак не ладился. Требовался свежий взгляд. В результате взгляд оказался до того свежим, что серьезную революционную историю мы переделали в комедию. С другим сюжетом и героями. Как ни странно, это кощунство было начальством принято снисходительно. Мы работали увлеченно, раскованно и весело, фильм имел успех, а теперь даже входит в классику советской кинокомедии. Для нас с Мельниковым это был первый серьезный дебют. И, поскольку дальше мы решили работать вместе, планку первого совместного успеха нам опускать не хотелось. А в чем мы преуспели? В направлении комедии. Делать комедии нам очень понравилось, решено было делать их и впредь. Сколько же мы напридумывали разных сюжетов! Некоторые мне кажутся классными и сейчас. Например, про двух редчайших, единственных уцелевших в природе животных, самце и самке, которые живут в зоопарках по разные стороны железного занавеса. И на этот занавес наталкивается их естественное желание продолжить род. (Они же единственные, последние!) И науке это нужно, и люди рады бы помочь им. Но это так сложно в условиях холодной войны… Эту заявку, как и другие, решительно не пропустило Госкино. И тогда кто-то из нас кратко сформулировал новый сюжет: «а если — заочник по переписке?». Так появилась вторая наша комедия — «Семь невест ефрейтора Збруева», которая тоже прошла с успехом.