Черный мотылек

— Вам хотелось бы знать, вот как? Если не можете взять рукопись и хранить, как я вас прошу, скажите сразу. Поручу ее мисс Бетти или сожгу. Пожалуй, правильнее всего будет сжечь.

— Бога ради, и не думайте! — всполошился Титус. — Я возьму ее на хранение. Как ее потом вернуть? И когда?

Джеральд собрал страницы, подержал стопку на весу. Под бумагами на столе лежал заранее заготовленный бандерольный конверт с адресом Джеральда Кэндлесса, Ланди-Вью-Хаус, Гонтон, Северный Девон, с маркой за полтора фунта.

— Вы хотите… хотите, чтобы я… вы не против, если я… прочту?

Громкий хохот, который приветствовал эту просьбу, этот здоровый утробный рев так не вязался с подрагивающими руками:

— Придется повозиться. Я печатаю отвратительно. Можете упаковать в это.

«Это» оказалось дешевой пластиковой папкой, в каких на конференциях раздают брошюры и расписание. Титус Ромни охотней умер бы, чем показался с такой папкой на людях. К счастью, нести недалеко — только до отеля. Джулия дожидалась мужа в гостиной, без особого успеха поддерживая беседу с женой Джеральда. Имя ее Титус успел позабыть и вспоминать не собирался — половина четвертого, им так и так пора уходить. Дочери куда-то исчезли.

— Я провожу вас до гостиницы, — предложил Джеральд. — Мне велено гулять каждый день. Понемногу.

Джулия изливалась в благодарностях — как всегда, когда уже не чаяла вырваться из гостей:

— До свидания, большое вам спасибо, все было просто прекрасно. Чудесный ланч.

— Отдохните хорошенько, — пожелала ей жена Джеральда.

Они прошли через сад. Титус прижимал к себе папку, Джулия бросала на него любопытные взгляды. Сад заканчивался ярдах в десяти от оконечности мыса, дальше через ворота можно было выйти на тропинку, с которой открывался вид на весь берег и парковку, забитую машинами и трейлерами. На пляже людно, многие уже купаются. Джулия где-то наткнулась на описание этого пляжа — дескать, лучшее место английского побережья, самый длинный пляж, семь миль протяженностью, чистейший песок. Безопасный к тому же — отлив отступал от берега на полмили, а потом неторопливо, кротко возвращался на плоское, почти без выступов, песчаное дно. Не море, а мелкое, теплое озеро. Спокойное, без волн, насыщенно синее, как сапфир.

— Наверное, вы очень любите эти места, — попыталась подольститься к писателю Джулия.

Тот не ответил. Титус спросил, не утомляет ли его прогулка. Судя по словам Джеральда, ему не слишком нравилось это занятие.

— Я вообще не люблю физические нагрузки. Только сумасшедшим нравится ходить пешком. Разумные люди изобрели автомобиль.

К тропинке выходили ворота с надписью «Отель „Дюны“. Вход только для постояльцев». Джеральд отворил ворота и отступил в сторону, пропуская Джулию. Гостиница из красного кирпича, с белыми оконными рамами, с множеством флигелей, построенная в эдвардианском стиле, тянулась чуть выше по склону холма у них над головой. За столиками уже пили чай. В бассейне, полускрытом плетеной изгородью, плескались дети.

— Как дети поживают?

— У нас их нет, — ответила Джулия.

— В самом деле? Почему?

— Не знаю. — Вопрос ее ошарашил. Разве об этом спрашивают? — Я… я, пожалуй, не хочу ребенка.

Еще одни ворота — и они вышли на широкую лужайку.

— Не собираетесь иметь ребенка? — переспросил Джеральд. — Это противоестественно. Вы должны передумать, пока не поздно. Вы же не боитесь рожать? У женщин это бывают. Дети — венец творения. Источник всего нашего счастья. Высшая награда для человека. Можете мне поверить. Вот мы и вышли к людям.

Джулия обозлилась настолько, что чуть не нагрубила великому человеку. Она оглянулась на мужа — Титус отвел глаза. Она снова обернулась к Джеральду, собираясь молча пожать ему руку на прощание, развернуться и уйти в номер. Нехотя протянула руку, но Джеральд не принял ее. На этот раз причиной странного поведения была не «эксцентричность», а что-то другое: Кэндлесс во все глаза смотрел вверх, на террасу гостиницы. Его лицо выражало изумление, если не ужас. Взгляд немигающий, застывший. Джулия проследила за его взглядом.

Ничего особенного. Какие-то пожилые люди собрались на террасе. Еще вчера Джулия обратила внимание на них: не плавают, не гуляют, не смеют спуститься с утеса — обратно-то не залезть. Старики сидели под зонтиками, под голубыми в белую полоску навесами, пары, приближающиеся к золотой свадьбе, дедушки и бабушки, умиротворенные и малоподвижные.

— Кто-то знакомый? — поинтересовался Титус.

Джеральд походил на спящего, на сбитого с толку лунатика, который слепо нащупывает дорогу. Но этот вопрос разрушил чары, прервал сон. Джеральд провел рукой по высокому морщинистому лбу, запустил пальцы в густую шевелюру.

— Ошибся, — пробормотал он. Опустил руку, попрощался как следует, улыбаясь все так же — только красным хищным ртом, а не глазами. Глаза были мертвые.

Супруги не стали смотреть ему вслед. Не оглянулись, не помахали, быстрым шагом пересекая террасу, чтобы войти в гостиницу через распахнутые стеклянные двери холла. Джулия на миг приостановилась, оглядела старичков за столиками. Как много они курят! У каждого сигарета во рту, переполненные пепельницы, чайники и чашки с чаем, пирожные на тарелках, колоды карт — все под рукой, кроме солнечных очков или крема для загара. Они не выходят на солнце. Какая-то женщина приводила в порядок лицо, смотрелась в зеркальце раскрытой пудреницы, рисовала на сморщенном старом ротике розовые губы.

Ни одного интересного лица. Кто мог привлечь внимание писателя? Аффектация, подумала она, игра на публику, — и проследовала за Титусом в прохладный сумрачный холл.

Сара и Хоуп проводили вечер вне дома. Хоуп уже определилась: барбекю на пляже, неподалеку от дома. Сара, едва гости вышли, бросилась к телефону и договорилась встретиться со своей компанией в пабе Барнстепла. Субботним вечером они не остались бы дома и ради отца. Пообщаться со старыми друзьями, одноклассниками, знакомыми знакомых — святой долг.

— Постельку постели и свет оставь, — процитировала мисс Бетти на кухне. — И к ночи меня не жди, птичка моя. Старые песни правду говорят.

Взяв с подноса стакан Титуса Ромни, она допила остатки портвейна. Так она всегда поступала, когда у хозяев бывали гости. Как-то раз совсем захмелела, перепробовав содержимое пятнадцати бокалов с шампанским, и Урсуле пришлось отвезти ее домой. А в честь чего пили шампанское? Этого и Урсула не помнила. Мисс Бетти, которую Урсула давно уже называла Дафной, а она ее — Урсулой, выцедила капельку бренди и принялась выгружать из раковины первую партию посуды.

— Птичка моя, прощай! — напевала она.

Познания Дафны в популярных мелодиях последних шестидесяти лет не переставали изумлять Урсулу. Кэндлесса пленяло имя прислуги, Урсулу — этот неисчерпаемый поток знаний. Она прошла в гостиную и застала Джеральда у распахнутого окна, хотя стоял он почему-то спиной к нему. Вернувшись из отеля, он не промолвил ни слова, на лице появилось давно знакомое отчужденное выражение. На этот раз ей показалось, Джеральд отдалился больше прежнего, словно перешел через реку и попал в другую страну. Взгляд его был пуст и слеп, он смотрел на жену не узнавая.

Каждый раз, в субботу вечером, когда девочки совершали свои вылазки, Джеральд буквально умирал от тревоги. Он воображал, будто Урсула не замечает его переживаний, хотя, конечно же, она все видела. В Лондоне, где жили теперь его девочки, они, должно быть, каждую ночь засиживаются где-нибудь допоздна, однако по этому поводу Джеральд ничуть не волновался. Он не думал об этом, и уж тем более не просыпался посреди ночи, гадая, спит ли уже Хоуп спокойно в своей кроватке в Кроуч-энде и вернулась ли Сара в свою квартиру в Кентиш-тауне. Но здесь, стоило им выйти за дверь, Джеральд даже для видимости не укладывался в постель. Он сидел в темноте кабинета, дожидаясь шороха шин на дорожке, скрежета ключа в замочной скважине, а потом второй раз — шороха шин и скрежета ключа.