Страница 113 из 128
— К вашим услугам, синьор!
Так они познакомились. Столь же весело и непринужденно пошла беседа за журнальным столиком, стоявшим в углу, под небольшой картинной галереей. Не дожидаясь гостей, они выпили по рюмке коньяка, и Екатерина Павловна стала рассказывать о своей послевоенной жизни, о муже, о сыне Косте, одержимом живописью, который считает, что делает самое необходимое человечеству.
— Ты его увидишь сегодня, семейная гордость. Это все его работы, — и она кивнула в сторону картин.
— Он художник? — оживился Миги. — Мне будет интересно познакомиться с ним.
— Ты, кажется, никогда не увлекался живописью?
— Но у меня много друзей в этом мире. И представь себе, уже здесь, в Москве, я познакомился с художником, работающим в очень своеобразной манере...
— Своеобразие манеры — это весьма похвально, — с улыбкой заметил Василий Евгеньевич. — Важно только, чтобы мы, смертные неучи, могли уразуметь, что сей мастер желает сказать людям.
Поняв, но не приняв «шпильку», Мигуэль продолжал допытываться:
— Ваш сын тоже мастер, профессионал?
— Да, мастер, только в другой области. Мосты строит.
— Инженер?
— Еще нет. Просто большой мастер своего дела. Был с нами в экспедиции, подружился с ребятами железнодорожной стройки. Вот и стал мостостроителем. Курсы окончил. Теперь академик в своем деле. Спасибо тому, кто вовремя талант обнаружил.
— О, обнаружить талант в его колыбели — великое дело, — напыщенно произнес Мигуэль.
— Ты прав, Миги. Помнишь, как я тебя уверяла, что буду хирургом? А стала геологом. Спасибо маме, убедила. Хирургия и впрямь не для меня. И еще наш учитель географии: «Ты будешь искателем подземных кладов, Катя». Говорил так, что не понять — в шутку или всерьез.
Миги не забыл — Катя всегда любила блеснуть эрудицией. И сейчас она не преминула извлечь из своей памяти где-то вычитанное: на похоронах Мопассана Альфонс Доде признался: «Если бы этот нормандский крепыш в свое время попросил меня высказаться о его призвании, я ответил бы: «Не пиши». Но Миги интересовала не эрудиция Кати, а круг ее друзей из мира художников. И он умело повернул разговор:
— Мостостроение не мешает Косте заниматься живописью?
— Нет. Живопись — это его хобби.
— Однако у него, вероятно, есть учителя?
— У него много друзей-художников.
Катя назвала несколько фамилий. Увы, Миги они не интересуют, ему нужны другие, из тех, кто «анти». И гость с трудом скрыл разочарование. А Катя с вечным родительским умилением продолжала рассказывать о достоинствах сынули, который отказался от путевки в Сочи и проводит отпуск дома с родителями, друзьями. Она, вероятно, долго бы говорила на излюбленную тему, если бы муж не остановил:
— Катенька, ты не считаешь, что пора гостю позволить рассказать о себе.
— Нет-нет, что вы, — запротестовал Мигуэль, — мне все это очень интересно. А о себе... Ну, что тебе, Катя, сказать?
Он задумался, наморщив лоб, и повел неторопливый рассказ. Хозяева не могли не заметить, что гость, доселе удивительно гладкоречивый, теперь говорил нехотя, туманно и сбивчиво. Трудно было понять, кто его вызвал из Советского Союза. Намекал на какие-то связи, какие-то секретные задания отца, якобы нелегально жившего в горах Астурии, о поручениях некоего человека, живущего в Марселе, чье имя, по понятным причинам, называть нельзя.
— Ты член коммунистической партии? — спросила Катя.
— Формально нет, — ответил испанец. И поспешил добавить: — Наверху считают, что так нужно...
Супруги Ковровы, хорошо знакомые с законами конспирации, незаметно переглянулись и не настаивали на продолжении разговора о прошлом. А что касается настоящего... Миги протянул свою визитную карточку, из которой явствовало, что дон Мигуэль Кастильо коммерсант, представляет какую-то латиноамериканскую фирму.
— По каким делам пожаловали к нам? — поинтересовался Ковров.
— Веду торговые переговоры с москвичами. Отличные партнеры. Через несколько дней подпишем взаимовыгодный контракт.
— Бог ты мой, если бы тогда, в сорок пятом, мне кто-нибудь сказал, что Миги приедет в Москву заключать торговые контракты! Чудеса, да и только.
— Да, чудеса, Катенька... — Испанец поспешил перевести беседу в другое русло: — А это разве не чудеса... Разве тогда, в сорок пятом, ты могла думать, что гостями Запада будет столько советских людей, коммерсантов, членов всяких делегаций, ученых, артистов, спортсменов, инженеров, студентов, участников различных симпозиумов.
— Это же прекрасно, Миги. Значит, над нами светлеет небо, значит, торжествуют идеи разрядки и мирного сосуществования.
— Обожаемая Катенька! Мне тоже хочется быть оптимистом. Но, увы, еще не все тучи рассеялись. Прогрессивные люди Запада, среди них есть и коммунисты, обеспокоены, встревожены, недоумевают...
— А что, собственно, беспокоит их, по какому поводу недоумевают?
Это подал голос Василий Евгеньевич, уловивший, с какого голоса поется песня. Миги это почувствовал и поначалу высказывался осторожно, обтекаемыми фразами, кстати и некстати напоминая, что не очень глубоко разбирается в политических диалогах. Но когда речь зашла о молодежи и Кастильо, рассыпаясь в комплиментах по ее адресу, заявил, что она очень симпатична людям Запада, что «она смотрит дальше старшего поколения, смело и дерзко восстает против догматических нравоучений старших», Василий Евгеньевич не преминул заметить:
— О, вы, оказывается, не так уж, чтобы совсем не разбираетесь в политике.
— Я же учился в Москве. И все, что касается советской молодежи, мне близко.
— Да-да, конечно. Незабываемая пора юности. Я тоже самым решительным образом выступаю против навязчивых назиданий старших, далеко не всегда способных проникнуть в тайники юношеской души. А иной эти назидания: «Ах, молодежь нынче не та!» — выдает за образец коммунистического воспитания. Что делать! Юных влечет мир таинственных и порой далеко не безобидных дел. А им говорят: «Не смейте... Это разложение... Мы так не жили». И начинают палить по длинным волосам. Я толкую таким — судите не по прическе, а по тому, что под волосами, что в черепной коробке имеется. Ведь в этой коробке смелые и часто вполне зрелые идеи, как новую жизнь строить. Любого антикоммуниста, антисоветчика на обе лопатки положат. А мы к молодым с недоверием — ах, длинные волосы, ах, эти джинсы с заплатами, ах, дискотека, поп-музыка! Вот такой молодой человек, образованный и притом, подчеркну, идейно убежденный, нет-нет да и спросит — а не надо ли по-новому браться за решение той или иной проблемы? Признаем же и за длинноволосыми право ломать собственную голову и от нас того требовать. А вот и наследник пожаловал.
Пришел Костя с товарищами, и за столом стало шумно, весело. Вспыхнули споры об увиденных на выставке картинах, о художниках. Некоторые из упомянутых имен вызвали особый интерес испанца. Прислушиваясь к спорам, Кастильо вспоминал беседу с одним из руководителей штаб-квартиры, снарядивших его в московский вояж. «А не считаете ли вы, — сказал тот, — что есть верный способ подорвать советское общество? Взрывать нужно не заводы, а тех, кому надлежит руководить ими — молодых технократов». И тут же подумал про Костю и его друзей: «Попробуй взорви их!»
— О чем задумались, господин Кастильо? — поинтересовался хозяин. И не дожидаясь ответа, объявил: — Дискуссионный клуб закрывается! Пора и перекусить...
— Да, да, — поддержала Катя, — а то пельмени и кулебяка остынут. Помнишь, Миги, как специально для тебя готовила мама?
— Еще бы!
В разгар застолья появился поначалу никем не замеченный сосед по даче, профессор Поляков. Полякова связывала давняя дружба с Ковровым. Оба они дальневосточники, учились в одной школе, дружили, ходили в походы, были заядлыми спортсменами, с завистью глядели на моряков с кораблей, хотя мечты уносили друзей совсем на другие орбиты. Поляков мечтал стать биологом, Ковров — физиком. Война надолго разлучила их, и вновь встретились они у входа в МГУ. Встретились, чтобы так же крепко дружить, как в довоенные годы.