Страница 11 из 56
LXXXIII
Указанное зло достигло устрашающих размеров, выросши из некоего укоренившегося исстари надменного и вредоносного мнения, или суждения. Оно состоит в том, что достоинство человеческого разума будет умалено, если он долго и много будет обращаться к опыту и частным вещам, подлежащим чувству и определенным в материи, тем более что вещи этого рода требуют прилежного искания и они слишком низменны для того, чтобы о них размышлять, слишком грубы, чтобы о них говорить, слишком неизящны для того, чтобы ими пользоваться, бесконечны по количеству и недостаточны по совершенству. И вот, дело дошло до того, что истинная дорога не только покинута, но даже закрыта и заграждена, а опыт находится в совершенном пренебрежении, не говоря уже о том, что он оставлен или дурно управляем.
LXXXIV
Помимо того людей удерживали от движения вперед и как бы околдовывали благоговение перед древностью, влияние людей, которые считались великими в философии, и обусловленные этим единогласие и согласие. О единогласии уже сказано выше.
Что же касается древности, то мнение, которого люди о ней придерживаются, вовсе не обдуманно и едва ли согласуется с самым словом. Ибо древностью следует почитать престарелость и великий возраст мира, а это должно отнести к нашим временам, а не к более молодому возрасту мира, который был у древних. Этот возраст по отношению к нам древен и более велик, а по отношению к самому миру нов и менее велик. И подобно тому как мы ожидаем от старого человека большего знания и более зрелого суждения о человеческих вещах, чем от молодого, по причине опытности и разнообразия и обилия вещей, которые он видел, о которых он слышал и размышлял, так и от нашего времени, если только оно познает свои силы и пожелает испытать и напрячь их, следует ожидать большего, чем от былых времен, ибо это есть старшее время мира, собравшее в себе бесконечное количество опытов и наблюдений.
Не должно считать малозначащим и то, что дальние плавания и странствования (кои в наши века участились) открыли и показали в природе много такого, что может подать новый свет философии. Поэтому было бы постыдным для людей, если бы границы умственного мира оставались в тесных пределах того, что было открыто древними, тогда как в наши времена неизмеримо расширились и прояснились пределы материального мира, т.е. земель, морей, звезд.
А что касается авторов, то высшее малодушие состоит в том, чтобы воздавать им бесконечно много, а у времени – у этого автора авторов и источника всякого авторитета – отнимать его права. Ибо правильно называют истину дочерью времени, а не авторитета. Поэтому неудивительно, что чары древности, писателей и единогласия столь связали мужество людей, что они, словно заколдованные, не смогли свыкнуться с самими вещами.
LXXXV
Не только восхищение перед древностью, авторитетом и единогласием побудило деятельность людей успокоиться на том, что уже открыто, но и восхищение перед самими творениями, изобилие которых уже давно создано человеческим родом. Ибо если кто-либо обратит взор на разнообразие вещей и прекраснейшее оборудование, которое механические искусства собрали и ввели для удобства людей, то он склонится, скорее, к тому, чтобы восхищаться богатством человечества, чем почувствовать его нужду, не замечая, что первичные наблюдения человека и те дела природы, кои суть как бы душа и первое движение всего этого разнообразия, не многочисленны и не глубоко почерпнуты, что остальное относится только к терпеливости людей и к тонкому и правильному движению руки или орудий. Например, часы есть, несомненно, тонкая, тщательно изготовленная вещь, которая подражает небесному кругу своим вращением и биению сердца животных последовательным и размеренным движением. И все же эта вещь зависит от одной или двух аксиом природы.
А если кто-либо будет рассматривать тонкость свободных искусств или также изощренность в обработке естественных тел посредством механических искусств и рассмотрит вещи такого рода, как открытие небесных движений в астрономии, гармонии в музыке, алфавита (которым до сих пор не пользуются в государстве китайцев) в грамматике, или, возвращаясь к механическим искусствам, дела Вакха и Цереры, т.е. приготовление вина и пива, хлеба или даже изысканных яств, искусство перегонки жидкостей и тому подобное, то пусть он хорошенько подумает, сколько же должно было миновать времени для того, чтобы привести эти вещи к тому совершенству, какое они теперь имеют (ведь все это – открытия древние, за исключением перегонки жидкостей)[33], в сколь малой степени они получены из наблюдений и аксиом природы (как об этом уже сказано по поводу часов) и как легко и как бы случайными совпадениями и удачными наблюдениями все это могло быть открыто; обдумав это, он легко освободится от всякого восхищения и скорее пожалеет о человеческом жребии, о том, что так незначительны, бедны были во все века вещи и открытия. А кроме того, упомянутые сейчас открытия более древни, чем философия и науки. Так что если говорить правду, то вместе с началом рациональных и догматических наук этого рода прекратилось открытие полезных дел.
Если кто-либо обратится от мастерских к библиотекам и придет в восхищение от безграничного разнообразия книг, которое мы видим, то, исследовав и прилежнее рассмотрев содержание и предмет самих книг, он, конечно, поразится противоположному. После того как он заметит бесконечные повторения и то, как люди говорят и толкуют об одном и том же, он перейдет от восхищения перед разнообразием к удивлению перед малочисленностью тех вещей, которые до сих пор владели умами людей.
Если же кто-либо направит внимание на рассмотрение того, что более любопытно, чем здраво, и глубже рассмотрит работы алхимиков и магов, то он, пожалуй, усомнится, чего эти работы более достойны – смеха или слез. Алхимик вечно питает надежду, и, когда дело не удается, он это относит к своим собственным ошибкам. Он обвиняет себя, что недостаточно понял слова науки или писателей, и поэтому обращается к преданиям и нашептываниям. Или он думает, что ошибка в каких-то мелких подробностях его работы, и поэтому до бесконечности повторяет опыт. Когда же в течение своих опытов он случайно приходит к чему-либо новому по внешности или заслуживающему внимания по своей пользе, он питает душу доказательствами этого рода и всячески превозносит и прославляет их, а в остальном хранит надежду. Не следует все же отрицать, что алхимики изобрели немало и подарили людям полезные открытия. Однако к ним неплохо подходит известная сказка о старике, который завещал сыновьям золото, зарытое в винограднике, но притворился, будто не знает точного места, где оно зарыто. Поэтому его сыновья прилежно взялись за перекапывание виноградника, и хотя они и не нашли никакого золота, но урожай от этой обработки стал более обильным.
Те же, кто занимался естественной магией, те, кто все сводил к симпатии и антипатии в силу праздных и беспочвенных догадок, приписывали вещам удивительные способности и действия. Даже если они чего-нибудь достигли, то эти дела более поразили своей новизной, чем принесли пользу своими плодами.
В суеверной же магии (если о ней надо говорить) следует обратить внимание на то, что существуют предметы определенного рода, общие у всех народов, во все века и даже во всех религиях, на которых играют и на которых основываются науки тайные и суеверные. Опустим их рассмотрение, хотя вовсе не удивительно, что мнение о богатстве этих наук явилось причиной их бедности.
LXXXVI
Восхищение людей перед учениями и науками, само по себе уже достаточно наивное и почти детское, преумножено еще хитростью и уловками тех, кто занимался науками и преподавал их. Ибо они представляют их с таким тщеславием и напыщенностью и приводят их к взору человека столь преображенными и как бы замаскированными, как если бы они были совершенны и доведены до полной законченности. Если посмотреть на их метод и разделы, то может показаться, что они объемлют и заключают в себе все, что может быть отнесено к их предмету. И хотя их части плохо заполнены и подобны пустым ящикам, все же для обычного разумения они представляются как формы и основания целостной науки.
33
Считают, что перегонка (дистилляция) жидкостей была известна в античности; указания на простейшую форму дистилляции имеются у Аристотеля и Плиния.