Страница 2 из 5
— Вам, может быть, интересно будет знать, мадам, — замечает мистер Друг, — что если вычесть из веса пенса, существовавшего до перехода на десятичную систем>, вес нынешнего пенса, то этого количества меди хватит, чтобы изготовить электрические цепи для девятисот семидесяти трех карманных телевизоров.
— Но БЫЛО ЛИ ЭТО СДЕЛАНО? — кричит старик с такой яростью, что все удивленно на него смотрят.
— Простите, не вполне вас понял, — говорит мистер Друг.
— Медь! — гневно отвечает старик. — Медь, которая высвободилась, когда монеты стали меньше, НЕ БЫЛА ИЗРАСХОДОВАНА на дешевые телевизоры для масс! Она пошла на электрические цепи для противоракетной системы, которая обошлась британскому налогоплательщику в сто восемьдесят три МИЛЛИАРДА фунтов и устарела за два года до ввода в действие!
— У меня нет желания вступать с вами в политические споры, сэр, — говорит мистер Друг и вновь поворачивает голову к окну. Старик фыркает и углубляется в свою газету.
Женщины смущены наступившим неловким молчанием. Мать посылает Патси в буфет купить на полученную монетку шоколадный бисквит, и тогда учительница вполголоса спрашивает ее, какого пола ее ребенок. Мать также вполголоса объясняет, что в наши дни слишком много внимания уделяется полу и половой жизни, что ее мать никогда не говорила с ней на эти темы и что Патси сделает свой собственный выбор, когда вырастет. Учительница одобрительно кивает, но замечает, что, по ее опыту, дети бывают благодарны родителям за некоторое руководство. Мать не соглашается; говорит, что родители должны только научить ребенка хорошо себя вести; что, по крайней мере, Патси не станет одной из этих жутких феминисток — или пижонистым парнем.
— Котофеем, — неожиданно произносит старик.
— А что это такое, папа? — спрашивает дочь.
— Пижоны были в сороковые годы, — объясняет он. — Битники — в пятидесятые. Хиппи — в шестидесятые. Рокеры — в семидесятые. Панки — в восьмидесятые. А теперь они называют друг друга котофеями.
— Правда? — удивляется учительница. — Как только молодые люди друг друга не называли. Чуваки, хипари, бритоголовые, братки, сестрички, металлисты, рэйверы — я в какой-то момент махнула рукой и называю их «молодежь». В криминальной хронике они всегда идут как юнцы и подростки.
— Правильно! — вмешивается мистер Друг и хочет что-то добавить, но вновь вслед за мелодичной трелью раздается ровный дружелюбный голос.
— Добрый день, добрые люди. Говорит капитан Роджерс. Мы движемся с очень хорошей скоростью. Слева мелькают засаженные деревьями шлаковые отвалы пригородов Донлона, справа — соевые поля корпорации «Британский джем — Голливог». К сожалению, только что полученная информация с фондовой биржи вынуждает нас повысить стоимость кофе до двух фунтов сорока пенсов за чашку… — в этом месте возмущенные возгласы пассажиров на несколько секунд заглушают голос машиниста. — Цена на печенье, по прогнозам, останется стабильной по крайней мере до Шлу. Пассажиры, интересующиеся транспортом, знают, что сегодня — особый день для Британской железнодорожной компании. Ровно через полторы минуты исполняется сто пятьдесят лет с того момента, как Изам-бард Кингдом Брюнель нанес торжественный удар по последней заклепке Большого королевского Пеннинского подвесного моста имени принца Альберта — первого ширококолейного коробчато-балочного подвесного железнодорожного моста в истории строительства. В честь этого события прозвучит песня «Рельсы старой Англии» в оркестровке и исполнении сэра Ноэла Кауарда (английский актер, композитор и писатель). По всей Британии — катит ли поезд по безлюдному ущелью Килликранки, грохочет ли на Стокпортском виадуке — пассажиры сейчас поднимаются с мест, чтобы стоя послушать «Рельсы старой Англии» в исполнении Ноэла Кауарда.
Раздаются вступительные барабанные раскаты и сумрачно-призывные звуки труб. Мистер Друг, миссис Друг и учительница встают, мать готова сделать то же самое, но старик рявкает:
— Мириам! Патси! Оставайтесь на местах.
— Прошу прощения, сэр, — восклицает мистер Друг, — вы что, не собираетесь вставать?
— Нет, НЕ СОБИРАЮСЬ!
— Прошу тебя, тсс, мой друг! — шепчет миссис Друг, но ее муж не унимается:
— Помолчи, мой друг, никаких тсс! Вы, сэр, я вижу, один из тех воинствующих левых экстремистов, что тоскуют по дискредитировавшей себя большевистской железнодорожной системе. У британской сети железных дорог нет более сурового критика, чем я. Я сожалел о ее национализации, был огорчен, когда обрубили местные линии, был встревожен тем, как долго правительство раздумывало, прежде чем передать ее в надежные частные руки. Но несмотря на мрачное прошлое наши железные дороги, при создании которых соединились ирландская рабочая сила, шотландская инженерная мысль и английская финансовая отвага, сделали нас в свое время ведущей мировой рельсовой державой. Неужели это для вас ничего не значит?
— Вы еще мне будете рассказывать о железных дорогах! — кричит старик, перекрывая звонкий патриотический тенор Ноэла Кауарда. — Я всю жизнь проработал на железной дороге. Я был кочегаром со времен Центральной железнодорожной компании до тех пор, как пар променяли на этот чертов дизель! Вот такие, как вы, и погубили наши железные дороги — сволочные финансисты, юристы и отставные адмиралы из совета директоров…
— Смешно! — вопит мистер Друг.
Мириам умоляет отца помолчать, но гнев старика изливается мощным потоком:
— …когда нас национализировали, правительство сказало: «Вот, теперь британские железные дороги принадлежат народу», — но кто тогда пришел в совет директоров? Путевые обходчики? Машинисты? Начальники станций? Черта с два! Все та же шатия — биржевики, полковники, политиканы со всякими заумными словечками, а они в конце концов продали нас автомобильным магнатам, строительным компаниям и нефтяным корпорациям!
— И слушать вас не хочу!! — кричит мистер Друг.
— Еще бы он стал слушать, — хмыкает старик и опять утыкается в газету. Песня тем временем кончилась. Те, кто стоял, садятся; мистер Друг выглядит так, словно не знает, как поярче выразить свое негодование. Вновь воцаряется неловкое молчание, затем учительница, шмыгнув через проход, садится на место Патси и тихо говорит старику:
— В этом обмене мнениями я во многом была на вашей стороне, хоть я и встала. Я, знаете, люблю эту мелодию — привычка есть привычка. Но название неточное. Надо бы рельсы Британии, а не Англии.
Она возвращается на свое место, потому что с возгласами «Мама! Мама!» появляется Патси.
Вслед за чрезвычайно возбужденным ребенком показывается высокий, худощавый, мягко улыбающийся мужчина; он говорит:
— Добрый день, добрые люди! Не от вас ли отбилось это маленькое существо?
— Патси! — вскрикивает мать. — Ты откуда?
— Подходить так близко к двигателю — это не дело, — говорит незнакомец.
— Как ты гадко себя ведешь, Патси! Поблагодари дядю за то, что тебя привел.
— Мама, ты послушай! — Ребенок крутится волчком, не в силах усидеть на месте. — Поезд едет без машиниста! Кабина пустая! Входишь — и нет никого!
Миссис Друг издает короткий возглас ужаса. Мать произносит строгим голосом:
— Милые шутки, Патси, нечего сказать, — особенно после этой страшной катастрофы в Америке на прошлой неделе. Ну-ка извинись сейчас же.
— Мама, она правда была пустая!
— Как я напугана, мой друг, — признается миссис Друг мужу, но тот отвечает:
— Да не глупи, мой друг, ребенок, конечно же, заблудился и попал в купе проводника.
Учительница говорит, что, по словам незнакомца, он обнаружил Патси именно у двигателя; в ответ мистер Друг заявляет:
— Ребенок совершенно не разбирается в механике! В ней сейчас и взрослому трудно разобраться. Я не удивлюсь, если узнаю, что современный поезд управляется из неприметной кабинки, расположенной посреди состава.
— И я тоже не удивлюсь! — яростно кричит старик. — Не удивлюсь, если узнаю, что железнодорожная компания втихую уволила всех машинистов!