Бедные-несчастные

Аласдер Грей

Бедные-несчастные

Моей жене Мораг

ПРЕДИСЛОВИЕ

Врач, который повествует здесь о событиях своей молодости, умер в 1911 году, и читатель, если он не знаком с историей ошеломляюще смелых опытов шотландских медиков, может принять изложенное за нелепый вымысел. Но кто даст себе труд исследовать доказательства, приводимые в конце этого предисловия, едва ли усомнится в том, что во второй половине февраля 1881 года в доме 18 по Парк-серкес в Глазго под рукой гения хирургии человеческие останки превратились в живую двадцатипятилетнюю женщину. Правда, наш историк Майкл Доннелли со мной не согласен. Именно он обнаружил текст, составляющий большую часть этой книги, и я должен теперь привести историю его находки.

Семидесятые годы нынешнего века протекали в Глазго весьма бурно. Старые предприятия, которыми город был жив в прежние времена, перемещались на юг, а избираемые жителями власти по причинам, которые может разъяснить любой политический экономист, поощряли многоэтажное строительство и расширение сети городских магистралей. Элспет Кинг, хранительница исторического музея в парке Глазго-грин, помощником которой работал Майкл Доннелли, всеми силами старалась приобретать и сохранять остатки уходящей в прошлое местной культуры. Со времен первой мировой войны муниципальный совет не выделял историческому музею, известному под названием Народный дворец, средств для покупки новых экспонатов, из-за чего приобретения Элспет и Майкла почти полностью ограничивались тем, что удавалось забрать из зданий, предназначенных к сносу. На ковровой фабрике Темплтона, которую вскоре должны были закрыть, они арендовали склад, где Майкл Доннелли собирал витражные стекла, изразцы, театральные афиши, флаги распущенных профсоюзов и всевозможные исторические документы. Элспет Кинг порой приходилось своими руками оказывать Майклу помощь, поскольку прочий персонал составляли работники, присылаемые директором городской картинной галереи в Келвингроуве, и им не платили за извлечение редкостей из грязных и опасно ветхих строений. Элспет и Майклу, впрочем, тоже за это не платили, так что интересные выставки новых экспонатов, которые они время от времени устраивали, не стоили муниципалитету ничего или почти ничего.

Однажды утром в центре города, идя по своим делам, Майкл Доннелли увидел старые папки, сваленные в кучу на краю тротуара и явно предназначенные для вывоза и уничтожения соответствующей городской службой. Заглянув в эти папки, он обнаружил письма и документы начала века, которые остались от прекратившей существование юридической конторы. Новая фирма, унаследовав дела прежней, решила избавиться от ненужных бумаг. В основном они касались имущественных сделок между лицами и семействами, внесшими в свое время немалый вклад в жизнь города; случайно Майклу попалась на глаза фамилия первой женщины-врача, получившей диплом в университете Глазго, — фамилия, известная ныне только историкам движения суфражисток, хотя эта женщина была еще и автором фабианской брошюры об общественной гигиене. Майкл решил увезти папки на такси и на досуге просмотреть их содержимое; но первым делом он заглянул в помещение фирмы, которая выбросила их на улицу, и спросил разрешения. В нем было отказано. Главный партнер (известный адвокат и политический деятель местного масштаба, чье имя названо здесь не будет) заявил Майклу, что его рытье в бумагах есть наказуемое деяние, поскольку они не являются его собственностью и предназначены для сожжения. Он заявил также, что всякий адвокат призван хранить тайну клиента независимо от того, работает он сам с этим клиентом или нет, жив клиент или умер. Он сказал, что единственный надежный путь сохранить старые сделки в тайне — уничтожить следы их заключения, и если Майкл Доннелли унесет хоть что-нибудь из кучи документов, ему будет предъявлено обвинение в краже. Так что Майкл оставил кучу как она была, за исключением одной вещицы, которую он машинально сунул в карман еще до того, как узнал, что такие поступки караются законом.

Это был пакет с печатями и выцветшей надписью коричневыми чернилами: Собственность Виктории Свичнет, доктора медицины. / Вскрыть старшему из внуков или иных прямых потомков после августа 1974 г. / Ранее не вскрывать. Рука нашего современника, вооруженная шариковой ручкой, перечеркнула крест-накрест эти слова и надпись под ними: Прямых потомков в живых не имеется. С одной стороны печать была сломана и пакет разорван, но тот, кто это сделал, счел лежащие в нем книгу и письмо столь неинтересными, что небрежно сунул их обратно, так что края их торчали из пакета и письмо было не сложено, а скорее скомкано. Отъявленный ворюга Доннелли внимательно обследовал содержимое пакета в хранилище Народного дворца во время обеденного перерыва.

Книга формата 7 1/4 на 4 1/2 дюйма была переплетена в черный коленкор с оттиснутым на нем диковинным изображением. На форзаце было написано сентиментальное стихотворное посвящение. Титульный лист выглядел так: ФРАГМЕНТЫ МОЛОДОСТИ ИНСПЕКТОРА ШОТЛАНДСКОЙ САНИТАРНОЙ СЛУЖБЫ / Арчибальд Свичнет, доктор медицины / Гравюры Уильяма Стрэнга / Глазго. Отпечатано на средства автора у Роберта Маклехоза и К° в типографии при Университете, 1909 г. Название не обещало ничего интересного. В те годы печаталось множество книг, полных мелочных сплетен, с названиями вроде «Из блокнота инспектора» или «Суждения и предубеждения Фрэнка Кларка, адвоката». Книги, за которые авторы платят издателям (как в данном случае), как правило, более скучны, чем те, за которые они получают гонорар. Обратившись к первой главе, Майкл увидел типичный для той поры заголовок:

Моя мать — мой отец — университет Глазго и первые трудности — профессор — отвергнутая сделка — мой первый микроскоп — ровня по уму.

Сильнее всего заинтересовали Майкла Доннелли иллюстрации Стрэнга, исключительно портреты. Шотландский художник Уильям Стрэнг (1859-1921) родился в Дамбартоне и учился у Легро в Слейдовской школе изобразительных искусств в Лондоне. Он более известен как гравер, нежели как живописец, и часть его лучших работ составляют книжные иллюстрации. Врач, который мог заказать Стрэнгу гравюры для книги, должен был иметь больший доход, чем обычно имели инспекторы санитарной службы, однако Арчибальд Свичнет, чье лицо было изображено на фронтисписе, не походил ни на богатого человека, ни на врача. Приложенное к книге письмо обескураживало еще больше. В нем Виктория Свичнет, доктор медицины и вдова автора, сообщала несуществующему потомку, что книга лжива от начала до конца. Вот выдержки из письма:

«Б 1974 году… живущие на свете члены династии Свичнетов, имея по два деда и по четыре прадеда, с легкостью посмеются над чудачеством одного из них. Я не могу смеяться над этой книгой. Я содрогаюсь над ней и благодарю Силу Жизни за то, что мой покойный муж напечатал и переплел ее только в одном экземпляре. Я сожгла всю его рукопись… и книжку бы тоже сожгла, как он предлагает… но увы! Без нее что на целом свете будет напоминать о существовании бедного глупца? К тому же опубликовать ее стоило маленького состояния… Мне дела нет до того, что потомство о ней подумает, — важно лишь, что никто из ныне живущих не связывает ее со МНОЙ».

Майкл понял, что и книга, и письмо требуют более пристального рассмотрения, и отложил их к тем материалам, которыми он собирался заняться, когда найдется время.

Так они у него и лежали. В тот же день он узнал, что здание старинного богословского колледжа при университете Глазго отдается для переоборудования строительной фирме (сейчас это роскошный жилой дом). Майкл обнаружил, что там находится свыше дюжины больших портретов шотландского духовенства XVIII-XIX столетий, все в рамах и выполнены маслом, и они, подобно папкам, отправятся прямехонько в мусоросжигатель, что в Дозхолм-парке, если только он не снимет их со стен (к которым они были привинчены на солидной высоте) и не перевезет в городскую картинную галерею в Келвингроуве, где для них с трудом изыскали место в переполненном запаснике. И только десять лет спустя у Майкла Доннелли нашлось время спокойно сесть и заняться общественной историей. Он ушел из Народного дворца в 1990 году, когда министр культуры в правительстве Маргарет Тэтчер официально объявил Глазго культурной столицей Европы; книгу и письмо Майкл прихватил с собой, поскольку был уверен, что тому, кто займет его место (если его вообще кто-нибудь займет), не будет до них никакого дела.