Страница 3 из 11
Поцеловал я батюшку и отправился на другой день в путь. С караваном-то Фёдор хорошо придумал: никакой задержки не было. Перед Казанью моргнул мне Андрей Залядов, и растворился я в темноте. По ночам старался ехать, чтобы не угодить супротивнику в руки.
— А разбойники, деда, — спросила правнучка Мария, — как же ты их-то минул?
— Встречались души тёмные, да где им с соглядатаем самого князя справиться, как рубану мечом, так семеро валятся, а то и десяток. Силой меня бог не обидел, а коня, что дьякон Фёдор дал, никто догнать не мог. Ну, а у Владимира-града, я уже и не хоронился. Сам к дружинникам охранным подьехал.
— Ведите к воеводе, — говорю.
— Кто такой? — спросил меня воевода.
— Гонец князя Дмитрия Ивановича Захарий Тютчев. В Москву мне необходимо. Коня бы сменить и охрану мне надобно.
Пригласил он меня в избу, накормил и спать хотел уложить, только я супротивничал.
— Покушать можно, — ответил я ему, — а спать недосуг.
8
Понял он, что дело сурьёзное, позвал дружину надёжную и наказал им:
— Свезёте гонца в Москву. Да чтобы волоска с его головы не упало.
В Москве передал я всё, что мне наказано было, слово в слово Семёну Мелику, и отпустил он меня домой, а сам к князю поспешил. Я полетел до дому, но не успел я и Фросю облабызать, как дружинники Князя Великого по душу мою примчалися. К князю кликнули…
В этот момент на дворе возник шум. Захарий прервал свой рассказ и ждал, кто и с какой новостью войдёт в избу. В горницу вбежала взволнованная жена старшего сына:
— Батюшка, батюшка! Дружинники князя Василия по твою душу прибыли. К Князю кличут.
Вслед за ней на пороге появился дюжий дружинник. Придерживая рукой саблю, он низко поклонился Захарию и произнёс:
— Князь Василий Дмитриевич челом тебе бьёт и просит милостливо прибыть к нему в палаты без промедления.
— Что, старая, — выпятив грудь колесом, воскликнул Захарий, — не ты ли говорила, что для службы я уже стар? Послужу ещё отечеству!
Где моя сабля? Василий, седлай Гнедка.
Дружинник заулыбался, глядя на боевого деда и, состроив серьёзное лицо, произнёс:
— Саблю бы не надобно, да и лошадь седлать погодите. Телега ко двору подана, с соломой и подушками.
— Я — да на телеге? К самому князю Василию Дмитреевичу? — завозмущался Захарий, — да я вас, молокососы, еще десять раз на Масленнице обскачу.
В избе поднялся переполох и все принялись прихорашивать Захария. Наконец, вся гурьба вывалила во двор. Как не уговаривал дружинник деда Захария ехать в телеге, тот ни в какую не согласился. Не послушался он и жену.
— В телегу сядь, Захарушка, — просила Евдокия, — упадёшь с коня-то и расшибёшься.
Сыновья помогли ему взобраться на Гнедка, а стражник кивнул своим товарищам и они подьехали с двух сторон вплотную к Захарию, чтобы он нечаянно не свалился с лошади. Так и тронулись с места.
— Деда к великому князю покликали, деда к великому князю покликали, — на всю слободу орали бежавшие вслед правнуки.
9
— Что же князю от него надо? — весь день думала Ефросинья. — Какую службу может сослужить шестидесятилетний старик? Посольство? Какой из него уже посол, дунь ветер покрепче-повалится.
…Вернулся Захарий от князя, когда уже темень легла на двор. Вернее, его, пьяного до беспамятства, внесли в дом четверо дружинников, бережно уложили на лавку и, поклонившись, вышли.
Все поднялись и обступили мирно храпевшего Захария. Он спал, двумя руками прижимая к груди богато украшенную саблю. Золотом отливавшие ножны были усыпаны дорогими камнями, а в основании рукоятки сверкал огромный сапфир. Сыновья попытались вытащись из рук отца грозное оружие, но Захарий, как они не бились, так и не выпустил саблю из рук.
— Бог с ним, пущай так и спит, — сказала Ефросинья и укрыла его тулупом.
Как обычно после крепкой выпивки Захарий проснулся поздно. Сыновья уже ушли по торговым делам, а правнуков заботливая Ефросинья выгнала во двор, чтобы они не мешали почивать дедушке.
Застонав от боли в спине, Захарий поднялся с лавки и с удивлением увидел, что спал на сабле. Потирая задубевший бок, он заулыбался, вспоминая вчерашний день и босиком, но не выпуская саблю из рук, пошёл на двор. Скоро он вернулся, отбиваясь от правнуков, желающих подержать дедушкину саблю.
— Отстаньте, бесенята, — нарочито строгим голосом выдворил он их из избы, — вот бабушка поправит мне здоровье, тогда и покажу вам подарок князя Василия.
— Припознился, мать, я вчерася, — начал он, усаживаясь на лавку к столу, — но держался молодцом.
Он не помнил, как попал домой и хитрил, стараясь прояснить ситуацию.
— Молодцом? — возмутилась Ефросинья, но больше ничего не сказала.
— А честь, — заспешил Захарий, — честь-то какая мне была оказана! Вот налей-ка мне, Фросюшка, медка, а то что-то голова не на месте, так я тебе раскажу, как меня князь Василий принимал.
Ефросинье было интересно узнать, что же происходило в княжеском доме, и она, черпанув из лагушка, поставила перед
10
мужем ковш браги со словами:
— Когда же ты угомонишься?
Захарий выпил, сразу повеселел и, первым делом, решил нацепить на себя саблю. Потом он стал прохаживаться по избе, стараясь вызвать восхищение Ефросиньи своим боевым видом и подарком князя.
— Долго ты красоваться будешь? — разозлилась от нетерпения жена, — рассказывай давай.
— Пустил я Гнедка в галоп — и прямиком к князю во двор. Заводят меня в палаты, матерь преподобная! Народу собралось — яблоку негде упасть. И всё именитые бояре: Квашнин, Вельминов, Плещёв, другие знатные люди. Все кланяются мне. Смотрю, стоят вдоль стены Иван Сыромятин, Пётр Усольцев и ещё человек двадцать почтенных мужей. Меня к ним поставили. Князь Василий пожаловал. Все затихли, а он поклонился нам и сказал:
— Спасибо вам, соратники моего отца великого князя Дмитрия Ивановича, за победу в Куликовском сражении. Сорок лет сегодня минуло, как разбили вы ненавистных ордынцев. Как Иисус Христос родился в Вифлиеме, так и Русь великая родилась в этом великом сражении. Мало осталось вас, тех, кто помог батюшке в трудный час, и поэтому все вы дороги для меня и для всей земли русской. Слово доброе хочу вам молвить и почестями, положенными по вашему подвигу одарить, за мужество ваше и любовь к стороне родной.
Апосля княгиня Софья пожаловала и стала каждому из нас чарку подносить и целовть троекратно. Дале бояре нас целовали, а митрополит московский благословил. А после того сам князь подарки подарил — каждому по мечу булатному и по грамоте с привилегиями.
— А где она-то, — опомнился он, — ты прибрала?
— И не видывала, — забеспокоилась Ефросинья.
Захарий лихо подбежал к лавке, на которой спал и стал искать шапку. Она лежала под тулупом. Захарий сунул руку вовнутрь и достал свёрнутую бумагу.
— Цела, Фрося. Не потерял.
Он вернулся за стол.
Потом, Фросюшка, мы пировать сели. Чего только нам князь не предложил: и лебедей, и стерлядочек, и фруктов диковенных. А
11
дале, нет, ты токмо помысли, жёнка, князь распорядился посадить меня подле себя по правую руку и изрёк:
— Захарий Иванович, ты единственный остался, кто на Руси не токмо видывал хана Мамая, но и посольничал с ним. Расскажи честному люду, здесь собравшемуся, о временах далёких и о поганце Мамае.
Все притихли, Фрося, а мне-то как радостно. Честь-то какая великая выпала мне: при князе да боярах речь сказывать.
— Не хан он был вовсе, — говорю для почина, — а тёмник, тысячный по нашему. Ему ханом по роду нельзя было быть, так как Мамай чернью рождён был.
Загудели бояре несведующие, не верят мне, Фросюшка. Да что с них, молокососов, взять. Я-то про Мамая много чего знаю — и сам видывал, и от Семёна Мелика кое-что слыхивал, и от князя Дмитрия Ивановича. А откуда знать могут? С хвоста сорочьего?