Бал для убийцы

— Приехали, — сказал Геннадий, останавливая машину. — Вас проводить до двери?

— Если нетрудно, — робко отозвалась она.

— Нетрудно.

Галантно сопя, он прошел следом за ней до ее квартиры, подождал, пока Майя отыщет в сумочке ключи и отопрет замок.

— Не зайдете выпить кофе? — спросила она.

— А у вас есть «Маккона»? — остроумно осведомился он, что надо было принять как отказ.

— Был, но, к сожалению, закончился.

— Как жаль, — заметил он. — Тогда в другой раз. — И запрыгал вниз по ступенькам.

Роскошные хоромы, доставшиеся от родителей (кухня, коридор, совмещенный санузел и единственная комната — она же и спальня, и гостиная) пугали своей пустотой. Майя прошла к глубокому плюшевому креслу, любимому еще с детства, села в него, не зажигая света, и положила ноги на батарею, попытавшись представить себе пылающий камин и кружку глинтвейна в руках. Получилось плохо: снова перед глазами возник школьный коридор и вой сирены. История не хотела кончаться.

Хорошо, сказала она себе. Попробуем разобраться, хотя фактов, надо признать, немного. Первое — пожар в закрытом музее. На мгновение ей снова стало жутко, но она, рассердившись, погнала эмоции прочь.

«Сыщик я или истеричная дама? Что могло загореться на пустом месте? Мое первое и дурацкое предположение: взрывное устройство. Дурацкое — по нескольким причинам. Первое: срабатывание подобной штуковины предполагает взрыв, хлопок (тут Ромушка прав), а ничего такого мы не слышали. Второе (а также третье, пятое, двадцать восьмое…) — взрывное устройство никак не сочетается с понятием „средняя школа" (международный терроризм оставим в стороне). Даже маленький Гриша подложил в гардероб свою картонную „бомбу" со вполне определенной целью: избежать контрольной. А тут… Чего добивался преступник? Сжечь живьем Романа в отместку за двойку по истории? Уничтожить музей? Господи, кому может быть интересен школьный музей…»

Она рывком вскочила с кресла, щелкнула выключателем. Нежно-розовый свет старомодного торшера разогнал призраков по углам, не принеся, однако, ни малейшего облегчения: наоборот, сердце провалилось куда-то в район желудка и застучало с бешеной скоростью. Следом застучало в коленях, почках и поджелудочной железе («Вот хрень, зачем мне столько сердец?»). Теперь не уснуть. Майя встала, нехотя доплелась до кухни — чертов коридор оказался бесконечно длинным (жизнь вообще в ее представлении превратилась в бесконечный коридор), она прошла его весь, сбив плечом бра и больно ударившись бедром о стиральную машину. На кухне она зажгла плиту, вскипятила чайник, налила чаю в большую чашку, расцвеченную крупным красным горохом, — просто так, чтобы чем-то занять руки. Отпила глоток и поняла, что чая совсем не хочется. Открыла холодильник, с вожделением посмотрев на бутылку водки, приуроченную к визиту сантехника-сана (бачок в туалете вторую неделю не работал)… Искушение было велико, но она поборола его: спиртное в сочетании с сердечным и анальгетиком — верное самоубийство.

«Вот интересно, — подумалось с усмешечкой, — что подумал бы многомудрый следователь, осматривая мое тело: что неведомый преступник убирает свидетелей (да какой из меня свидетель?) Что я сама, боясь разоблачения, свела счеты с жизнью? Или (что скорее всего) что прав был пожарник-гренадер, надо запретить Новый год к чертовой матери, дабы не прибавлять забот органам МВД…

Так. Теперь — орудие убийства. Палка из твердого дерева иди эбонита. Трость или…

Или — я сделала ошибку с самого начала. Неверно взяла отправную точку — и палка в руках убийцы (вспомнилась голова Эдика, разнесенная в кровавое месиво, его вывернутые ступни и собственный вывернутый наизнанку желудок) имеет совершенно иной смысл…»

…Она так и уснула, вернее, провалилась в бесцветное небытие, сидя за кухонным столом и уронив голову на скрещенные руки — как была, в пальто и зимних сапожках на меху. «Боже, боже! Что за сон мне снился! Совсем не страшный, похожий на старинный святочный рассказ, а между тем кровь человека, к которому не испытывала никаких нежных чувств (за давностью лет обида за разбитую губу притупилась, уступив место христианской жалости), все лилась и лилась рекой, заполняя коридор. Я брела по колено в этой реке, спотыкаясь и падая, но упрямо двигаясь к цели… Какой? Бог весть. А впереди у очередного поворота маячила широкая спина в красной шубе, с мешком за плечами. Было настойчивое ощущение дежа-вю: я уже видела эту спину раньше, но когда и где?…»

— Вот меня и разоблачили, — огорченно произнес ее страшноватый спутник, не оборачиваясь. — А я-то надеялся подольше сохранить инкогнито. И подарков не жди: выросла ты из кукольного возраста, Джейн…

— Вам очень идут новые очки, — заметил Николай Николаевич во время очередного (второго) визита Майи в стены прокуратуры.

— Надеялась вас соблазнить, — хмуро пошутила она и с независимым видом уставилась в зарешеченное окно. — Провела полтора часа в «Оптике», продавщицы теперь будут мною внуков пугать. Вы разговаривали с Романом?

— Только этим последнее время и занимаюсь. Мне совсем не улыбается посадить его… по крайней мере, на основе имеющихся улик, иначе на суде адвокат меня с потрохами съест.

— А что — улики?

— Строго говоря, ничего. Послужила ли его трость орудием убийства — установить невозможно. Лак совершенно обгорел, посторонние отпечатки пальцев если и были, то уничтожены. Однако пока это единственный предмет, который убийца мог использовать в своих целях. Другого мы не имеем. Скажите, почему Роман Сергеевич так странно назвал вас: Джейн?

— Вам в самом деле интересно? — Майя пожала плечами. — Ну, когда-то в детстве играли в Тарзана.

— В самом деле? А кто у вас был в роли Читы?

Она не выдержала и улыбнулась.

— Рита, моя подружка.

— Рита Ивановна Бродникова? Та, что замужем за кандидатом в Думу?

— Да, за Севой. Мы дружили вчетвером. Два мальчика и две девочки. А почему вы спросили?

— Я вызвал ее повесткой вместе с дочерью назавтра.

— В качестве кого?

— В качестве свидетельницы. Собственно, меня интересует Анжелика, но я не имею права допрашивать ее без взрослых.

— Почему только она?

— Не только — мы беседуем с каждым, кто был на той злосчастной дискотеке. Адова работа, доложу вам, однако никуда не денешься. Ваш приятель был прав: кто угодно, кто был там (два одиннадцатых класса, два десятых и отдельные личности из девятого), мог спрятаться на пустом этаже или под лестницей, или в одном из кабинетов — нужно было только иметь ключ.

Майя помолчала. Потом, решившись («Прости меня, Ромушка!»), осторожно произнесла:

— Когда мы сидели в «историчке», примерно около половины одиннадцатого к нам заглянул мальчик в костюме гнома. Гриша Кузнецов.

— И вы молчали? — Колчин что-то быстро чиркнул в блокнот. — Сколько ему лет?

— Девять или десять.

— И он вполне мог столкнуться с убийцей в коридоре, — Николай Николаевич нахмурился. — Черт возьми, Майя Аркадьевна, на чьей стороне вы играете? Вы понимаете, что жизнь мальчика в опасности?

— …столкнуться в коридоре… — эхом повторила Майя. — Значит, вы допускаете, что ни я, ни Роман охранника не убивали?

— Допускаю, не допускаю… Детский лепет, — проворчал он и неожиданно сменил тему: — Где и когда вы разбили очки?

— Наверное, когда пыталась выбить дверь музея. Рома налетел на меня, мы упали, и подо мной что-то хрустнуло. А вы разве…

— Да, мы подобрали осколки стекла и оправу. К сожалению, ее уже не восстановить. У вас ведь близорукость?

— Минус четыре, еще с института.

— Вы никогда не баловались наркотиками?

— Боже упаси! — сказала она искренне.

— А ваш друг? Только подождите впадать в праведный гнев — подобные вещи ведь не афишируют. Вы могли и не знать…

Она покачала головой:

— Нет, нет и нет.

— Хорошо. Закатайте рукав, пожалуйста.

— Что?!

Его голос приобрел металлическое звучание: