Ковбой

Кто-то из них да даст нужные показания. К тому же Голдман очень быстро расколол Фалмора – точнее, он лишь служил переводчиком при нем и Бестужеве, а уж Бестужев подступил к напуганной канцелярской крысе со всем своим жандармским опытом, наработанным на субъектах гораздо опаснее, хитрее и изворотливее. Очень быстро Фалмор под давлением неопровержимых улик (и мастерского блефа-запугивания) выложил все: кто из синдиката его нанял осведомителем, где и при каких обстоятельствах, сколько платил, как сотрудничество протекало и какие поручения давались. Голдман, как он тут же уточнил, вовсе не собирался идти со всем этим в суд – у него теперь имелись нешуточные козыри в рукаве для переговоров с синдикатом, которому совершенно ни к чему газетная шумиха и полицейские расследования. Бизнес, как здесь любят выражаться…

Для Голдмана с Мейером, таким образом, дело оборачивалось прямой выгодой. А вот для Бестужева…

Ни у кого из троих пленников не оказалось при себе револьвера – а четвертый (у которого тоже не обнаружили ничего огнестрельного) пустился в бега гораздо раньше того момента, когда раздался выстрел, и неведомый стрелок, определенно метивший Бестужеву в голову, промахнулся лишь самую чуточку…

Разгадка лежала на поверхности: в Бестужева, улучив подходящий момент, стрелял кто-то другой, не имевший отношения к тем четверым, посланным синдикатом, чтобы спалить кладовую с ценным имуществом киноэкспедиции. Траекторию пули не так уж и трудно было вычислить опытному человеку: стреляли из одного из окон второго этажа, выбрав удобный момент, когда Бестужев оказался в полный рост освещен пламенем пылавшего керосина. Вряд ли его с кем-то спутали, следовательно, именно ему револьверная пуля солидного калибра и предназначалась. Кто-то очень его ненавидел и очень хотел от него избавиться, не стесняясь в средствах.

Глупо и подозревать, что стрелявший был все же выследившим Бестужева агентом его нью-йоркских преследователей – тем такое попросту ни к чему, их интересовали в первую очередь бумаги (упрятанные в поясе, который и сейчас красовался у Бестужева на животе под рубашкой). А могли ли они совершенно точно знать заранее, что бумаги при Бестужеве, не запрятаны где-то в укромном местечке, и их удастся, не возбудив ничьего интереса, снять с мертвеца? Вряд ли…

Следовательно, они ни при чем. Тем более что здесь, буквально рядышком, как раз и пребывал человек, имевший причины люто Бестужева ненавидеть – а ненависть способна толкать на самые подлые поступки, особенно тут, в Америке, где не гнушаются, дипломатично выразимся, крайне решительных методов решения запутанных проблем. Ни у кого, кроме Голдмана-младшего, не было мотивов стрелять Бестужеву в спину посреди ночи – а вот у помянутого их имелось множество…

Нет, но каков молодчик! Это он, никаких сомнений – просто некому больше. К сожалению, нет никаких улик: мягкая пуля без оболочки деформировалась настолько, что ни за что не удастся связать ее с конкретным оружием – да и оружие это, может статься, уже покоится на дне ближайшей выгребной ямы или протекающей близ города неширокой реки.

Пора убираться отсюда. Самое время. Одному богу известно, что еще может выдумать этот беззастенчивый субъект, пылающий злобой на то, что Бестужев занял его место как на кинематографической площадке, так и возле очаровательной Лили. Если он достаточно умен и решителен – а именно так, судя по всему, обстоит – может в ближайшее время придумать что-нибудь еще, грозящее самыми печальными последствиями.

Никаких обязательств, которые удерживали бы здесь. Голдман, в общем, уже вне опасности, даже фильм про бесстрашного авиатора снят на три четверти, так что совесть мучить не должна. Можно прямо сейчас, не откладывая, сесть на Пако и отправиться на станцию. Коня оставить там – в крохотных городишках наподобие этого всякую домашнюю животину, будь то собака, а уж тем более конь, «знают в лицо» и очень быстро вернут хозяину. Часа через три с запада пройдет поезд, по пути в Нью-Йорк делающий остановку в Вашингтоне. За столь короткое время английским Бестужев, конечно же, не овладел, но выучился нескольким полезным фразам наподобие «Мне нужно в Вашингтон». Ну, а адрес российского консульства у него имеется в записной книжке, четко и разборчиво написанный так, что любой американец поймет. Извозчики, надо полагать, и в Вашингтоне имеются, как же в столице без извозчиков? Нужно решаться. Следовало бы решаться гораздо раньше – но он, если быть предельно откровенным с самим собой, чуточку размяк, плыл по течению, не торопился покидать кинематографистов, прижился тут, понимаете ли, поддался очарованию их шального и увлекательного ремесла. Ну, он задержался тут всего на неделю…

Резко остановился, вскинул голову. Вокруг была рощица, незнакомые высокие деревья, залитые ярким южным солнышком – а впереди, загораживая ему дорогу, стояли четверо: двое с пустыми руками, а двое помахивали даже не дубинками – попросту увесистыми толстыми сучьями, корявыми, но способными шутить весьма даже нешуточно.

С первого взгляда ясно стало, что миром не разойтись – очень уж целеустремленно они двинулись навстречу, размыкаясь, пытаясь окружить. Потрепанная одежда, в дырках и заплатах, прохудившиеся самодельные соломенные шляпы, рваные башмаки, один и вовсе обувью не отягощен, испитые физиономии, некая задиристая приниженность в повадках, как у сбившихся стаей бродячих собак…

Он сразу понял, с кем столкнулся: со здешними представителями того малопочтенного племени, что на Руси именуется зимогорами и богодулами, а тут – «белой рванью», к которой даже бесправные чернокожие втихомолку относятся презрительно. Обитают в сущих лачугах, кое-как ведут нищенское хозяйство, а то и не ведут вовсе, пользуясь тем, что зимы с морозами здесь не бывает. Кое-как, неведомыми путями ухитряются с грехом пополам прокормиться и раздобыть скверного самодельного виски. Обитатели дна, одним словом. Народец весьма даже беспринципный и не гнушающийся мелких кражонок, но, насколько Бестужев уже чуточку вник в здешние реалии, все же не решавшийся шалить по-крупному в окрестностях собственного городка, чтобы не нарваться на серьезные неприятности. А тут, изволите ли видеть, явно нацелились всерьез потрясти одинокого путника, вон как напирают…

Страха не было – случались переделки и серьезнее. Усмехнувшись, Бестужев опустил руку на рукоять револьвера. И вспомнил, что револьвер-то у него самый настоящий, но вот патроны заложены бутафорские, холостые. А впрочем, откуда им знать…

Приготовился выхватить оружие, чтобы пугнуть как следует – но тот, кто, похоже, исполнял в этой шайке роль главаря, указал пальцем на кобуру и что-то сказал, ухмыляясь с самым издевательским видом. Бестужев ни словечка не разобрал – не с его убогими познаниями в английском. Вдобавок южане слова выговаривали на свой манер, растягивая и чуточку гнусавя.

Все захохотали, тыча в него пальцами, подталкивая друг друга локтями. Слова были незнакомые, а вот жесты очень даже понятны. Никаких сомнений, они точно знали, что при нем не оружие, а пугач. Разгадка, моментально пришедшая в голову, опять-таки незатейлива: кто-то их об этом предупредил, а кому бы это быть, кроме… Так вы нанятые, надо думать… Ну что же, ни у кого из вас не видно ни револьверов, ни хотя бы ножей, а это упрощает дело…

Двое, угрожающе замахиваясь импровизированными дубинами, заходили с боков. Бестужев не дал им времени – накатился, как кегельный шар на аккуратно стоящий строй кегель…

В первую очередь следовало обезопасить себя от единственного имевшегося у них оружия, первобытного, но тем не менее опасного. Уклонившись, он пропустил мимо своей груди корявый серый сук – и, когда тело нападавшего силой инерции потянуло следом за тяжеленным орудием, подбил его босую ногу, толкнул в плечо, вырвав револьвер из кобуры, треснул им по затылку. Что называется, минус один…

Его обдало невыразимым амбре пропотевшей одежды, немытого тела и винного перегара – второй, с голыми руками, попытался от всей души заехать в ухо – но здешний богодул, быть может, и понаторевший в кабацких драках, представления не имел о джиу-джитсу, был накрепко ухвачен не самым сложным приемом этого полезного японского единоборства. Швырнув его по всем правилам, Бестужев направил врага аккурат на ствол дерева, в который тот и впечатался, после чего, ошеломленный, сполз наземь и боевого рвения более не проявлял.