Меч Владигора

У крепостных ворот его поджидали сотник Есип и около дюжины воинов. В колеблющемся свете факелов их лица показались князю растерянными, даже испуганными.

— Такое дело, князь, — сокрушенно покачал головой Есип. — Наши пленные у них навроде живого щита. Лучники стрелять не могут — в своих попадут. А ежели беренды правду говорят о княжне, так и вовсе нельзя бой начинать.

— Про Бажену правду говорят, — с неожиданной твердостью прервал его Дометий. — В другом вопрос: где ее прячут?

— О том ни словечка. Уверяют, что ничего худого ей не сделали… И не сделают, ежели ты самолично, и даже в тайное свое капище не заходя, послание от них примешь, а также дашь им уйти без помех. Дружинников наших отпустить обещают… Я склонен им верить, князь.

— Ясно, сотник, все ясно, — торопливо произнес Дометий. — Открывай ворота, пусть несут свою грязную писульку!

Есип голову чуть склонил и напомнил князю:

— Они тебя самолично видеть желают. Ильмерский князь должен к ним выйти… Сами в крепость ни шагу не сделают.

— Ага, боятся! — взвизгнул Дометий. — Переплут им в задницу! Еще как боятся ильмерских мечей! А вот мне их зубы и когти не страшны. Желают с князем встретиться? Ладно, выйду — пусть полюбуются!

Сотник махнул кому-то рукой, створки крепостных ворот медленно распахнулись. Горячность Дометия изрядно приугасла, когда он разглядел в вечернем сумраке огромную толпу дикарей.

Одетые в звериные шкуры, ростом до трех аршин, вооруженные суковатыми дубинами, а кое-кто и мечами (вероятно, отнятыми у дружинников), они являли собой внушительное зрелище грозной и неукротимой силы. Той силы, которая, будучи сродни человеческой, заведомо превосходит ее… И князь Дометий сразу ощутил нелепость собственного наряда и малочисленность своей охраны. Но отступать было поздно.

Из толпы дикарей навстречу шагнули двое. В свете факела, бесстрашно удерживаемого сотником рядом с князем, он легко различил первого — и вновь покрылся холодным потом: это был Узан, командир охранного отряда княжны. Его руки были крепко связаны за спиной, на шее висел небольшой малахитовый ларец.

Князь, не сдерживаясь, застонал. Ведь то был хорошо известный ему драгоценный ларчик, в котором Бажена не первый год прятала свои любимые девичьи безделушки.

Чуть позади плененного дружинника, на голову возвышаясь над ним, разлапистой походкой двигался лесной дикарь. Обнаженный меч в его могучей руке жестко упирался острием в шею Узана.

Они остановились в трех шагах от князя, и бывший командир охранного отряда тяжело опустился на колени. Дометий при этом невольно взглянул в лицо беренда. Тот был спокоен, смотрел прямо в глаза князю и словно не замечал направленных ему в грудь ильмерских стрел.

— Виноват пред Ильмером, смерти заслуживаю, — с трудом пробились к сознанию Дометия слова коленопреклоненного Узана. — Не совладали мы с лесным воинством. Много их было, и напали нежданно… Моих людей дубинами поглушили, ловчими сетями опутали, лесными кошками запугали…

— Оно и видно, что запугали, — жестко ответил Есип.

Дометий не дал продолжать, обратился к беренду:

— Где послание?

— В ларррце берри.

Сотник Есип быстрым движением меча перерезал веревку, которой ларец княжны был привязан к шее Узана, и, достав из него свернутый в трубку пергамент, протянул князю.

Дометий развернул послание, однако черно-вишневые буквицы дрожали и расплывались перед глазами. Он сунул пергамент писарю:

— Читай!

— «Дометию Ильмерскому от вождя Лесных жителей Грыма Отважного…»

— От него, грры, — удовлетворенно взрыкнул дюжий дикарь.

— Странно, — заметил писарь. — Хорошей рукой начертано, грамоте обученной. Не похоже, чтоб лесной человек писал…

— Дальше читай! — вспылил Дометий.

— «Дочь твоя жива и невредима. Не делай попыток вызнать, где она спрятана. Ничего не узнаешь, а Бажену погубишь. Людей моих тоже не обижай. За каждого безвинно пострадавшего беренда у твоей дочурки по пальчику отсечено будет, а дальше — больше…»

— Твари безбожные! — вновь застонал Дометий. — За что дитя?!

— «Ежели хочешь назад ее получить живой и здравой, выполни в точности мои указания», — с дрожью продолжил Нефеда.

— Читай, смерд! — проныл Дометий. — Читай, не трави душу!

— «Завтра в полдень жду тебя на берегу Ильмер-озера в том месте, которое мой человек укажет. Ради пущего спокойствия можешь взять охрану из двадцати воинов, но не более сего числа.

Не явишься к сроку или надумаешь каверзу учинить, пеняй на себя — дочери своей никогда не увидишь. А за свою жизнь не беспокойся, мне нужды в ней нет.

Хочу переговорить с тобой по важному делу.

О сем послании народу не сказывай, дабы себе и делу не навредить». Подписано: «Грым Отважный», а еще пятно какое-то возле подписи…

— Грррым свой большой палец для верррности приложил, — пояснил беренд. И сплюнул Нефеду под ноги.

У крепостных ворот застыла жутковатая тишина. Все зависело теперь только от воли князя. Но немногие догадывались, что Дометий может сейчас потребовать отвести его к тайному капищу, — и тогда…

— Не ходи туда, князь, не надо, — с неожиданной мягкостью произнес дикарь.

— Куда? — оторопел Дометий. — О чем ты?

— Не знаю. — Беренд легонько пожал плечами. — Гррым прросил сказать это, если ты думать начнешь. Ты начал — я сказал. О дочке подумай, о дочке можно…

Грузно повернувшись спиной к ильмерским воинам, он неторопко отправился к своей ватаге. Тишина сгустилась до звона в ушах.

Дометий оглянулся на сотника Есипа и, понурив голову, сказал негромко:

— Седлай коней, сотник. К Бажене едем…

Рассвет на южном берегу Ильмер-озера по своей красе вряд ли уступал неповторимым зорям восточного Синегорья. Так считал князь Дометий, вернее, так он считал в ту пору, когда был частым гостем князя Светозора. Много воды утекло с тех времен в двух великих реках их княжеств — в Аракосе и Чурань-реке… Ныне, когда уж двенадцать лет миновало со дня гибели Светозора, Дометий напрочь забыл о том, как сияет заревое небо не только с княжеской башни Ладора, но со стен ильмерского града Берестье… Пустяки, вздор, помнить не о чем! Но почему сердце сжимается — сейчас, когда впервые за долгие годы судьба выводит его к зеленым холмам озерного прибрежья?

Муторно было на душе у Дометия, муторно и погано, как давно не бывало…

Пока двигались берегом, близким к Берестью, княжеская охрана ничуть не беспокоилась, уверенная в своих силах. Но свернули, повинуясь жесту лохматого беренда, в темную осиновую чащу, миновали топкую низину, вышли на холмики, поросшие малорослым ельником, — и настроение изменилось.

За ельничком настоящие леса начинались, густые и для конников не самые лучшие. Здесь не только ватагу диких берендов упрятать можно, а пятисотенную дружину — запросто.

Дружинники, оглядываясь по сторонам, чуть оробели. Из-за мохнатых ветвей в любой момент могли вылететь дикарские дротики, от которых — в такой близи — кольчуги и латы не слишком надежная защита. А заверениям беренда, что никто их бить не собирается, кто всерьез поверит?

Похоже, только Дометий не воспринимал гнетущего мрака и близкой опасности. Все его мысли были заняты судьбой исчезнувшей дочери. Что с ней? Как она, юная и беспомощная, выдерживает дикарское обхождение? В клетке ее замкнули, в тайной землянке или в дупле прогнившего дуба? Чем кормят, если вообще кормят? И зачем, зачем проклятым берендам понадобилось ее похищать?

Разум Дометия медленно сгорал в тоскливых догадках, но ответов у него не было.

…Дружинники не зря беспокоились. Как только миновали очередной холм и въехали в чащу, из ближнего бурелома высыпали десятки берендов и в мгновение ока рассыпались вкруг небольшого отряда Дометия.

Испуганно заржали кони, воины схватились за мечи и копья.

— Гррры! Не бойтесь! — раздался насмешливый рык сопровождающего их беренда-великана. — Не будет худа, коли я обещал. Мои люди никого не тррронут.