Последний атаман Ермака

Владимир Иванович Буртовой

Последний атаман Ермака

Раисе Филипповне, заботливой жене и верному другу, с благодарностью посвящаю эту книгу.

… В тени сырой. Два камня тут,

Увязши в землю, из травы

Являют серые главы:

Под ними спит последним сном…

Забыт славянскою страной,

Свободы витязь молодой.

Когда такой герой будет жить вновь?

Часть первая

Глава I

Тяжкое зимование

По ранней весне в голых еще ветвях дебрей Карачина острова, с зимней стужи толком не отогревшись, надрывно каркало черное воронье.

Широким размахом заступа атаман Ермак швырнул ком сырой земли на вершину черного могильного холма, ком рассыпался и неровными кусками покатился вниз, застряв где-то на середине, в двух саженях от ног стоящих вокруг удрученных горем голодных казаков. Атаман снял серую баранью шапку, земно поклонился праху недавних своих верных соратников покорения Сибири. Надорванным от страданий голосом заговорил:

— Упокой, Господь, души мятежных людей, чья жизнь протекала в лишениях, в боях с набеглыми крымскими татарами да сибирскими, с ногайцами, с извечными завистниками Руси поляками, литвой да шведами. Во многих сражениях побывали вы, мои верные побратимы, а сгибли в одну зиму, не от сабли, не от стрелы кучумовского воина, а как выбитые с подворья камнями в лютую зиму бездомные собаки! Прощайте, братцы-казаки, прощайте и вы, ратные товарищи-стрельцы! Великий грех и божья кара за ваши невинно погубленные души тяжким проклятием падет на тех, кто снаряжал вас в трудный сибирский поход, словно на царскую охоту, с тремя сухарями за пазухой. А нам даже поминки сделать нечем, кто и выжил в лютый голод, того ветром с холодного Тобола едва на спину не опрокидывает… Отче Еремей, прочти над павшими казаками и стрельцами молитву, не над всяким из них в смертный час успел ты свершить глухую исповедь![1]

На зов атамана Ермака Тимофеевича из-за казацких спин подал зычный голос старец в сером татарском ватном халате с красным шелковым поясом, в лохматой шапке и с важной окладистой седой бородой. Никто толком не знал, кто он и из каких мест бежал, прилепившись к волжским «воровским» казакам атамана Ивана Кольцо, но был справедливым судьей в казацких тяжбах, добрым знатоком церковных правил, умел варить каши, щи и уху, состоял старшим досмотрщиком за казацким провиантом.

— Иду, атаман! Без отходной молитвы нешто можно нашу грешную землю покидать и торкаться дланью во врата райские!

Старец Еремей неспешно выступил из толпы казаков и стрельцов, встал возле атамана Ермака, снял шапку, перекрестился трижды и нараспев зычным голосом начал читать молитву об усопших:

— Упокой, Господи, души усопших рабов Твоих, казаков и стрельцов, начальных людишек и воеводу князя Семена Болховского, кои преставитися от нужды великой, прости им, Господи, все согрешения, вольные и невольные, и даруй им царствие небесное. Аминь!

— Аминь! — скорбно выдохнулось из казацких и стрелецких душ.

Сберегая тепло, они поспешно надели головные уборы. Старец Еремей вскинул седую голову, на которой торчала высокая, как у московского боярина, шапка, только не из соболя, а из меха рыжей лисицы. Сгоняя печаль недавнего прощания с умершими, объявил:

— Готова ушица, атаман! Можно ложки доставать, поминки сделаем, да и о жизни думать станем! До вечера тихо будет над Тоболом, без помехи переправимся в Кашлык. Скоро покорные русскому царю тутошние князьки ясак к ханской столице повезут. Откормимся, что высохшие ребра перестанут шуршать при каждом вздохе!

Сдавило горло у стоящего рядом с Ермаком Матвея Мещеряка, его верного соратника по казакованию в диком поле и по войне в Ливонии. На широких скулах, укрытых густой русой бородой, забугрились тугие желваки. Сказал тихо, но ближние казаки хорошо его расслышали:

— Час грядет, и многие из бояр лягут под заступ за грехи свои. Неужто такое забудется? Сгубили войско, а ведь могли бы этакой силой в одно лето Сибирь подвести под царскую руку! Бежать бы хану Кучуму на восход солнца до края земли, а тамо и свалился бы в бездну…

Казаки неспешно разошлись по куреням, пятьдесят с небольшим уцелевших стрельцов покойного воеводы князя Семена Болховского под началом стрелецкого головы Ивана Глухова поминали товарищей у большой землянки, расставив миски с ухой на дощатых широких лавках, сделанных минувшей осенью на стрелецкое воинство.

Втроем, атаман Ермак, его товарищ из служилых казаков Матвей Мещеряк и богатырского сложения атаман волжских воровских казаков Иван Кольцо, хлебали горячую уху деревянными ложками и вспоминали совсем, казалось бы, недавние события, менее четырех лет прошло, а свершений случилось столько, что иному неробкому человеку и на всю жизнь хватило бы…

На западных рубежах России подходила к бесславному завершению многотрудная Ливонская война. Каждая из воюющих сторон стремилась получить военный успех перед началом затяжных и трудных переговоров. Именно поэтому в июне 1581 года под Могилев, где комендантом польского гарнизона воевода Стравинский, подступило сильное государево войско. По сообщению Стравинского польскому королю и великому князю литовскому Стефану Баторию, в составе русского войска находились Василий Янов — воевода казаков донских, и Ермак Тимофеевич — атаман казацкий.

Почти в это же время, в июле 1581 года, на другом краю России, на Волге, атаман Иван Кольцо со своими есаулами Богданом Барбошей, Никитой Паном и Саввой Болдырем и верными им казаками на перевозе через Волгу у Соснового острова погромили ногайских послов и богатый купеческий караван. Казаки знали, что накануне нападения на посольство большой отряд ногайцев вторгся в пределы Алатыря и Темникова, произвел опустошительные грабежи и многих взяли в полон.

Через несколько дней у того же Соснового острова казаки подстерегли возвращающихся из набега ногайцев в числе шестисот человек и едва не всех перебили. Однако царь Иван Грозный невесть по чьему наущению повелел казнить казаков, которые привели в Москву немногих пленных ногайских налетчиков. Государев посол Пелепелицын, который сопровождал ногайских послов в Москву, подтвердил перед царем весть о погроме посольства и разграблении каравана, хотя сами послы нисколько не пострадали. По указу царя Ивана Грозного, который не мог ссориться в это трудное для Руси время с ногайской ордой, казаков казнили на глазах пощаженных ногайских послов. Атаманов Ивана Кольцо и Богдана Барбошу Боярская дума приговорила изловить и предать лютой смерти за то, что в отместку за постоянные ногайские набеги громили ближние улусы степняков, отчего происходили частые ссоры Руси с Большой Ногайской ордой.

Заключение перемирия с Речью Посполитой в начале 1582 года сделало присутствие казаков в войске излишним, им перестали выплачивать жалование, и атаман Ермак возвратился со своими товарищами на Волгу. Однако из-за большого восстания Луговой и Горной черемисы, вспыхнувшего в 1582 году, в Поволжье были брошены крупные ратные силы с опытными воеводами, среди которых был и князь Григорий Засекин. У Козина острова в апреле того же года встала на якорь судовая рать, перекрыв всякое движение казачьим стругам. Из-за присутствия крупных воинских сил в Поволжье дальнейшее пребывание казачьих станиц в этих краях становилось опасным, особенно для атаманов, объявленных вне закона. Казаки собрали войсковой круг, выбрали большим атаманом Ермака Тимофеевича, ему в помощь Ивана Кольцо, срочно построили малые струги и хорошо известным путем пошли с Яика на вершину реки Иргиз, а по Иргизу спустились в Волгу. Удачно миновав царские заставы, по реке Каме поднялись во владения солепромышленников Строгановых. Идти на Хвалынское[2] море или по Дону на Азовское море было рискованно из-за того, что это могло привести к ответным набегам крымского хана и вызвать немилосердный гнев Ивана Грозного. Сибирь же манила своим сказочным богатством и удаленностью от Москвы и Боярской думы.

1

Отпущение грехов покойному (здесь и далее примеч. авт. — изд.).

2

Каспийское море.