Страница 28 из 29
Наступила пауза. У месье д'А. вид был весьма недовольный, а бедняга де Г., по-видимому, заподозрил, что, так или иначе, его мастерство как сочинителя романов— под сомнением. Чтобы успокоить их, я затронул тему, позволявшую несколько польстить их национальному чувству: я незаметно перевел разговор на характер французов.
— Я не знаю характера, — сказал Винсент, — который так часто бы описывали и так плохо бы понимали. Вас считают поверхностными. Мне кажется, нет на свете народа, в отношении которого этот упрек был бы менее заслужен. Что касается немногих избранных, то ученые других наций, как всем известно, считают ваших философов, ваших математиков, ваших естествоиспытателей величайшими авторитетами и зачастую обращаются к ним. В отношении большинства этот упрек еще менее обоснован. Стоит только сравнить вашу толпу, будь то джентльмены или плебеи, с толпой в Германии, Италии, даже Англии, и, несмотря на национальные предубеждения, я должен буду признать, что это сравнение будет целиком в вашу пользу. Невежество и тупость английского сквайра, английского юриста, английского petit maître[196] вошли в поговорку. У вас те классы общества, которые соответствуют этим кругам в Англии, весьма осведомлены в литературе и зачастую довольно хорошо в науке. Точно так же ваши коммерсанты, ваши рабочие, ваши слуги по своему умственному развитию, широте кругозора и свободе от предрассудков стоят неизмеримо выше представителей тех же слоев общества в Англии. Но бесспорно у вас решительно все притязают на то, чтобы быть savants,[197] и в этом основная причина, почему вас осуждают, как пустозвонов. Мы видим, что у вас и утонченный джентльмен и petit bourgeois[198] изображают собою критика или философа; а поскольку он отнюдь не равен ни Скалигеру,[199] ни Ньютону,[200] мы забываем, что перед нами всего навсего bourgeois[201] или petit maitre, и клеймим ваших философов за то верхоглядство, которым, если судить справедливо, следует попрекать данного скользящего по поверхности представителя породы пустозвонов. Действительно, мы, англичане, не выставляем себя в таком невыгодном свете; наши щеголи, наши лавочники не изощряются в крайне посредственных философских суждениях о природе человеческого разума и о beaux arts;[202] но почему это так? Не потому, чтобы они были более сведущи, нежели подобные им людишки во Франции, а потому, что они гораздо невежественнее их; не потому, что они могли бы сказать на эту тему гораздо больше, а потому, что они вообще ничего не могут сказать.
— В этом отношении, — сказал д'А., — вы воздаете нам более чем должное, но согласны ли вы быть столь же справедливым и в другом вопросе? Ваши соотечественники всегда склонны обвинять нас в бессердечии и недостатке чувства. Считаете ли вы это обвинение заслуженным?
— Нисколько, — ответил Винсент, — на мой взгляд, это ошибка, порожденная, как и то неверное суждение, о котором мы уже говорили, все той же причиной, а именно: своего рода пале-рояльским тщеславием, свойственным всей вашей нации и побуждающим вас все, что только возможно, выставлять напоказ, будто на витрине. В общении с иностранцами вы проявляете величайшую любезность и даже восторженность и начисто забываете их, как только вы с ними простились. «Как это бессердечно!» — восклицаем мы. Вовсе нет! Англичане — те не выказывают иностранцам ни любезности, ни восторженности; но они так же начисто забывают о них, как только распрощаются. Стало быть, здесь единственное различие между вами и ими состоит в том, что сначала вы были любезны; но уж если мы принимаем у себя иностранцев, то я не вижу причин не быть с ними возможно более учтивыми; я не только далек от мысли, что стремление делать иностранцам приятное проистекает от криводушия, но считаю такое поведение в тысячу раз более пристойным и благожелательным, нежели обыкновение à l' anglaise[203] — угрюмостью и молчаливостью давать иностранцам понять, что нам до них совершенно нет дела. Если мне нужно пройти с человеком хотя бы только милю — почему не постараться сделать этот путь как можно более приятным для него? А главное — уж если я вздумаю дуться и посылать его ко всем чертям, то к чему же еще выпячивать грудь, багроветь от горделивого сознания своей добродетели и кричать во всю мочь: глядите, какое у меня честное сердце!
Ах, месье д'А., поскольку благожелательность неотделима от подлинной морали, — совершенно ясно, что эта благожелательность должна проявляться в малом так же, как в большом; и тот, кто хочет сделать других людей счастливыми, хотя бы на миг, несравненно добродетельнее того, кто относится к их благополучию равнодушно или (что еще хуже) презрительно. Так же я, правду сказать, не вижу, почему доброе отношение к человеку, с которым ты только знаком, якобы идет в ущерб сердечному отношению к близкому другу; напротив, мне еще надлежит убедиться, что (разумеется, применительно к нравам и обычаям вашей страны) вы, по сравнению с нами, худшие друзья, худшие мужья, худшие отцы!
— Как! — воскликнул я. — Вы забываетесь, Винсент! Разве домашние добродетели могут процветать там, где нет огня в камине? Разве семейные привязанности перестали быть синонимом семейного очага? А где еще вы найдете и то и другое, как не в доброй старой Англии?
— Верно, — подхватил Винсент, — и, разумеется, немыслимо, чтобы отец семейства, его жена, его дети были так же ласковы друг к другу в ясный солнечный день, в Тюильри или Версале,[204] танцуя и распевая песни на вольном воздухе, как были бы в мрачной гостиной окнами во двор, у закопченного камина, подле которого уютно расположились le bon père и la bo
Этот ответ вызвал дружный хохот, а месье д'А., вставший, чтобы откланяться, сказал:
Ну что ж, милорд, ваши соотечественники — большие любители философских обобщений: для всех людских поступков у них всего лишь два мерила. Всякое проявление веселости они считают признаком пустоты ума, всякое проявление доброты—признаком лживости сердца.
ГЛАВА XVI
…Quis sapiens bono
Confidat fragili…
Seneca[206][207]
Grammatici certant, et adhuc[208]
sub judice lis est.
Hor.[209]
По приезде в Париж я, чтобы поскорее усвоить парижское произношение, нанял учителя французского языка. Этот «продавец местоимений», по фамилии Марго, отличался высоким ростом, важной осанкой и неизменно серьезным выражением лица. Как гробовщик он был бы неоценим. Волосы у него были светло-желтые; казалось, им в какой-то мере передалась желчная окраска его лица—оно было темно-шафрановое, словно в нем сгустилась желтуха, волею судеб одновременно поразившая десятерых несчастных с больной печенью. У него был высокий, очень узкий лоб с залысинами, неимоверно выдающиеся скулы, а щеки своей необычайной впалостью наводили на мысль, что более удачливые, нежели Пирам и Тисба,[210] они без препон и преград лобызают друг друга изнутри. Лицо — такое же остроконечное и почти такое же длинное, как опрокинутая пирамида, с обеих сторон обрамляли чахлые, наполовину вылезшие бакенбарды, казалось, едва ли способные долго продержаться среди всего этого ясно обозначавшегося упадка и оскудения. Эта очаровательная физиономия венчала тело до того длинное, тощее, призрачное, что его легко можно было принять за разрушающуюся мемориальную колонну.
196
Светского щеголя (франц.).
197
Учеными (франц.).
198
Мелкий буржуа (франц.).
199
Скалигер, Жюль-Сеэар (1484–1558) — французский филолог и критик. Создатель «Поэтики» (изд. в 1561), идеи которой родственны позже возникшему классицизму.
200
Ньютон, Исаак (1642–1727) — великий английский физик, механик, астроном и математик. В данном разговоре Винсент приводит имена Скалигера и Ньютона, великого критика и великого ученого, чтобы оттенить ничтожество французских дилетантов.
201
Буржуа (франц.).
202
Искусстве (франц.).
203
На английский лад (франц.).
204
Версаль — город во Франции, вблизи Парижа, бывшая резиденция французских королей, славится своим дворцом, парком и фонтанами.
205
Добрый отец и добрая мать (франц.).
206
Кто же из мудрых станет доверять хрупкому благу (лат.). (Сенека).
207
Сенека, Луций Анней (род. между 6 и 3 гг. до н. э. — ум. 65 г. н. э.) — римский философ-стоик, воспитатель императора Нерона. Его моральное учение оказало влияние на этику христианства и высоко оценивалось просветителями XVIII века (Дидро и др.). Как писатель прославился своими трагедиями («Медея», «Неистовый Геракл», «Федра» и др.), которые служили образцом для драматургов эпохи Возрождения и классицизма.
208
Grammatici cerlant… — начало стиха Горация из «Поэтического искусства», 78.
209
Грамматики спорят, а тяжба все еще на разбирательстве в суде. (лат.). (Гораций.)
210
Пирам и Тисба — двое возлюбленных, судьба которых описана в «Метаморфозах» Овидия. Из-за запрета родителей влюбленным приходилось тайно переговариваться между собой через трещину в стене, разделявшей два смежных дома. Затем они сговорились бежать. Тисба пришла первая в условленное место, но испугалась 1 львицы и скрылась в пещере, оставив свое покрывало, которое львица разорвала окровавленной пастью. Найдя это покрывало, Пирам предположил, что львица растерзала Тисбу, и пронзил себя мечом. У его трупа убила себя затем неутешная Тисба. Рассказ этот пользовался большой популярностью в европейской литературе (Чосер, Шекспир и др.).