Страница 2 из 34
Она прочитала его.
— Нет, — сказала она, — такую штуку подавать Председателю Совета Народных Комиссаров?
— Что же мне делать? — спросил я и уронил шапку.
Надежда Константиновна взяла мой лист и написала сбоку красными чернилами:
Прошу дать ордер на совместное жительство.
И подписала:
Ульянова.
Точка.
Самое главное то, что я забыл ее поблагодарить.
Забыл.
Криво надел шапку и вышел.
Забыл.
В четыре часа дня я вошел в прокуренное домовое управление. Все были в сборе.
— Как? — вскричали все. — Вы еще тут?
— Вылета...
— Как пробка? — зловеще спросил я. — Как пробка? Да?
Я вынул лист, выложил его на стол и указал пальцем на заветные слова.
Барашковые шапки склонились над листом, и мгновенно их разбил паралич. По часам, что тикали на стене, могу сказать, сколько времени он продолжался:
Три минуты.
Затем председатель ожил и завел на меня угасающие глаза:
— Улья?.. — спросил он суконным голосом.
Опять в молчании тикали часы.
— Иван Иваныч, — расслабленно молвил барашковый председатель, — выпиши им, друг, ордерок на совместное жительство.
Друг Иван Иваныч взял книгу и, скребя пером, стал выписывать ордерок в гробовом молчании.
Я живу. Все в той же комнате с закопченным потолком. У меня есть книги, и от лампы на столе лежит круг. 22 января он налился красным светом[6], и тотчас вышло в свете передо мной лицо из сонного видения — лицо с бородкой клинышком и крутые бугры лба, а за ним — в тоске и отчаяньи седоватые волосы, вытертый мех на кацавейке и слово красными чернилами —
У л ь я н о в а.
Самое главное, забыл я тогда поблагодарить.
Вот оно неудобно как...
Благодарю вас, Надежда Константиновна.
М и х а и л Б.
Комментарии. В. И. Лосев
ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ
Впервые — Железнодорожник. 1924 № 1—2.
Печатается по тексту журнальной публикации.
Ленин, как определяющая политическая личность, несомненно, был в поле политического зрения Булгакова. Не раз пытался он проникнуть в замыслы этого сложного человека, внимательнейшим образом следил за состоянием его здоровья во время болезни (аккуратно вырезал из газет правительственные сообщения о здоровье предсовнаркома и хранил их). И о том, какое значение придавал писатель этой личности, свидетельствует его дневниковая запись о смерти вождя: «22-го января 1924 года. 9-го января 1924 г. по старому стилю. Сейчас только (пять с половиною часов вечера) Семка сообщил, что Ленин скончался. Об этом, по его словам, есть официальное сообщение».
Тщательно выписаны и подчеркнуты дата записи (старый и новый стиль) и время получения сообщения (с минутами).
Хотя Ленин довольно продолжительное время был не у власти, однако его существование было символом большевизма здравствующего. И вот Ленина не стало. Булгаков прекрасно понимал и ощущал значение таких событий. Тем более в ситуации, когда буквально накануне была отстранена от власти (фактически) другая «знаковая» фигура большевизма — Л. Троцкий. По этому поводу дневниковая запись Булгакова (8 января 1924 г.) была также красноречивой: «Итак, 8-го января 1924 г. Троцкого выставили. Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть Он ей поможет!»
Но помимо ясного понимания серьезности политической ситуации в стране Булгакова интересовала реакция народа на нее, прежде всего на кончину Ленина. И судя по его репортажу из Колонного зала и с прилегающих к нему улиц («Часы жизни и смерти»), на Булгакова это скопление сотен тысяч людей, пришедших проводить Ленина в последний путь, несмотря на лютый мороз, произвело сильное впечатление. Он называет Ленина «великим Ильичом» и предрекает ему народное поклонение «в течение веков».
В связи с этим значительным событием Булгакову вспомнился и важный для него эпизод, косвенно связанный с именем Ленина и напрямую — с именем Н. К. Крупской, и с душевной теплотою он написал об этом рассказ.
Рассказ этот как бы открывает знаменитую булгаковскую тему, в основе которой — «квартирный вопрос». Желание получить нормальные жилищные условия стало для Булгакова «малой целью» в жизни и отразилось довольно ярко в его творчестве. Но в начале 20-х гг. речь шла не о нормальных жилищных условиях, а о возможности иметь крышу над головой. О борьбе Булгакова за комнату в «проклятой» квартире № 50 в доме № 10 по Большой Садовой и повествуется в рассказе «Воспоминание...».
Спиритический сеанс
Не стоит вызывать его!
Не стоит вызывать его!
Речитатив Мефистофеля
Дура Ксюшка доложила:
— Там к тебе мужик пришел...
Madame Лузина вспыхнула:
— Во-первых, сколько раз я тебе говорила, чтобы ты мне «ты» не говорила! Какой такой мужик?
И выплыла в переднюю.
В передней вешал фуражку на олений рог Ксаверий Антонович Лисиневич и кисло улыбался. Он слышал Ксюшкин доклад.
Madame Лузина вспыхнула вторично.
— Ах, Боже! Извините, Ксаверий Антонович! Эта деревенская дура!.. Она всех так... Здравствуйте!
— О, помилуйте!.. — светски растопырил руки Лисиневич. — Добрый вечер, Зинаида Ивановна! — Он свел ноги в третью позицию, склонил голову и поднес руку madame Лузиной к губам.
Но только что он собрался бросить на madame долгий и липкий взгляд, как из двери выполз муж Павел Петрович. И взгляд угас.
— Да-а... — немедленно начал волынку Павел Петрович, — «мужик»... хе-хе! Ди-ка-ри! Форменные дикари. Я вот думаю: свобода там... Коммунизм. Помилуйте! Как можно мечтать о коммунизме, когда кругом такие Ксюшки! Мужик... Хе-хе! Вы уж извините, ради Бога! Муж...
«А, дурак!» — подумала madame Лузина и перебила:
— Да что ж мы в передней?.. Пожалуйте в столовую...
— Да, милости просим в столовую, — скрепил Павел Петрович, — прошу!
Вся компания, согнувшись, пролезла под черной трубой и вышла в столовую.
— Я и говорю, — продолжал Павел Петрович, обнимая за талию гостя, — коммунизм... Спору нет: Ленин человек гениальный, но... да, вот не угодно ли пайковую... хе-хе! Сегодня получил... Но коммунизм — это такая вещь, что она, так сказать, по своему существу... Ах, разорванная? Возьмите другую, вот с краю... По своей сути требует известного развития... Ах, подмоченная? Ну и папиросы! Вот, пожалуйста, эту... По своему содержанию... Погодите, разгорится... Ну и спички! Тоже пайковые... Известного сознания...
— Погоди, Поль! Ксаверий Антонович, чай до или после?
— Я думаю... э-э, до, — ответил Ксаверий Антонович.
— Ксюшка! Примус! Сейчас все придут! Все страшно заинтересованы! Страшно! Я пригласила и Софью Ильиничну...
— А столик?
— Достали! Достали! Но только... Он с гвоздями. Но ведь, я думаю, ничего?
— Гм... Конечно, это нехорошо... Но как-нибудь обойдемся...
Ксаверий Антонович окинул взглядом трехногий столик с инкрустацией, и пальцы у него сами собою шевельнулись.
Павел Петрович заговорил:
— Я, признаться, не верю. Не верю, как хотите. Хотя, правда, в природе...
— Ах, что ты говоришь! Это безумно интересно! Но предупреждаю: я буду бояться!
Madame Лузина оживленно блестела глазами, затем выбежала в переднюю, поправила наскоро прическу у зеркала и впорхнула в кухню. Оттуда донесся рев примуса и хлопанье Ксюшкиных пяток.
— Я думаю, — начал Павел Петрович, но не кончил.
6
22 января он налился красным светом... — Так Булгаков образно изобразил смерть человека, которому судьба определила сыграть роль страшную и таинственную, окрасившую историю России в красные цвета. И не случайно писатель многие часы простоял у Колонного зала, и вошел в этот зал, и запечатлел увиденное: «...лежит на постаменте обреченный смертью на вечное молчание человек». И последняя фраза репортажа символична и неоднозначна: «Горят огненные часы!»