Страница 6 из 35
— Золото, Марь Иванна, надо купить. Это дело верное.
Марь Иванна жмется в темный угол в рядах. Марь Иванна звякнет монеткой об пол.
— А она не обтертая?
— Вы, мадам… — обижается валютчик, — довольно странно с вашей стороны, мадам!
— Ну, ну, вы не обижайтесь! Да вот царь тут какой-то странный. Выражение лица у него…
— Я, мадам, ему выражения лица не делал. Обыкновенное выражение.
Марь Иванна торопливо вытаскивает из сумочки скомканные бумажки. Монетка исчезает на дне сумочки.
В толпе профессионалов мелькают случайные фуражки с вытертыми околышами. Все по тому же случайному золотому делу. Мелькают подкрашенные и бледные ночные бабочки-женщины. Обыкновенные прохожие, что сквозным током идут через галереи с Николаевской на Ильинку, покупатели в бесчисленные магазины Гума в рядах. Они смешиваются, сталкиваются, растворяются в гуще валютчиков, вертящихся у фонтана и в галереях. Среди них профессионалы всех типов и видов. Московские в шапках с наушниками, с мрачной думой в глазах, с неряшливыми небритыми лицами, темные восточные, западные и южные люди. Вытертые, ветром подбитые пальто и дорогие бобровые воротники. Сухаревские ботинки-лепешки и изящная лаковая обувь. Седые и безусые. Наглые и вежливые. Медлительные и неуловимые, как ртуть. Профессионалы. Ничем не занимаются, ничем не интересуются, кроме золота, золота, золота. Часами бродят у фонтана. Выглядывают, высматривают, выклевывают.
В пять часов дня. Когда в куполах еще полный серо-матовый, дневной, весенний, стеклянный свет, в галереях светло, гулко. В окнах магазинов горят лампы. На углу у фонтана в витринах играют золотые искры на портсигарах, кубках, подстаканниках, на камнях-самоцветах. Из кафе пахнет жареным. Лотереи-аллегри с полубутылочками кислого вина и миниатюрными коробками конфет бойко торгуют.
Но вот сверлит свисток. Конец черной бирже на сегодняшний день. Из-за загородки сыпят биржевики. Конец и фонтанной чернейшей бирже, что торгует шепотом и озираясь. Еще шелестит торопливо:
— Золото… золото.
Еще ловят быстрыми взглядами покупателей. Десятка прыгнула на 15 лимонов вверх. Но уже редеет толпа. Расползаются к выходам черные шубы, серые пальто. Пустеют коридоры. Звонко стучат шаги. Ближе весенний вечер, и в стеклянном продолговатом, мелко переплетенном небе нежно и медленно разливается вечерняя заря.
Комментарии. В. И. Лосев
Под стеклянным небом
Впервые — Накануне. 1923. 24 апреля. С подписью: «Булгаков Михаил».
Печатается по тексту газеты «Накануне».
Бенефис лорда Керзона
Ровно в шесть утра поезд вбежал под купол Брянского вокзала. Москва. Опять дома. После карикатурной провинции без газет, без книг, с дикими слухами — Москва, город громадный, город единственный, государство, в нем только и можно жить.
Вот они, извозчики. На Садовую запросили 80 миллионов. Сторговался за полтинник. Поехали. Москва. Москва. Из парков уже идут трамваи. Люди уже куда-то спешат. Что-то здесь за месяц новенького? Извозчик повернулся, сел боком, повел туманные, двоедушные речи. С одной стороны, правительство ему нравится, но с другой стороны — шины полтора миллиарда! Первое Мая ему нравится, но антирелигиозная пропаганда «не соответствует». А чему, неизвестно. На физиономии написано, что есть какая-то новость, но узнать ее невозможно.
Пошел весенний благодатный дождь, я спрятался под кузов, и извозчик, помахивая кнутом, все рассказывал разные разности, причем триллионы называл «триллиардами» и плел какую-то околесину насчет патриарха Тихона, из которой можно было видеть только одно, что он — извозчик — путает Цепляка, Тихона и епископа Кентерберийского.[2]
И вот дома. А никуда я больше из Москвы не поеду. В десять простыня «Известий», месяц в руках не держал. На первой же полосе — «Убийство Воровского!»[3]
Вот оно что. То-то у извозчика — физиономия. В Москве уже знали вчера. Спать не придется днем. Надо идти на улицу, смотреть, что будет. Тут не только Воровский. Керзон. Керзон. Керзон. Ультиматум. Канонерка. Тральщики. К протесту, товарищи!! Вот так события! Встретила Москва. То-то показалось, что в воздухе какое-то электричество!
И все-таки сон сморил. Спал до двух дня. А в два проснулся и стал прислушиваться. Ну да, конечно, со стороны Тверской — оркестр. Вот еще. Другой. Идут, очевидно.
В два часа дня Тверскую уже нельзя было пересечь. Непрерывным потоком, сколько хватал глаз, катилась медленно людская лента, а над ней шел лес плакатов и знамен. Масса старых знакомых, октябрьских и майских, но среди них мельком новые, с изумительной быстротой изготовленные, с надписями, весьма многозначительными. Проплыл черный траурный плакат: «Убийство Воровского — смертный час европейской буржуазии». Потом красный: «Не шутите с огнем, господин Керзон. Порох держим сухим».
Поток густел, густел, стало трудно пробираться вперед по краю тротуара. Магазины закрылись, задернули решетками двери. С балконов, с подоконников глядели сотни голов. Хотел уйти в переулок, чтобы окольным путем выйти на Страстную площадь, но в Мамонтовском безнадежно застряли ломовики, две машины и извозчики. Решил катиться по течению. Над толпой поплыл грузовик-колесница. Лорд Керзон в цилиндре, с раскрашенным багровым лицом, в помятом фраке, ехал стоя. В руках он держал веревочные цепи, накинутые на шею восточным людям в пестрых халатах, и погонял их бичом. В толпе сверлил пронзительный свист. Комсомольцы пели хором:
На Страстной площади навстречу покатился второй поток. Шли красноармейцы рядами без оружия. Комсомольцы кричали им по складам:
Милиционер ухитрился на несколько секунд прорвать реку и пропустить по бульвару два автомобиля и кабриолет. Потом ломовикам хрипло кричал:
— В объезд!
Лента хлынула на Тверскую и поплыла вниз. Из переулка вынырнул знакомый спекулянт, посмотрел: знамена, многозначительно хмыкнул и сказал:
— Не нравится мне это что-то… Впрочем, у меня грыжа.
Толпа его затерла за угол, и он исчез.
В Совете окна были открыты, балкон забит людьми. Трубы в потоке играли «Интернационал», Керзон, покачиваясь, ехал над головами. С балкона кричали по-английски и по-русски:
— Долой Керзона!!
А напротив на балкончике под обелиском Свободы Маяковский, раскрыв свой чудовищный квадратный рот, бухал над толпой надтреснутым басом:
— Ле-вой! Ле-вой! — отвечала ему толпа. Из Столешникова выкатывалась новая лента, загибала к обелиску. Толпа звала Маяковского. Он вырос опять на балкончике и загремел:
— Вы слышали, товарищи, звон, да не знаете, кто такой лорд Керзон!
И стал объяснять:
— Из-под маски вежливого лорда глядит клыкастое лицо!! Когда убивали бакинских коммунистов…[4]
Опять загрохотали трубы у Совета. Тонкие женские голоса пели:
— Вставай, проклятьем заклейменный!
Маяковский все выбрасывал тяжелые, как булыжники, слова, у подножия памятника кипело, как в муравейнике, и чей-то голос с балкона прорезал шум:
— В отставку Керзона!!
В Охотном во всю ширину шли бесконечные ряды, и видно было, что Театральная площадь залита народом сплошь. У Иверской трепетно и тревожно колыхались огоньки на свечках, и припадали к иконе с тяжкими вздохами четыре старушки, а мимо Иверской через оба пролета Вознесенских ворот бурно сыпали ряды. Медные трубы играли марши. Здесь Керзона несли на штыках, сзади бежал рабочий и бил его лопатой по голове. Голова в скомканном цилиндре моталась беспомощно в разные стороны. За Керзоном из пролета выехал джентльмен с доской на груди: «Нота», затем гигантский картонный кукиш с надписью: «А вот наш ответ».
2
…путает Цепляка… и епископа Кентерберийского. — Цепляк (Цеплак) Ян Гиацинтович — архиепископ, глава Католической церкви в России. В июле 1922 г. ему в Петрограде большевиками было приказано подписать договор об использовании культовых зданий и предметов, иначе говоря, об изъятии церковных ценностей. В случае непослушания угрожали закрытием всех католических храмов. Архиепископ Цепляк вслед за Патриархом Тихоном обратился к верующим с воззванием не отдавать церковные ценности. Вскоре он был привлечен к суду и приговорен к расстрелу. Однако расстрел был заменен десятью годами тюремного заключения. Высланный из СССР, он не сложил с себя обязанностей главы католиков страны (Известия. 1923. 21 марта; Степанов. С. 134, 138).
Епископ Кентерберийский — глава Англиканской церкви, примас Англии. Отец писателя, Афанасий Иванович Булгаков, был ведущим специалистом в России по Англиканской церкви, получил степень доктора богословия за труды в этой области науки (см.: Список научных работ проф. А. Н. Булгакова // Библиотека Михаила Булгакова. Киев, 1997. С. 105–112).
3
«Убийство Воровского!» — Вацлав Вацлавович Воровский (1871–1923) — известный государственный деятель, публицист, дипломат. С 1921 г. — полпред в Италии. Убит белогвардейцами М. М. Конради и Полуниным в Лозанне в 1923 г.
Запись Булгакова в дневнике от 24 мая 1923 г.: «12-го мая вернулся в Москву. И вот тут начались большие события. Советского представителя Вацлава Вацлавовича Воровского убил Конради в Лозанне. 12-го в Москве была грандиозно инсценированная демонстрация. Убийство Воровского совпало с ультиматумом Керзона России: взять обратно дерзкие ноты Вайнштейна (А. И. Вайнштейн — один из руководителей Наркомфина СССР. — В. Л.), отправленные через английского торгового представителя в Москве, заплатить за задержанные английские рыбачьи суда в Белом море, отказаться от пропаганды на Востоке и т. д.
В воздухе запахло разрывом и даже войной. Общее мнение, правда, что ее не будет. Да оно и понятно, как нам с Англией воевать? Но вот блокада очень может быть… Вообще мы накануне событий. Сегодня в газетах слухи о посылке английских военных судов в Белое и Черное моря и сообщение, что Керзон и слышать не хочет ни о каких компромиссах и требует от Красина (тот после ультиматума немедленно смотался в Лондон на аэроплане) точного исполнения по ультиматуму».
Следует отметить, что за М. Конради и Полунина вступилась вся эмиграция (редкий случай такого единства, когда совместно выступили и монархисты, и кадеты, и эсеры, и представители других партий). Основной довод защиты М. Конради и Полунина сводился к одному — показу массовых кровавых злодеяний против народа новой власти, ярким представителем которой был В. В. Воровский. В ноябре 1923 г. швейцарский суд присяжных оправдал Конради и Полунина (Дни. Берлин. 1923. 17 ноября).
С любопытными оценками происшедших событий выступил Карл Радек в газете «Правда». Он заявил, что «ответственность за убийство Воровского лежит на Керзоне». И далее: «Керзон старался сорвать всю политику Ллойд-Джорджа, направленную на сближение России с Европой, и прилагает все усилия, чтобы возобновить нападение на Россию со стороны европейских держав…» (1923. 13 мая).
Это вполне соответствовало действительности, поскольку английские лейбористы и консерваторы придерживались противоположных точек зрения относительно советской России: первые выступали за сближение с большевиками, вторые — за их свержение, даже путем интервенции. Поэтому политика Англии в отношении СССР колебалась в зависимости от того, кто находился у власти — лейбористы или консерваторы. Так, после установления лейбористами дипломатических отношений с СССР, в английском парламенте разгорелся жесточайший спор между консерваторами и лейбористами, примечательный тем, что речь шла о судьбе России. Так вот, лорд Керзон заявил: «Признание Англией большевиков было не чем иным, как глупым прыжком в неизвестность… В Москве этот шаг был оценен как доказательство слабости. Акт британского кабинета увеличил престиж самого жестокого и варварского правительства, когда-либо существовавшего в мире… Их цель — разрушение нашей социальной системы и подготовка мировой революции». Ответ лейбористов Керзону был в высшей степени знаменателен: «Весь смысл признания советского правительства состоит в том, чтобы заставить русский народ осознать, что ответственность за события лежит на нем одном… (курсив наш. — В. Л.). Россия вольна иметь то правительство, которое хочет. Пусть сам народ устраивает свои дела как ему нравится». На это сногсшибательное заявление, фактически сближающее лейбористов с большевиками, лорд Керзон саркастически заметил, что расчет лейбористов на то, что русский народ, осознав себя в одиночестве, тут же сбросит большевиков — наивен или уж это «слишком хитрое соображение» (Последние новости. Париж. 1924. 1 апреля).
4
Когда убивали бакинских коммунистов… — Речь идет о расстреле 26 бакинских комиссаров (С. Г. Шаумяна, М. А. Азизбекова, П. А. Джапаридзе, И. Т. Фиолетова и др.) 20 сентября 1918 г. эсерами и англичанами после разгрома «Бакинской коммуны» вторгшимися в Азербайджан англо-турецкими войсками.