Отдать душу

Лена тяжело вздохнула, взяла иголку с ниткой и принялась за работу. В результате ее усилий вата, или чем там был набит этот диван, исчезла, а на месте дыр появились косые уродливые шрамы. Диван от этого менее сердитым не стал, но Валентин побоялся упоминать об этом вслух, а то вдруг и вправду за сумасшедшего примут.

— Так тебя устроит? — отдуваясь, спросила Лена.

— Вполне, — отозвался Валентин, хотя диван ему по-прежнему не нравился.

— Ну, вот и славно. Ты бы помог мне с вещами разобраться, а то валяешься целый день, а работы непочатый край.

Валентин стоял на кухне у раскрытого окна, смотрел вниз и курил. Внизу суетились маленькие люди, по периметру крохотного дворика стояли спичечные коробки машин. На разломанной за десять лет детской площадке бегали совсем уж малюсенькие ребячьи фигурки. Валентин затянулся, пустил в окно струю дыма. Десять лет здесь живет, а все удивляется, что с высоты семнадцати этажей мир кажется маленьким, съеживается в десятки раз.

Валентин затянулся в последний раз, затушил окурок и швырнул его в окно. Бычок уменьшался на глазах до тех пор, пока не превратился в точку, исчезнувшую в гуще кустов. Вот это полет! Как быстро и как долго! Чем бы еще швырнуть? Валентин подумал, что у человека, забравшегося высоко наверх, неминуемо появляется желание плюнуть вниз. Он высунулся из окна, воровато огляделся и плюнул. Еще один полет. Интересно, хотя занятие достойно дебилов. Кажется, чем-то подобным занимался слуга господина д'Артаньяна у Дюма.

— Валя! — голос жены оторвал от маразматического занятия. — Принеси мне, пожалуйста, ножницы.

Валентин нехотя закрыл окно и потопал в комнату. В абсолютно пустой некогда комнате помимо дивана теперь стояла небольшая стенка, пара кресел и журнальный столик. На стене над столиком висела картина. Эта картина была единственной в комнате вещью, которая не вызывала у Валентина негативных эмоций. Как это раньше делал диван, так теперь вся комната пугала Валентина. Он не любил сюда заходить, а если и заходил, спешил поскорее уйти.

Валентин залез в ящик стенки, начал копаться в его содержимом, но ножниц не нашел, как ни старался.

— Ты ящик перепутал, милый, — заметил женский непоседливый голосок.

— Спасибо, — поблагодарил Валентин и полез в соседний ящик.

— Валя! С кем ты там разговариваешь? И где ножницы?

Валентин замер, потом резко отшатнулся от ящика. Только теперь до него дошло, что первый раз прозвучал не Ленин голос. Валентин обернулся, но в комнате никого не было. Показалось, послышалось.

— Ни с кем, — закричал он жене. — Сам с собой.

— Значит, я никто? — непоседливый женский голосок звучал теперь обиженно. — Фи, какой ты противный, милый.

Валентин подпрыгнул на месте, обернулся — никого. Повернулся к стенке, потом снова резко обернулся — снова никого. Черт, совсем нервы расшатал.

— Дьявол! — пробурчал он себе под нос.

— Не ругайся, милый, — в голосе все больше сквозила обида.

Валентин завертелся на месте, внутри сидел страх, сердце колотилось, как ненормальное.

— Кто тут? — хрипло прошептал он.

— А кого ты тут видишь кроме меня? — удивленно произнес голос.

— Я тебя не вижу.

— Да вот же я, прямо перед тобой.

— Где? — Валентину показалось, что он сходит с ума, хотя чувствовал он себя как обычно, если не учитывать дикий страх.

— Милый, ты что, совсем ничего не видишь? Ну, тогда давай на ощупь.

Открытый ящик стенки с силой захлопнулся, хотя Валентин к нему не притронулся. Более того, захлопнувшись, он отдавил Валентину пальцы. Валентин закричал, на крик прибежала Лена.

— Валя, что случилось?

Валентин беспомощно открывал и закрывал рот, его колотила дрожь, а ко всему жуткая боль пронзала пальцы. Лена наконец увидела отдавленные фаланги:

— О господи, Валечка! Как тебя угораздило? Господи… Погоди, сейчас.

Лена умчалась на кухню за аптечкой, а Валентин снова услышал женский непоседливый голосок:

— Ну что, теперь ты меня видишь?

Валентин поднял глаза. Из стеклянной дверки посудного отделения стенки на него смотрело милое женское личико. Валентин судорожно развернулся, но в комнате по-прежнему никого не было. Валентин снова взглянул на отражение. Личико преобразилось в ехидной улыбке:

— Ну что, милый, чего пялишься? Нравлюсь?

Лена услышала грохот, стремглав бросилась к мужу. Когда она вбежала в комнату, Валентин валялся на полу без сознания.

В течение недели Валентин под любым предлогом избегал страшной комнаты. Лене он ничего не говорил, боялся, что примет за сумасшедшего. А может, он действительно сошел с ума? Нет, не может быть. Он стоял у окна и смотрел на маленький город, это всегда успокаивало его, но не теперь. Внутри него копошились страхи, что-то глодало и не уходило.

— Валя, я в магазин схожу.

Он оторвался от окна, вышел в коридор. Лена надевала сапоги.

— Погоди, я с тобой. — Ему мучительно не хотелось оставаться в квартире одному.

— Лучше пока пельмени свари. Для того чтобы сварить пельмени, обе руки не нужны. Кроме того, твои пальцы заживают, так что не сочти за труд, поставь водичку на плиту, а потом засыпь и вылови. Не так уж и трудно.

— Хорошо, — мертвым голосом отозвался Валентин.

— Не грусти, я скоро вернусь.

Дверь за ней захлопнулась. Валентин остался один. Он отправился на кухню, достал кастрюлю.

— Валюха! — на этот раз голос был мужской. Приятный мужской голос. Это что-то новое.

Валентин дернулся, подскочил к крану, включил воду. Струя с шумом ударилась в дно кастрюли.

— Валюха! Иди, поговорим, — голос звучал издалека. Из дальней комнаты!

Валентин увеличил напор, вода зашумела сильнее.

— Милый, что ты там такое делаешь, что не можешь оторваться?

Кастрюля наполнилась, вода полилась через край.

— Валюха!

— Милый!

— Валентин Николаевич!

Валентин не хотел слышать ничего, кроме шума воды, но голоса стремились переорать.

— Не слышит, — уже тише сообщил грубый бас.

Валентин прислушался, но голосов уже не услышал. Он выключил кран, отлил излишек воды из кастрюли в раковину, вытер дно кастрюли и поставил ее на плиту. Прислушался. Тишина. ТИШИНА! Мать ее так. Валентин, стараясь ступать неслышно, прокрался к двери страшной комнаты, прильнул к ней ухом. Всё то же — тишина. Какое-то нездоровое любопытство проснулось в нем. Он знал, что пожалеет, чувствовал это каким-то шестым чувством, но рука толкнула дверь. Ничего не произошло.

Валентин вошел в комнату. Ничего, тишина и покой. Он развернулся, вздрогнул. Дверь была закрыта. Раздался мерзкий козлиный смешок. Валентин с силой дернул дверь на себя, но она не поддалась. Он нервно повернулся, затравленно забегал глазами по комнате. Дружный хор ударил по ушам:

— Сюрпри-и-из!!!

Валентин заткнул уши руками, со всех сторон несся оглушительный хохот. Потом смех стих. Валентин разжал ладони, опустил руки.

— Милый, ты что, не рад? — знакомый непоседливый голосок.

— А с чего ему радоваться? — приятный мужской голос звучал со стороны столика.

Валентин пригляделся — с полированной поверхности на него смотрело приятное моложавое лицо.

— А почему бы и не радоваться, — воспротивилась стенка.

— А чего радоваться, когда ты ему пальцы отдавила? Будь я на его месте, никогда бы тебе не простил.

— Правильно, — грубый бас со стороны дивана. — Валентин Николаевич, а помните, как вы, нажрамшись, на мне отсыпались? Все бока мне отдавили, япона мама!

— Не выражайтесь, дорогой диван. Манеры у вас, фи! — противный блеющий голос, дверь.

— Не тебе учить меня манерам, — грубо огрызнулся диван. — Я все-таки лет на пятнадцать тебя постарше. А что вы стоите, Валентин Николаевич, присаживайтесь.

— Спасибо, я п-постою, — пролепетал Валентин.

— Ага! — хриплый баритон со стороны кресла. — Что я тебе говорил? Старый скрипучий маразматик! Не фига было пружинам волю давать. А ты молодец, Валь. Помнишь обиду. Но в ногах правды нет, садись.