Страница 70 из 167
На это тоже имеется общеизвестное объяснение совсем из других источников: а потому, что он, царь, пользовался поддержкой всего русского народа!
И тут мы сталкиваемся с мистической теорией относительно особых свойств русской народной души, противоположности ее тлетворным западным влияниям и органической чуждости всякому парламентаризму и демократии. Словом: Царь и Народ — и более ничего России не нужно![479]..
Но как раз ситуация, в которой оказались Россия и Александр II, никакого отношения ни к какой мистике не имела.
«Фирма» Царь и Народ представляла собою, как уже отмечалось, иерархическую пирамидальную структуру: наверху — царь, внизу — широчайшие народные массы. Без промежуточных слоев существовать такая структура не могла, и они, эти промежуточные слои, играли, естественно, чрезвычайно важную роль. Раньше, до реформы, весомую роль играли помещики, имевшие под управлением значительную часть крестьянской массы; теперь и эта роль перешла к чиновникам, ранее руководившим только городским населением и государственными, удельными и иными категориями крестьян. На деле же наиболее влиятельная часть общегосударственного аппарата и теперь, и раньше состояла из помещиков; ранее они имели рабов в частной собственности, а вот теперь — нет.
Понятно, что это нововведение никак не могло их радовать, и понятно, зачем им нужна была конституция: чтобы собственной властью бороться с новыми явлениями, разрушавшими основы их материального благосостояния. До реформы нужно было бороться против предстоящей реформы, после — пытаться отменить ее или хотя бы ограничить ее воздействие.
Но ни то, ни другое не было и не могло быть в их реальной власти, с учетом того, что основная масса народа имела совершенно противоположные интересы. Именно поэтому дворянская оппозиция ничего не могла противопоставить царской власти: царь действительно опирался на народ — и мог полностью рассчитывать на его поддержку.
Дворяне, зациклившиеся в собственном эгоизме, и понимали, и не понимали это.
Сначала, в 1856 году, они очень испугались своих Сенек и Степок — и уже готовились до последнего патрона защищать свои жизни. Потом успокоились и перестали уважать опасность, которая была вовсе не такой уж и воображаемой. И кровавое подавление Польского восстания, и многочисленные эпизоды по всей Руси — типа волнений в Бездне или «Битвы под Дрезденом» — не оставляли никаких сомнений относительно возможности приведения в действие могучих сил, враждебных дворянству.
Что же касается конституции, то ее важнейшим элементом во всех вариантах было собрание народных представителей, переодически переизбираемых, с которым царю предстояло бы на определенных условиях разделить полноту своей власти.
На Западе развитие конституционных форм прошло грандиозную по продолжительности эпоху постепенных усовершенствований. Сначала парламенты состовлялись исключительно из высших феодалов, постепенно гражданскими (в том числе — избирательными) правами наделялись все более расширявшиеся категории остального населения. До утверждения в современной Европе сегодняшней системы всеобщего избирательного права (для совершеннолетних обоего пола!) понадобились столетия политических конфликтов и столкновений, включая такие катастрофические кровавые разборки, как революции в Англии и во Франции, где короли и парламенты выступали в качестве главных действующих лиц. Недавняя история ХХ века — с Гитлером, Муссолини и другими диктаторами, успешно душившими конституционализм в собственных и соседних странах, указывает даже на сегодняшнюю непрочность конституционных режимов и ограниченность их возможностей и эффективности.
Что же касается России, то в XVIII, XIX и в начале XX века конституция грозила ей полной катастрофой.
Парламенты не играют особой роли, если народ, который они представляют, не обременен существенными проблемами, требующими немедленного кардинального разрешения. Сегодня в Европе парламенты явлются атрибутами обычной и не очень интересной политической жизни, обсуждают текущие вопросы, совершенствуют законодательство, влияют (в зависимости от конституционных особенностей каждой страны) на персональные и партийные составы правительств, и, в общем и целом, живут душа в душу с собственными народами. Почти так же можно охарактеризовать и современную Российскую государственную думу. Но совсем не так может происходить в моменты переломов и потрясений; события октября 1993 года, например, все еще на памяти у современных россиян.
Аналогичные и еще большие сложности могут возникать тогда, когда народ в еще большей степени расколот на враждебные части. Противоположные устремления групп, слоев и классов вполне способны становиться антагонистическими — пусть и ненадолго. Вот в такие моменты состав парламента, механизмы его комплектования и те права, которыми он наделен, приобретают колоссальную роль. Не в любой момент парламентское большинство отражает большинство мнений народа, и не всегда большинство мнений народа соответствует интересам нации, задачам ее будущего развития и проблемам ее сегодняшней целостности и безопасности.
Именно так и обстояли дела в России Александра II, задолго до него и значительное время после.
Чего хотело большинство дворян после 1861 года? Восстановления попранных прав или получения за них какой-то весомой компенсации.
Чего хотело большинство крестьян? Доведения реформы до окончательного конца — в смысле получения личной свободы и независимости и приумножения главного средства существования — той пахотной земли, которую они и так обрабатывали еще до реформы, и любой возможной прибавки сверх того — за счет неиспользуемых государственных земель и тех прежних помещичьих фондов, что и раньше оставались недоступными для крестьян.
Стремления этих сторон были вполне конкретны, субъективно оправданны и совершенно несовместимы! Как этому могли бы помочь конституция, парламент и избирательное право?
Ровным счетом никак!
Всякое избирательное право по основе и по природе своей — право ограниченное. При самых демократизированных конституциях никто пока еще не собирается предоставлять его младенцам или психически неполноценным. Королевство Матиуша Первого Я. Корчака — мрачная, тяжелая нравоучительная утопия (кто, правда, знает, до чего еще дойдут в дальнейшем?). Если бы решились вводить избирательную систему в России XIX века, то были бы вполне естественными ограничения по возрасту, полу, образованию, имущественному и сословному положению; последние — наиболее важны.
Ясно, что ничего особенно противоестественного не было бы в том, что имущественный и сословный состав парламента не соответствовал бы строго пропорционально имущественному и сословному составу населения. Но что можно было бы посчитать за справедливую норму такой неравномерности?
По счастью, при ответе на последний вопрос мы можем опереться не только на логику собственных рассуждений (вполне или не вполне справедливых), но и на опыт практических экспериментов, проделанных в России.
Исторический же опыт оказался таков, как мы уже не раз отмечали, что в России столетиями не удавалось разрешить проблемы, составляющие для нее первейшую актуальность. Поэтому парламентский опыт XVIII века и парламентский опыт начала ХХ века относятся, по существу, к одной и той же социальной структуре, очень незначительно изменившейся за это время — только резко увеличилась численность населения и всех его отдельных групп, в целом же сохранивших почти прежние относительные пропорции.
Парламент Екатерины II — Комиссия по уложению 1767–1768 годов — формировался таким образом, что крепостные крестьяне были от выборов совсем отстранены, а депутаты от других категорий крестьян составили в нем очень заметное меньшинство. Парламент получился по существу дворянским; никаких решений, противоречащих коренным дворянским интересам, он не принял и принять не мог — социальный эгоизм дворянства и близких к нему слоев населения оказался притом непреодолимым. Своими решениями такой парламент ничего не мог добиться, кроме как еще более крутого закручивания всех механизмов крепостного права, что еще более обостряло настроения народных масс в предстоящей гражданской войне 1773–1775 годов, которой так и не удалось избежать.
479
Об этом, как мы помним, иронически писал сам Валуев — см. раздел 2.2.