Страница 54 из 167
С точки же зрения позднейшего опыта совершенно очевидно, что единственной помощью для Бейдемана были бы протесты против бессудной расправы над ним со стороны международной общественности. С семидесятых годов XIX века это уже становилось ясным противникам правящего режима в России, но достаточно широко использовалось их коллегами только в веке XX-м. Изложенная ниже дальнейшая история Чернышевского — также в определенном смысле иллюстрация на ту же тему. Подобной помощи Бейдеман не получил, и более о нем почти никто ничего не слышал — ни в России, ни за границей; только архивы, открытые после 1917 года, позволили пролить свет на завершение этой жуткой истории.
Бейдемана, сидевшего в равелине, периодически опрашивало начальство, неизменно получая от него заверение, что при выходе на волю он обязательно вернется к исполнению цареубийственного замысла. В результате начальство, с полной уверенностью в собственной правоте, оставляло его в наглухо изолированной одиночной камере, где он ни с кем, кроме тюремного персонала, не общался, не выводился на прогулки и даже не видел солнечного света, ничего не читал и не писал.
Шли годы, хотя всякому должно было быть ясно, что Бейдеман нуждается в психиатрической экспертизе. На наш взгляд, в подобной экспертизе нуждалось и свидетельствовавшее его начальство, причем садизм безусловно входил бы в результирующий диагноз. Так продолжалось до смерти Александра II и даже дольше — вплоть до июля 1881 года, пока чрезвычайные события в других, также наглухо, казалось бы, изолированных камерах Алексеевского равелина, не заставили разобраться и с Бейдеманом. Его перевели в психиатрическую лечебницу в Казани, где в декабре 1887 года и закончилась его разнесчастная жизнь.
Такова судьба человека, попытавшегося в новейшую эпоху (после декабристов) стать первым в России политическим террористом. С другими искорками, сверкнувшими в том же 1861 году, судьба и начальство распорядились несколько гуманнее.
Петр Григорьевич Заичневский был еще моложе Бейдемана: он родился в дворянской семье в Орловской губернии в 1842 году.[391] Окончил Орловскую гимназию и с 1858 года учился на физико-математическом факультете Московского университета. Его публичным политическим дебютом было выступление на панихиде по студентам, убитым на упомянутой демонстрации в Варшаве.
К лету 1861 года мысли Заичневского и его ближайших сподвижников приняли направление, вполне соответствующее независимым от них стремлениям Бейдемана — некоторые идеи буквально висели в воздухе. Тоже был отпечатан фальшивый манифест, и Заичневский пытался распространять его среди крестьян — сначала по пути из Москвы на каникулы в родительское имение, а затем в окрестностях последнего в Мценском уезде. В июле 1861 (одновременно с Бейдеманом!) Заичневский и его ближайший друг П.Э. Аргиропуло были арестованы. После допроса в Петербурге Заичневский был переведен в Москву, где содержался в Тверской полицейской части. В последней в это время (в отличие от Алексеевского равелина!) поддерживался поистине удивительнейший режим.
Некая А.Н. Можарова, бывшая в то время институткой, через свою подругу по учебному заведению познакомилась с Заичневским на Тверском бульваре, когда он уже сидел под арестом: «Заичневского время от времени выпускали из Тверской части в сопровождении солдат «в баню», а вместо этого он гулял по городу и проводил время со своими друзьями». Можарова и ее подруги неоднократно бывали у Заичневского в части. «Его маленькая [?] одиночная камера всегда была полна народа: сидели на кровати, на подоконнике, на полу и на столе». Посещала Заичневского главным образом молодежь, но не только она одна. «Не раз мы заставали, — пишет Можарова, — в маленькой камере разодетых дам со шлейфами, приезжавших в каретах с ливрейными лакеями послушать Петра Григорьевича, как они сами заявляли [в сентябре 1861 ему исполнилось 19 лет!]. Они привозили ему цветы, фрукты, вино, конфекты». Иногда посетители приносили с собой нелегальную заграничную литературу и прокламации, выходившие в России. Некоторые из них тут же прочитывались вслух. Обычно же время проходило в оживленных спорах. Посетители засиживались у Заичневского часов до 9 вечера, а то и позже. «Иногда П.Г. прочитывал вслух что-нибудь из своих работ. Он имел обыкновение заниматься по ночам: запасался двумя бутылками пива и нередко писал до света, если днем ему мешали посетители. Произведения свои он отправлял за границу, но где они были помещены, я не знаю».[392]
Еще до арестов Бейдемана, Заичневского и Аргиропуло, с самого конца июня 1861 года, в Петербурге и еще кое-где действительно стали появляться отпечатанные за границей или иным путем политические прокламации крайнего направления.
В наиболее известной из них, «К молодому поколению», заявлялось: «Неудача 1848 года, если что-нибудь и доказывает, так доказывает только одно — неудачу попытки для Европы, но не говорит ничего против невозможности других порядков в России. /…/
Мы — народ запоздалый, и в этом наше спасение. Мы должны благословить судьбу, что не жили жизнью Европы. Ее несчастья, ее безвыходное положение — урок для нас. Мы не хотим ее пролетариата, ее аристократизма, ее государственного начала и ее императорской власти. /…/
Если для осуществления наших стремлений — для раздела земли между народом пришлось бы вырезать 100 тысяч помещиков, мы не испугались бы и этого. И это вовсе не так ужасно».[393]
Автором этой прокламации был литератор Н.В. Шелгунов, а лицом, пострадавшим за ее выпуск (до архивных изысканий ХХ века его считали и автором), оказался поэт М.И. Михайлов, отпечатавший прокламацию летом 1861 в Лондоне. Оба — Шелгунов и Михайлов — относились к числу ближайших сотрудников Чернышевского; создание «К молодому поколению» и распространение этой прокламации были, как упоминалось, частью намеченного Чернышевским агитационного плана.
Судьба Михайлова сложилась затем трагически. Началось с того, что в сентябре 1861 года был арестован В.Д. Костомаров со своей типографией под Москвой — по-видимому, по доносу его брата или кого-то еще из близких. Поскольку у Костомарова имелся экземпляр «К молодому поколению», то Шелгунов с Михайловым поспешили срочно распространить имевшийся у них тираж (порядка шестисот экземпляров). На этой акции и засыпался Михайлов; в декабре 1861 ему дали шесть лет каторги.
Вслед за Михайловым в Сибирь выехали Шелгунов с женой и маленьким сыном — в надежде организовать Михайлову побег. Из этой миссии ничего не вышло — в частности потому, что намерения четы Шелгуновых и их связь с Михайловым сразу же обнаружились местными властями: дело было в том, что сынишка Шелгуновых как две капли воды походил на… Михайлова!
Михайлов, застрявший в Сибири, покончил самоубийством в 1865 году.
Интереснейшие подробности сопровождали историю и других прокламаций.
До сих пор, в частности, не установлены ни авторы, ни типография, в которой печаталась серия выпусков прокламаций «Великоруса», призывавших к введению конституции. Всего было выпущено три номера «Великорусса»: первые экземпляры выпусков публично обнаруживались соответственно 30 июня, 7 сентября и последний — 20 октября 1861 года. Арест и ссылка уличенного в их распространении отставного офицера В.А. Обручева, никого не выдавшего на следствии, свидетельствуют о причастности к этому делу высшего руководства русской армии.
Несмотря на крутую опалу, Владимир Обручев спустя годы стал весьма влиятельным генералом, а тесно связанный с ним упомянутый выше его двоюродный брат Н.Н. Обручев и вовсе неуклонно повышался по служебной линии — вплоть до возглавления в 1881–1898 годы российского Генерального штаба.
391
Отечественная история. История России с древнейших времен до 1917 года. Энциклопедия. Том второй, М., 1996, с. 214–215.
392
А.М[ожарова]. Воспоминания о П.Г.Заичневском. // О минувшем. СПб., 1909, с. 179, 185–186.
393
Ф. Кон. История революционного движения в России. Том первый, Харьков, 1929, с. 8–9.