Страница 33 из 167
Но все это не было ни бедами, ни недостатками — пока существовало крепостное право, за счет которого и могла без трудов и забот существовать вся эта «Молодая Россия».
И никаких революционных выступлений с ее стороны не было и быть не могло, пока это право сохранялось — ничего более серьезного сверх хамства какого-нибудь Базарова. Иначе это стало бы выступлением против основы основ всеобщего существования!
Поразительно, но факт: ведущие идеологи России 1830-х — 1850-х годов (не только официальные и официозные, но и подавляющее число тогдашних политических оппозиционеров) признавали именно тогдашний быт крепостных российских селений не только приемлемым в моральном отношении, но и идеалом для всех последующих времен и даже, по возможности, для всего человечества!
Но поражаться этому не следует: так уж получилось, что только сохранение того, что именовалось крепостным правом, представлялось к середине XIX века единственной обозримой возможностью для всего российского образованного общества сохранить условия такого своего материального существования, какое и обеспечивало все его бытовые преимущества, включая самую возможность вести культурный образ жизни.
Поводов для недовольства хватало всегда, не были редкостью и соответствующие беседы при закрытых дверях — как и во времена «московских кухонь» в 1960-е — 1980-е годы. Люди оставались людьми, а российские власти — российскими властями: всегда хватало и жестоких, совершенно неоправданных репрессий против инакомыслящих — от расправы Екатерины II над А.Н. Радищевым и до расправы Николая I над М.В. Буташевичем-Петрашевским и его товарищами. Любая политическая дерготня при этом могла привести только к нешуточным потерям, но ничего полезного добавить оппозиционерам не могла.
Поэтому вовсе неудивительно, что до падения крепостного права на протяжении полутора столетий почти не наблюдалось выступлений представителей образованных слоев против царизма.
«Восстание декабристов», от которого В.И. Ленин повел счет революционным выступлениям, было политическим курьезом, не ушедшим далеко от убийств Петра III в 1762 году и Павла I в 1801 году, т. е. одним из заговором, ни смысл, ни цель которых даже во время их осуществления не демонстрировались за пределами узкого круга посвященных лиц[234] — все эти тайные интриги нисколько не походили на то, что развернулось в России накануне 1861 года и завершилось лишь в 1917 году.
Николай I не пользовался ни малейшим благорасположением образованного общества на протяжении всех трех десятков лет его правления. Об этом красноречиво писал тот же Герцен: «все мы сходились в одном — и тут Чаадаев, Хомяков и Белинский подавали друг другу руки — и именно в осуждении императорского режима, установившегося при Николае. Не существовало двух мнений о петербургском правительстве. /…/ Итак, — мы особенно настаиваем на этом, — вся литература времен Николая была оппозиционной литературой, непрекращающимся протестом против правительственного гнета, подавляющего всякое человеческое право».[235]
Пикантность такой оценки в том, что Герцен имел в виду не Самиздат, какого тогда почти не было (разве что знаменитое письмо В.Г. Белинского к Н.В. Гоголю, за прочтение которого вслух в кругу друзей был присужден к расстрелу и едва не расстрелян Ф.М. Достоевский, или не менее знаменитые «Письма» М.П. Погодина, распространявшиеся уже в 1853–1856 годах), и не Тамиздат, какой развернул сам Герцен в Лондоне, но уже практически только после смерти Николая I, а самую обычную прессу, вполне легально издававшуюся в России во время гнета. Что же это был за гнет?
И тем не менее интересно другое: во время этого «гнета» почти свободно возмущались, ругались и спорили, но никому и в голову не могло прийти устроить публичную демонстрацию, отпечатать возбуждающую прокламацию, не говоря уже о том, чтобы попытаться бросить бомбу!..
Зато именно представители этой среды первыми поняли и великолепно усвоили, чего же им теперь не хватает, когда они лишились столь великолепного существования за счет сирого мужика, с которым, конечно, никому из них не могло и прийти в голову усесться за общий стол.
Всеобщая популярность социалистических и коммунистических идей среди русской интеллигенции уже второй половины XIX и начала ХХ века — это просто ностальгия по крепостническим временам!
Здесь следует и внести ясность в вопрос о пресловутой лени как русских мужиков, так и бар. Это пренеприятнейшее качество имело своим фундаментом объективную суть российского сельского хозяйства.
Основу его составляло именно зерновое производство — так было с незапамятных времен, и не слишком изменилось даже в ХХ веке. Но что же является сутью трудовой деятельности при таком производстве? Очень просто: это интенсивный и тяжелый труд, но только на протяжении нескольких недель в году, в сумме всех рабочих дней — не более двух или трех рабочих месяцев, включая все трудозатраты на удобрение пустующих полей. Остальное время работники остаются почти безо всякого дела: поля, в зависимости от времени года, или пусты и не требуют внимания, или на них самостоятельно растет хлеб, также не требуя никаких забот работников и не предоставляя никаких возможностей для вмешательства в процесс худшего или лучшего вызревания урожая.
Безделье большую часть года — это основное качество жизни как крестьян-землепашцев, так и помещиков, которым вздумывалось тягчайше эксплуатировать крестьян, самым интенсивным образом контролируя их трудовую деятельность и жестоко карая за неповиновение.
Все приведенные нами выше оценки и рассуждения об аграрном перенаселении имеют в виду исключительно сохранение такого стиля производства и такого образа жизни. С точки же зрения современных технологий сельского хозяйства российские просторы (и раньше, и теперь) могут внушать только недоумения своими масштабами: как, действительно, на таких просторах может возникать перенаселение? Не только Милюков этого не понимал и этому не верил, но это очевидно противоречит всякому здравому смыслу!
Маленькая Голландия, когда-то поразившая воображение Петра I, половина территории которой отвоевана от моря трудами десятков поколений предков современных голландцев, кормит ныне овощами и многими другими сельскохозяйственными продуктами практически всю современную Западную Европу — и у голландцев никакого аграрного перенаселения не наблюдается!
Русские[236] же упорно сопротивлялись внесению всяческой интенсификации в свой образ жизни. Сопротивление внедрению картофеля в XVIII и XIX веках — ярчайший тому пример. Картофель обеспечивает куда больший сбор пищевой продукции с единицы площади, чем любой злак, но зато требует и гораздо большего и более регулярного применения трудовых усилий — и это никак не привлекало симпатий мужиков.
Уже цитированный Врангель приводит и другие примеры из собственной сельскохозяйственной практики на Харьковщине уже второй половины XIX века:
«Земельные участки были нарезаны таким же первобытным способом, как и во времена Владимира Красное Солнышко. Поля не чередовались. Их по-настоящему не вспахивали, но слегка взрыхляли поверхность плугами времен Ноева потопа. Нетрудно было предвидеть, что рано или поздно земля пропадет. В некоторых местах не выращивали даже дынь. Арбузы, столь ценимые украинцами и почитаемые ими совершенно необходимыми для жизни, привозились из других областей.
— Почему вы сами не выращиваете арбузы? — спросил я.
— Мы никогда этим не занимались, не привыкли.
— Но ведь никаких специальных знаний для этого не нужно, и это недорого.
— Точно, что недорого, но Бог знает почему, а мы их не выращиваем.
— Попробуйте.
В ответ на это крестьяне обычно усмехались:
— Над нами люди смеяться будут. Не выращивали никогда».[237]
234
См.: В. Брюханов. Заговор графа Милорадовича.
235
А.И. Герцен. Новая фаза русской литературы. // ПСС и писем под ред. М.К. Лемке, т. XVII, с. 233–234.
236
Не только великоруссы, но и украинцы, белорусы и прочие народы и народности Великорусской равнины.
237
Н.Е. Врангель. Указ. сочин., с. 199.