Страница 38 из 85
«Это полиция! — ахнула Илдико. — За нами!» И прижалась ко мне еще крепче. Из-под бешено вращающегося винта вертолета выбежали еще две фигурки — на сей раз в чем-то белом — и уселись в последний из автомобилей. Я разглядел на фюзеляже вертолета огромную эмблему фонда Маньо. «Да это, похоже, наша падрона миссис Валерия Маньо, — сообразил я. — С некоторым опозданием прибыла посмотреть, как обстоят дела в принадлежащем ей раю». Машины умчались по аллее, плавные изгибы которой вели наверх, к вилле. «Я так рада, что я с тобой», — прошептала Илдико. «Все в порядке. Приехала хозяйка, только и делов. Забудем про нее и вернемся в постель». И тогда наконец мы упали друг другу в объятья — на царственное ложе, под гостеприимным кровом райского Бароло, под шелест волн счастливого озера, воспетого Плинием и Вергилием, в антураже одновременно классическом и романтическом. Илдико вся задрожала, и мы не спеша слились в одно целое — тело с телом, мысль с мыслью, и, как положено в подобных случаях, мы на краткую вечность забыли о власти, литературе, идеологии, о профессоре Монце, Нобелевской премии, госпоже Маньо и даже о коренастом одиноком человеке по имени Басло Криминале.
9. Вилла Бароло всегда ассоциировалась с литературой...
Как выяснилось в последующие многотрудные, но счастливые дни, наш конгресс «Литература и власть» был далеко не первым мероприятием подобного рода, нашедшим приют на острове Бароло. Я вычитал в путеводителе, что еще с времен античности слово «Бароло» стало синонимом благороднейшего из человеческих занятий, каковым, по мнению писателей, является литература. Сосланный сюда Вергилий сочинил парочку эклог, в которых восславил Бароло как обитель гуманизма. Наблюдательный Плиний, обратив внимание на то, что остров расположен меж пяти вонзающихся в берега заливов, назвал Бароло «плодоносными чреслами мира». Данте считал Бароло «очищающим», Боккаччо перенес сюда действие одной, нет, даже двух своих новелл, а во времена романтизма сюда с хладного Севера являлись мадам де Сталь, Гёте и братья-близнецы Шелли с Байроном, жутковатые любители дальних странствий. Тут все они купались, влюблялись в романтические пейзажи, писали о местных красотах вирши — правда, не самые удачные.
Так что наш десант никак нельзя было назвать первооткрывательским. Единственным нашим преимуществом перед гостями прежних эпох были всевозможные наисовременнейшие удобства. С давних пор эти места густо обросли виллами, наша же появилась сравнительно недавно, в прошлом веке, когда короли Савойи, пресловутые Привратники Альп, наслаждались недолгой порой расцвета своей династии. Расцвет сменился упадком, и вилла захирела вместе с августейшим семейством. При Муссолини, в тридцатые, она была заброшена; в годы послевоенной сумятицы начала разрушаться. Но Валерия Маньо не дала утехе савойских монархов окончательно погибнуть. Эта обитательница Калифорнии унаследовала сразу несколько состояний — косметическая империя, нефтяная империя плюс к тому оружейные заводы. По старой и славной традиции богатых американских фамилий Валерия женила на себе итальянского графа, владельца развалившейся виллы. Граф со временем почил, после этого вдова много раз была замужем и много раз разводилась — одним словом, свято соблюдала установленный калифорнийский ритуал. Бароло стал ее любимой игрушкой. Валерия часто приезжала сюда, вела реставрационные работы, наводила лоск, усовершенствовала. Она притаскивала со всего света дизайнеров, искусствоведов, закупала антикварную мебель, перевешивала с места на место картины, нанимала слуг и садовников — в общем, вернула-таки виллу к жизни.
Непонятно, зачем ей все это понадобилось. Правда, в те времена наследницы состоятельных американских семейств изучали не только пресловутую «политическую корректность», но еще и мировую литературу, поэтому наша падрона худо-бедно разбиралась и в Вергилии, и в Плинии, и в Байроне, и в Лоуренсе Ей пришла в голову блажь возродить былую обитель муз. Бароло станет международным центром науки и искусств, решила она. Здесь будут трудиться и общаться великие ученые и великие писатели. И на обеспечение истинно творческой атмосферы денег в Бароло не жалели. Скульптуры Челлини, картины Каналетто, драгоценные гобелены — сам Лоренцо Великолепный лопнул бы от зависти при виде такого роскошества. Стены сияли сплошными зеркалами, мебель искрилась золотой инкрустацией, балдахины над королевскими кроватями держались не на четырех, а аж на шести резных столбиках. Светило мировой науки, приезжая сюда по гранту Гуггенхаймовского или Макартуровского фонда (разряд «Гений»), оказывалось в царстве чудес современной техники: электронные процессоры и компьютеры, ароматические души и джакузи, факсы и модемы — последние должны были обеспечивать непрерывную связь творца с покинутым на время домом или лабораторией, офисом, кафедрой. Миссис Маньо любила находиться в окружении прославленных и гениальных. Неудивительно, что Басло Криминале оказался одним из главных ее фаворитов.
Когда великий философ вдруг пропадал из поля зрения прессы, когда его не могли разыскать нуждавшиеся в мудром совете политики, можно было не сомневаться — Криминале нашел приют на вилле Бароло. Визитеров не пускали дальше запертых ворот, назойливых журналистов безжалостно вытаскивали из кустов и с позором выдворяли, телефонные звонки не шли дальше коммутатора, электронная система охраны надежно обеспечивала защиту от любых незваных гостей. Ничто не могло помешать работе мысли и пульсации вдохновения. Когда выдающиеся творцы поутру восставали ото сна, их взорам открывалось обрамленное кипарисами озеро с мягкой зеленью дальних гор в качестве задника. С веточки на веточку неторопливо перелетали белоснежные голуби, по мирным водам скользили еще более белоснежные яхты, идиллические рыбаки живописно забрасывали античный невод. У каждого творца имелся свой рабочий кабинет — где-нибудь в классическом бельведере или в романтической беседке, но непременно с полным набором компьютерного оборудования. Сады источали божественное благоухание; ежечасный перезвон церковных колоколов, доносившийся откуда-то издалека, отмерял течение плодотворного умственного процесса. Шестнадцать садовников-невидимок старались закончить свою работу до рассвета, чтобы к восходу солнца нового дня ничто не нарушало совершенства и гармонии природы. Над парками и садами, под остроконечной вершиной горы начинался лес, якобы совсем дикий. Но и там культура одержала над натурой безусловную победу — каждое дерево росло под присмотром, каждый гротик благоустроен и идеально приспособлен для отдыха, медитации или (даже гигантам духа человеческое не чуждо) для мимолетного флирта на пленэре.
Великие умы приезжали сюда на месяц, а то и на два. Средь этих райских кущ они производили на свет авангардистские романы, «альтернативные» поэмы, написанные геометрическим стихом, атональные симфонии, трактаты о крахе капитализма, конце гуманизма, смерти литературы и утрате самоидентичности. А после многотрудного утра, отданного постмодернистскому письму и беспощадной деконструкции, гении сходились на террасе или — если день выдавался дождливый — в баре, чтобы пропустить стаканчик перед трапезой, где подавали совершенно божественные спагетти и где прислуживали заботливейшие официанты. Отобедав, творцы либо отправлялись кататься на яхте, либо шли на теннисные корты, а самые трудолюбивые возвращались в титанический мир своих великих мыслей. Вечером — снова коктейль, а сразу за ним — изысканный ужин, где рекой лились остроумные речи и коллекционные вина. Так заканчивался ежедневный гимн Науке и Искусству, восславляемым на вилле Бароло. Впрочем, нет, не заканчивался. Во владениях миссис Маньо ночь не смела уступать дню в совершенстве. Едва на остров опускалась чарующая итальянская тьма, как парки и окрестные холмы наполнялись звуками музыки — играл специально приглашенный камерный ансамбль или же кто-нибудь из американских композиторов баловал гостей своими новыми атональными произведениями. Обычные туристы, простые смертные, заехавшие на остров полюбоваться местными красотами и разместившиеся в «Гранд-отеле Бароло», при первых же звуках таинственной музыки застывали с разинутым ртом, не дожевав очередной порции тортеллини.