Страница 38 из 54
Голос магистра, зачитывающего хвалебный гимн во славу заслуженного исследователя, дважды обрывался от волнения, но под конец зазвучал торжественно и чисто — точь-в-точь как победные фанфары на олимпийском стадионе.
— Ну и что вы на это скажете? — с гордостью вопросил магистр. — Мастерски написанная заметка, настоящее литературное произведение. Все тут есть: и оценка по заслугам, и богатая информация, и сжатая, ясная манера изложения. Вы согласны?
— Конечно, — подтвердил Брошек, — но…
— Но, — резко перебил его Влодек, — хотелось бы знать, кто автор этого замечательного литературного произведения? Кто он, этот «специальный корреспондент»?
— Как кто? — изумился магистр. — Разумеется, я!
Воцарилась тишина. Иного ответа, собственно, никто и не ждал. Но в устах магистра Потомка эти слова прозвучали наивно и так комично, что всем, не исключая Влодека, безумно захотелось расхохотаться. Чего делать ни в коем случае не следовало. Магистр тем временем принялся читать вслух эту же заметку, напечатанную в другой газете. Он читал, держа газету в вытянутой руке, а вторую руку прижав к сердцу. В часовне раздались покашливание и сдавленный смех. К счастью, магистр слышал только себя, и эти звуки ему нисколько не мешали.
— …открытие магистра Потомка, — читал он проникновенным басом, — событие…
В этот момент в часовне вспыхнул ослепительно яркий свет, подобный синей вспышке молнии. Магистр умолк, а ребята зажмурились в ожидании удара грома.
Однако вместо грома за дверью послышался жалобный и усталый, но довольно приятный голос:
— Хороший… ой… получится снимок. Магистр Алджернон Потомок… ой… если не ошибаюсь? Попрошу… ой… не шевелиться. Повторим!
Опять полумрак часовни озарила вспышка, осветившая лицо магистра, успевшего повернуться к двери.
— Фоторепортер, — шепнула Ика, давясь от смеха. — Почему только он так ойкает?
Она не ошиблась. Минуту спустя порог часовни переступил очередной кандидат в альбом достопримечательностей нынешнего лета: крохотный человечек со старческим лицом, молодыми глазами и венчиком седых волос на макушке. Его шею опутывало множество ремешков, на которых болтались разной величины фотоаппараты и мощная батарея, подключенная к вспышке. Поэтому не было ничего удивительного в том, что фоторепортер казался смертельно усталым и издавал жалобные стоны.
— Ой… — сказал человечек, — моя фамилия Мицкевич. Конечно… ой… не тот, а другой, из Центрального… ой… фотоагентства. Ага, — продолжал он, страдальчески морщась, — значит, вот она, эта картинка… Сейчас мы ее… Чик! Раз… ой… два! Чик… три, четыре, пять… А это кто? — спросил он у магистра, указывая на скромно отошедших в сторонку молодых людей. — Это… ой!
— Никакие не «ой»! — грозно сказала Ика.
— Ой, извините, — сказал человечек. — Вы меня неправильно поняли… ой… я хотел спросить, ваше ли это потомство, пан магистр?
— Мое потомство? — недоуменно переспросил магистр.
— Немедленно перестаньте ойкать! — решительно потребовала Ика.
Фоторепортер Мицкевич покорно кивнул.
— Сейчас, сейчас! — смиренно пообещал он.
А затем повел себя как-то странно. А именно: сел на пол и молниеносно стянул с ног новенькие кроссовки.
— Уф-ф! — вздохнул он, с наслаждением шевеля пальцами в чистехоньких белых носках. — Уф-ф… понимаете ли, при моем росте… у меня должен был бы быть самое большее тридцать восьмой размер. Но, к сожалению, это не так… уфф… ноги у меня нормальные.
— Извините, — сказала Альберт, — но меня это интересует исключительно с научной точки зрения. Вы что, без ойканья и уффканья говорить не можете?
Фоторепортер рассмеялся и тут же снова погрустнел.
— Честно говоря, не могу.
— Почему? — удивилась Альберт.
— А потому, — объяснил Мицкевич, — что размер у меня, как я уже сказал, немаленький, самый ходовой. И поэтому о хорошей, удобной обуви даже мечтать не приходится. Какой-то я невезучий. Не успеваю войти в магазин, мой размер кончается. А достать приличные кроссовки… сами знаете. Вдобавок, хоть ноги у меня и нормальные, чувствительность у них ненормальная. Теперь понимаете?
И обвел печальным взглядом ноги стоявших перед ним ребят.
— Боже правый! — крикнул он. — Откуда у вас такие чудесные кроссовки?
— Хе-хе, — сказал Влодек. — Вы разве не знаете, что кроссовки покупают зимой?
— А где же я сейчас возьму зиму? — простонал фоторепортер.
Ике стало жаль забавного человечка.
— У вас хорошая фамилия, — сказала она, — а продавец в соколицком обувном магазине большой любитель поэзии. Загляните туда, пусть пошарит у себя под прилавком.
В душе фоторепортера, видно, вспыхнула надежда. Быстро надев кроссовки и даже не потрудившись их зашнуровать, он вскочил и торопливо проговорил:
— Ну, я свое дело сделал. Отличный получится фоторепортажик. Подписи придумаем в редакции. Мое почтение, спасибо, до свидания! В случае чего я к вашим услугам!
И неуклюже затрусил к стоявшей внизу, возле моста, редакционной «варшаве». Видимо, посчитал, что выполнил свой долг и может со спокойной совестью заняться личными делами.
Отойдя на некоторое расстояние, он энергично помахал маленькой ладошкой, отчего фотоаппараты у него на груди и боках забавно подпрыгнули.
Зрелище было очень смешное, и столпившиеся на пороге часовни за спиной магистра «молодые люди» громко расхохотались. И тут магистр заговорил.
За все время пребывания фоторепортера в часовне он не проронил ни слова. Это было понятно: вначале магистр позировал, а потом, вероятно, внутренне готовился к пространным объяснениям и подробным ответам на вопросы «что, когда и как», — короче, рассчитывал дать обстоятельное интервью. Поэтому внезапное бегство пана Мицкевича его страшно удивило. От изумления он на некоторое время лишился дара речи. Но потом изумление сменилось яростью, и магистр взорвался.
— Послушайте! — закричал он. — Что же это такое? А пояснения? А подписи к снимкам? А интервью?! Эй, послушайте! Вы ведете себя просто возмутительно!
— Что-о-о? — едва слышно донеслось снизу.
— Воз-му-ти-тель-но! — скандировал побагровевший от гнева магистр. — Воз-му-ти-тель-но!
Однако фоторепортер только еще раз дружески помахал рукой и прыгнул в машину, которая немедленно тронулась и через две минуты скрылась за поворотом дороги, ведущей в Соколицу. А магистр еще долго продолжал выкрикивать разные оскорбления в адрес крохотного человечка со знаменитой фамилией.
— Какой цинизм! — неистовствовал он. — Какое возмутительное равнодушие! Какое невежество! Какое скудоумие!
Неудивительно, что даже Толстый с Пацулкой заинтересовались происходящим. Толстый, кажется, задал Пацулке какой-то вопрос, и Пацулка — о, чудо! — кажется, внятно ему ответил.
Ика толкнула Брошека локтем.
— Ты не считаешь, — шепотом спросила она, — что Пацулка чересчур рьяно «втирается в доверие» к этому мерзкому толстяку?
Брошек озабоченно покачал головой.
— Я должен это обдумать, — пробормотал он, чем страшно разозлил Ику.
Влодек и Катажина тоже с нескрываемым неодобрением глядели на Пацулку и Толстого, в дружном молчании поднявшихся с завалинки и направившихся к часовне.
Однако ребята не успели никак выразить свое негодование. Толстый, приблизившись к часовне, остановился и с ленивым любопытством уставился на магистра.
— Что за шум, а драки нет? — помолчав, спросил он противным голосом.
Магистр был настолько возмущен поведением фоторепортера Мицкевича, что даже на некоторое время забыл про свою инстинктивную неприязнь к Толстому. Мало того: он обрадовался ему, как закадычному другу! Как человеку, от которого можно ждать понимания и сочувствия!
— Дорогой мой! — закричал он, размахивая руками. — Ну скажите: разве это не возмутительно? Ко мне является репортер, притом не откуда-нибудь, а из Центрального фотоагентства… притом носящий фамилию нашего великого поэта! Является, чтобы подготовить фоторепортаж о необычайном открытии, которое я сделал в этой часовне. А вам следует знать, что мое открытие, как справедливо отмечено в печати, имеет значение, выходящее за пределы нашей страны. Это картина! Потрясающее произведение искусства конца пятнадцатого — начала шестнадцатого века! Позднеготический примитив громадной художественной ценности. Да что я вам объясняю — прочтите сами! — И, вдруг потеряв терпение, сунул в руки Толстому газету.