Страница 6 из 27
Последние восемь лет я была предметом пользования, объектом поклонения и мишенью по меньшей мере миллиона мерзких шуточек. В седьмом классе меня прозвали «очко». Мило, правда? Да и потом лучше не стало.
Моя книга — о моем теле, о том, как ужасно, когда люди приползают, прижимаются, присасываются к чему-то, что не я сама. Моя старшая сестра выглядит так, как должна выглядеть я.
Это кошмар.
Много лет мне снился один и тот же сон: я встаю с постели посреди ночи, захожу в спальню к сестре и меняюсь с нею телами. Снимаю свое и надеваю ее. И оно сидит на мне идеально.
А потом просыпаюсь утром и вижу, что на мне — мое собственное тело, а на ней — этот кошмарный урод, который я таскаю на себе сейчас. Я знаю, что это не очень правильный сон, но он мне снился, еще когда я была подростком.
Невозможно понять, каково быть такой, как я. Я не могу выйти из дома, чтобы мне вслед не свистели, не хрюкали, не завывали, не улюлюкали, не осыпали мелкими и крупными сальностями. Каждый мужчина, которого я встречаю, немедленно хочет лечь со мной в постель. У меня — неправильное тело.
Теперь она смотрела прямо на меня. Взгляд ее не дрожал, был прочен, как здание со множеством окон, что крепко стоит в этом мире.
Она продолжала:
— Жизнь моя все это время была сплошным мучением. Я… я не знаю. Я написала книгу, чтобы рассказать всем, насколько кошмарна физическая красота, рассказать обо всем ее ужасе.
Три года назад из-за моего тела в автомобильной аварии погиб человек. Я шла по обочине трассы. Мы всей семьей поехали на пляж, и это оказалось чересчур.
Родители потребовали, чтобы я надела купальник. «Не робей, — сказали они, — расслабься, наслаждайся солнышком». Мне было чудовищно от того, что все обращают на меня внимание. Когда восьмидесятилетний старик уронил себе на ногу мороженое, я не выдержала и оделась. А потом пошла погулять вдоль трассы, которая вела с пляжа. Мне нужно было куда-то уйти.
Мимо на машине проезжал человек. Он притормозил и уставился на меня. Я пыталась не обращать на него внимания, но он был очень назойлив. Совсем забыл, куда он ехал, зачем — и врезался на своей машине прямо в поезд.
Когда я подбежала, он еще был жив. Он умер у меня на руках, не отводя от меня взгляда. Ужас. Я перемазалась его кровью, а он не спускал с меня глаз. Из его руки торчала сломанная кость, и спина на ощупь была странной. Умирая, он сказал: «Ты прекрасна». Именно этого мне не хватало, чтобы навсегда почувствовать себя совершенством.
Когда мне было пятнадцать лет, один мальчик на уроке химии выпил соляную кислоту, потому что я не хотела с ним гулять. Он, конечно, был немного того, но мне-то от этого не легче. Директор запретил мне ходить в школу в свитере.
— Это оно. — И Вайда обмахнула свое тело ладонью, словно дождиком. — Это не я. Я не могу отвечать за все, что оно делает. Я не пытаюсь этим телом чего-то от кого-то добиваться, — я никогда так не поступала.
Я все время от него прячусь. Вы можете себе представить — всю жизнь прятаться от собственного тела, точно от чудовища из дешевой киношки, и все равно каждый день таскать его за собой — есть, спать, перемещаться из одного места в другое?
В ванной я всякий раз боюсь, что меня стошнит. Я в чужой шкуре.
Все то время, пока Вайда говорила, она не спускала с меня глаз. Я чувствовал себя статуей в парке. Я налил ей еще шерри, потом еще налил себе. У меня было такое чувство, что этой ночью нам понадобится много шерри.
— Я не знаю, что сказать, — сказал я. — Я просто библиотекарь. Я не могу сделать вид, что вы — не прекрасны. Это все равно, что сделать вид, будто вы — где-то совсем в другом месте, скажем, в Китае или Африке, или будто вы — какой-то другой род материи, например, растение, запасное колесо, мороженый горошек или автобусная остановка. Понимаете?
— Я не знаю, — ответила она.
— Это правда. Вы — очень хорошенькая девушка, и вы не изменитесь. Может, попробуете успокоиться и привыкнуть?
Она вздохнула, потом неловко стащила с себя пальто и оставила его болтаться на спинке стула, будто шкурку овоща.
— Одно время я пыталась носить мешковатую и бесформенную одежду, просторные гавайские муму, но ничего не вышло — надоело выглядеть неряхой. Одно дело, когда тебя покрывает вот эта мясистая штука, и совсем другое — когда в то же самое время тебя называют битницей.
На этом месте она очень широко улыбнулась мне и сказала:
— Ладно, как бы там ни было, это моя проблема. Что у нас по расписанию? Что дальше? У вас еще шоколадки есть?
Я сделал вид, что лезу в карман, и она расхохоталась. Это было очень приятно.
Неожиданно она обратила все свое внимание на меня — очень пристально.
— А что вы здесь делаете, в этой смешной библиотеке? Ведь это такое место, куда всякие недотепы таскают свои книжки. Теперь мне про вас интересно послушать. Что скажете, господин библиотекарь?
Она улыбалась.
— Я здесь работаю, — ответил я.
— Это слишком просто. Откуда вы? Куда вы?
— Ну, я всякими вещами занимался, — сказал я напускным стариковским тоном. — Работал на консервных фабриках, лесопилках, заводах… А вот теперь работаю здесь.
— А где вы живете?
— Здесь, — сказал я.
— Вы живете прямо здесь, в библиотеке?
— Да. У меня в глубине здания есть большая комната с кухней и туалетом.
— Дайте посмотреть, — сказал она. — Мне вдруг про вас все стало интересно. Такой молодой старик, как вы, работает в таком жутком месте, как это, — получается, что в игре вы сами не слишком обгоняете.
— Как четко вы все разлиновали, — сказал я, потому что она попала в самое яблочко.
— Это я могу, — ответила она. — Может, я, конечно, больная на всю голову, но ведь не дурочка. Покажите мне свою комнату.
— Ну-у… — сказал я, артачась. — На самом деле, так не полагается.
— Вы шутите, — сказала она. — Вы хотите сказать, что в таком заведении могут быть какие-то правила? Прямо не знаю, как вам сообщить эту новость, но у вас тут место довольно шизанутое. У этой библиотеки явно не все дома.
Она встала и неловко потянулась, а остальное описать довольно трудно. Я никогда в жизни не видел женщину, наделенную столь совершенным телом, — и ее чары уже начинали на меня действовать. Разумеется, я повел ее показывать комнату — с той же неизбежностью, с какой морские приливы стремятся к берегам.
— Я пожалуй захвачу пальто, — сказала она и повесила его на руку. — После вас, господин библиотекарь.
— Я никогда раньше этого не делал, — сказал я издалека, словно ни к кому не обращаясь.
— Я тоже, — ответила она. — Мы первооткрыватели.
Я попытался было еще что-то сказать, но язык затянуло мутными абстракциями, он стал далеким и бесполезным.
— А сейчас библиотека вроде как не работает, правда? — спросила она. — То есть, после полуночи она открыта только для особых книг, для опоздавших полуночников, вроде моей, да?
— Да, она «закрыта», но…
— Но что? — спросила она.
Сам не знаю, откуда взялось это «но», — но оно так же быстро испарилось, вернувшись в свое забвение предлогов и союзов.
— Ничего, — сказал я.
— Тогда лучше погасите здесь свет, — сказала она. — Зачем зря жечь электричество?
— Да, — согласился я, наощупь закрывая за собой дверь и чувствуя, как эта робкая на первый взгляд, несчастная девушка оборачивается, оборачивается чем-то сильным, и я не знаю, что мне с этим делать.
— Я лучше выключу свет, — сказал я.
— Да, — сказала она.
Я выключил свет в библиотеке и включил у себя в комнате. Но пока за нами дверь закрывалась, а перед нами открывалась, зажегся не только свет.
— У вас очень простая комната, — сказала она и положила пальто мне на кровать. — Мне нравится. Должно быть, вам в ней очень одиноко — со всеми этими недотепами и придурками, которые носят сюда свои книги, — включая меня.
— Я называю это место домом, — ответил я.
— Грустно, — сказала она. — И давно вы здесь?