Страница 4 из 122
Правда, если не ограничивать понятие реализма бытовым правдоподобием, — а это уже общепринятая точка зрения, — то фантастика в определённых своих разновидностях никогда не удалялась от реалистического искусства настолько, чтобы ему противостоять. Классики критического реализма у нас и за рубежом часто нарушали очерченные литературной критикой канонические границы. И вместе с тем уже тогда, в середине «золотого века» критического реализма, Ж.Верн заложил основание фантастики нового типа, которая устанавливала новые, нетрадиционные связи с художественным реализмом через научный реализм, используя и теоретические научные взгляды, и выраставшую из научных предпосылок техносферу.
Совсем недавно литературная критика обнаружила прямые контакты научной фантастики с «реалистикой» в ином художественном плане: это психологизм вообще и психологическая достоверность изображения человеческого характера в частности, это и типология литературного текста, насыщенного у современных писателей-фантастов вещественными деталями, в противоположность понятийно-описательному стилю прежней научной фантастики, это и красочная живописность фантастического пейзажа и т.д.
И вот этот-то современный процесс слияния научной фантастики с общим потоком художественной литературы и широкое приобщение всего современного искусства к древним формам народной словесности одновременно и ставит изучение научной фантастики в новые условия, и вместе с тем придаёт литературоведению и критике научной фантастики широкую общекультурную значимость.
Сегодня уже было бы невозможным только количественно наращивать описание суммы факторов истории научно-фантастической литературы. Сегодня всё ещё необходимое, конечно, имманентное историко-литературное изучение жанра уже можно эффективно ставить в живую связь с общим историко-литературным процессом, чего всё время недоставало истории научно-фантастической литературы. Ведь даже самые видные её имена, давно практически признанные классическими, часто выпадали из академических историй литературы только потому, что мыслился особняком литературный процесс жанра, к которому они принадлежали. Сегодня и литературно-теоретический анализ научной фантастики может быть уже эффективен не только с точки зрения научного мышления, но и в русле громадного опыта художественной мысли. И всё не потому, что его эстетические ценности уже количественно и качественно сравнимы с этим опытом, — до этого ещё далеко, — а чтобы осмыслить — и тем самым содействовать — укреплению молодой ветви искусства (и науки!) на одном древе мировой культуры. Если ещё не так давно научно-фантастический жанр, любимый читателями, приходилось соединять с художественной культурой окольными скрепами и удовлетворяться по преимуществу отдельным его рассмотрением, то теперь открывается возможность раскрыть его место в художественной и общей культуре несравнимо полнее и разностороннее.
Эта задача определила общий замысел и структуру предлагаемого исследования.
* * *
Автор хотел бы надеяться, что его работа поможет литературоведам, преподавателям, библиотекарям и всем, кто интересуется научной фантастикой, ориентироваться в этом популярном и малоизученном потоке художественной литературы. Дополнительным источником послужит библиографическое приложение.
Автор пользуется случаем выразить сердечную благодарность всем, кто содействовал выходу в свет этой книги, особенно сотрудника Пушкинского дома и его библиотеки, а также ленинградским писателям и критикам-фантастам, чьи замечания имели особую ценность.
Что такое научная фантастика?
Когда в 1924 году Корней Чуковский рисовал портрет Алексея Толстого, высоко оценивая в «Аэлите» великолепную фигуру красноармейца Гусева («образ широчайше обобщённый, доведённый до размеров национального типа»[1]), со скептицизмом отозвался, тем не менее, о перспективах жанра. «Куда нам, писателям технически отсталого народа, -иронически писал маститый критик, — сочинять романы о машинах и полётах на другие планеты!»[2]… Вряд ли и Алексей Толстой мог тогда предположить, что необычный для него роман, — который стал духовным мостом на Советскую Родину, и это само по себе заслуживает самого пристального внимания историка литературы, — обновит жюль-верновскую, уэллсову традицию отечественной словесности; что маленький островок в архипелаге литературных жанров разрастётся со временем в целый материк, и русский «роман о машинах» оплодотворит аналогичные явления в других национальных культурах, а в наши дни привьёт небывалое качество роману о человеческой жизни, как, например, «Буранному полустанку» Ч.Айтматова.
В те давние времена непросто было угадать будущее русской научной фантастики. Но и тогда неожиданный роман убеждённого реалиста не был одиноким в литературе «технически отсталого народа». В том же 1924-м году вышла в свет «Плутония» крупнейшего нашего геолога и географа академика В.Обручева (роман был написан годами десятью ранее). И это тоже войдёт в традицию, — что ещё до революции, у истоков жанра стояли, наряду с именитыми писателями В.Брюсовым, А.Куприным, А.Толстым, известные учёные, среди них К.Циолковский.
Годом позже «Аэлиты» Александр Беляев напечатает в журнале «Вокруг света» «Голову профессора Доуэля». Беляев посвятил свою недолгую жизнь осуществлению лозунга, которым озаглавил одну из литературно-критических статей: «Создадим советскую научную фантастику». Старейшина международного цеха писателей-фантастов Уэллс скажет ему при встрече: «…я с огромным удовольствием, господин Беляев, прочитал Ваши чудесные романы „Голова профессора Доуэля” и „Человек-амфибия”. О! Они весьма выгодно отличаются от западных книг. Я даже немного завидую их успеху»[3].
В творчестве Беляева отечественная научная фантастика определилась как особенное литературное течение — смежное авантюрному, утопическому, приключенческому, но вместе с тем и особое жанрообразование со своими, только ему присущими чертами. На многогранный опыт целого жанра, а не только отдельные, пускай и талантливые, книги будет опираться в послевоенный период Иван Ефремов в своём научно-фантастическом и социальном романе о коммунизме «Туманность Андромеды» (1957), который обозначил новый этап советской фантастики и разошёлся по всему миру более чем на пятидесяти языках.
Эта книга, спроецировавшая в будущие века всё лучшее в тысячелетнем опыте человечества, была задумана в полемике с англо-американскими научно-фантастическими моделями будущего. И кто бы тогда подумал, что президент-актёр всерьёз перенесёт из фантастического кинематографа в свою официальную стратегию те самые апокалиптические звёздные войны, которым Ефремов противопоставил в «Туманности Андромеды» Великое Кольцо сотрудничества миров.
Впрочем, в то время, в период международного «бума» научной фантастики, вызванного не в последнюю очередь энтузиазмом первых космических полётов, ошеломлявшим лидерством «отсталой» страны, едва залечившей раны военные, книга советского писателя вообще была на Западе редкостью.
Затем ситуация изменилась. Скажем, только в 1978 году советские антологии «Изобретатель вечности» в Польше и «Весна света» в Швеции, а также шведское издание повести А. и Б.Стругацких «Второе нашествие марсиан» были отмечены как лучшие книги года в научно-фантастическом жанре. Удостоены международных премий, переведены на европейские языки исследования отечественных фантастоведов. Недавняя золушка литературы, наша фантастика, прочно вошла теперь в специализированные энциклопедии и «путеводители», издающиеся в разных странах в тематику национальных и международных конференций, в многочисленные отечественные и зарубежные историко-литературные труды и монографии не только литературоведов, но и социологов, историков; у нас и за рубежом защищено немало диссертаций по этой новой тематике литературной науки.
1
К.Чуковский - Портреты современных писателей. Алексей Толстой. // Русский современник, 1924, №1. с.269.
2
Там же.
3
Цит. по воспоминаниям: Г.Мишкевич - Три часа у великого фантаста. / Сб.: Вторжение в Персей. // Лениздат, 1968. с.440.