Страница 4 из 94
С научной фантастикой, однако, еще сложней. Ее специфика по многим параметрам (если употребить такой техницизм) выходит за пределы искусства и в то же время - это несомненно художественная литература, хотя и особого рода. Т. е. научно-фантастический роман не только жанр, как например философский роман или роман приключений и путешествий, с которыми он тесно соприкасается: он относится к особому виду или типу искусства. Это самое главное, что предстоит нам выяснить в настоящем введении.
Недооценка научной фантастики оттого и происходит, что под нею подразумевают не совсем то, а порой и вовсе не то, чем она является, - нечто вроде занимательной науки и техники в фантастическом исполнении. Такой научная фантастика была в начале и в некоторые периоды своей истории; такое направление в ней осталось и сегодня, но теперь она им ни в коей мере не исчерпывается.
1
Популяризаторская функция, во времена Жюля Верна составлявшая ядро научно-фантастического жанра и метода (но, впрочем, уже тогда вовне не единственная), со временем отошла на второй план или, точнее сказать, модифицировалась. Ведь Жюль Верн популяризовал не текущую науку и технику, а "будущую", т.е. тенденции и динамику развития. Впоследствии фантасты стали смелей заглядывать во все более отдаленное будущее.
Уже некоторые из "Необыкновенных путешествий" Верна, как показали советские исследователи К.Андреев и Е.Брандис, были замаскированными социальными утопиями. Первоначально научная фантастика вообще существовала внутри жанра утопии (показательна в этом отношении "Новая Атлантида" Ф. Бекона). Тем не менее утопическая и социально-критическая функции выдвинулись в научно-фантастической литературе уже в нашем XX в. Отцом современной социальной фантастики явился Г.Уэллс. Он как бы подверг сомнению просветительскую веру Жюля Верна в то, что научный прогресс автоматически усовершенствует общество. Одним из первых Уэллс обратил внимание на двойственность этого прогресса. Не понимая марксистского учения о социальной революции, он все же пришел к выводу, что только радикальное изменение общества способно обуздать развязанные капиталистической цивилизацией тенденции.
Заслуга Уэллса также в том, что он соединил социальный прогноз именно с научной фантазией. Великие социалисты-утописты, за редким исключением, уделяли науке и технике в своих конструкциях идеального общества незначительную роль. Уэллс приблизился к пониманию социально-преобразующей роли объективных законов научно-индустриального развития. Он уловил существенно иную социальность науки и техники и иные, нежели в эпоху Верна, закономерности научного прогресса. Вот это и определило в конечном счете различие метода двух великих фантастов хотя сами они выдвигали другое - свою субъективную трактовку фантастики.
"Если я стараюсь, - говорил Верн, - отталкиваться от правдоподобного и в принципе возможного, то Уэллс придумывает для осуществления подвигов своих героев самые невозможные способы"[6]. И Уэллс как будто соглашался: "Нет решительно никакого литературного сходства между предсказанием будущего у великого француза и этими (т. е. его, Уэллса, - А.Б.) фантазиями"[7]. Он признавался, что в своих романах использует "фантастический элемент... только для того, чтобы оттенить и усилить"[8] обычные чувства, а не для того, чтобы высказать те или иные прогнозы. С помощью внешне правдоподобного предположения Уэллс стремился создать чисто художественную иллюзию. Именно в этом, говорил он, состояла принципиальная новизна его книг по сравнению с научной фантастикой Жюля Верна.
В самом деле, Уэллс, биолог по образованию, вряд ли не знал, что человек-невидимка сам бы ничего не видел; что придуманный мистером Кэйвором материал, экранирующий тяготение, невозможен; что нельзя ездить по времени, как по мостовой, и никакой доктор Моро не в силах превратить собаку в разумное существо.
И вместе с тем Уэллс понимал, что, например, его "Машина времени" была одной из первых попыток внести в умы новое, поистине революционное "представление об относительности, вошедшее в научный обиход значительно позднее"[9]. Рядовой человек просто был бы психологически не готов принять эйнштейнов парадокс времени, если бы герой Уэллса задолго до Эйнштейна не продемонстрировал "эластичность" времени[10]. Фантазия, ошибочная с точки зрения буквальной научной правды, все же зароняла плодотворное сомнение в абсолютной жесткости времени и тем самым пролагала путь новому принципу естествознания.
Здесь мы сталкиваемся с одним из главных недоразумений: и ученые, и литераторы зачастую отказываются понять метафоричность, условность научно-фантастической идеи, хотя прекрасно сознают условность художественного образа в литературе реалистической. К научно-фантастической идее неприложим критерий буквальной научной правды; она всегда метафорична и своей многозначностью больше напоминает художественный образ, чем логическое понятие.
К тому же фантастические предсказания чем они конкретней, тем менее достоверны, ибо реализуются, как правило, по совершенно новым принципам, которые художник-фантаст не в силах предусмотреть. Зато фантастическое изобретение, ошибочное в конкретном технологическом решении, может содержать верную общую идею. И даже неверная, но оригинальная фантастическая идея в силу своей образности, т.е. многовариантности, может натолкнуть на плодотворный поиск, что не раз подтверждали видные ученые[11].
Уэллс не отбросил принципы фантастики, выдвинутые его предшественником, он лишь сделал дальнейший, хотя и очень смелый шаг. Верн мысленно развивал отдельные выводы из "незыблемых" законов физической реальности, Уэллс применил домысел к самим законам, и его фантастика в какой-то мере предвосхитила коррективы, внесенные в естествознание в XX в. Их творчество принадлежало двум разным эпохам в науке. В конце прошлого столетия казалось, что человечество подошло к пределу познания. Жюля Верна это наполняло оптимизмом. Он писал: "Все, что человек способен представить в своем воображении, другие сумеют претворить в жизнь"[12].
А Герберт Уэллс иронизировал: "В последние годы девятнадцатого столетия считалось... что человек... покорив пар и электричество", добился "завершающего триумфа своего разума"[13]. Он насмешливо цитировал слова современника: "Все великие открытия уже сделаны. Нам остается лишь разрабатывать кое-какие детали"[14].
Нельзя более метко сказать о фантастике Верна. Своими предвиденьями он исчерпывал частности "почти познанного" мира, Уэллс дал почувствовать его неисчерпаемость. Верн открыл для художественной литературы не столько самую науку (наука была введена в роман, например, еще Ф.Беконом в "Новой Атлантиде"), сколько эстетику науки и техники эпохи пара и электричества. Жюль-верновская серия "Необыкновенных путешествий" запечатлела красоту механистического мышления, освященного гением великих естествоиспытателей. Верн утверждал здравый смысл, основанный на ньютоновской физике, познанной географии Земли, уже описанных видах животных и растений.
Уэллс, улавливая новые, только складывавшиеся научные принципы, разрушал иллюзию об исчерпанности знания механическими закономерностями и тем самым содействовал становлению более сложного мировоззрения. "Пора старого примитивного материализма давно миновала, писал его современник В.Брюсов, - ...границы естественного раздвинулись теперь гораздо шире чем столетие назад"[15].
6
Интервью Ч.Дауберну; на русском языке напечатано в газете "Новое время", 1904, №10-17 (Приложение).
7
Г.Уэллс - Собр. соч. в 15-ти тт., т.14. // М.: Правда, 1964, с.349.
8
Там же.
9
Там же, с.346.
10
В этой связи см., например: Л.Успенский. - Братски ваш Герберт Уэллс. / Сб.: Вторжение в Персей. // Лениздат, 1968, с.448.
11
См., например, в кн.: Е.Брандис - Жюль Верн. Жизнь и творчество. // Л.: Детгиз, 1956, с.7-8 и др.
12
Цит. по комментарию Е.Брандиса в кн.: Ж.Верн. - Собр. соч. в 12-ти тт., т.4. // М: Гослитиздат, 1956, с.464.
13
Г.Уэллс - Собр. соч. в 15-ти тт., т.4, с.308.
14
Там же.
15
В.Брюсов - Не воскрешайте меня!: НФ рассказ-памфлет. // "Техника - молодежи", 1963, №12, с.16.