Магнитные поля

Нас разделяет с жизнью нечто иное, чем то маленькое пламя, что вьётся по асбесту, как растение пустынь. Мы не думаем об улетевшей песенке золотых лепестков электроскопа, она раздаётся порой в некоторых шляпах-цилиндрах – тех самых цилиндрах, что мы надеваем для выхода в свет.

В нашей плоти прорублено окно, оно открывается прямо в наше сердце. Внутри – необъятное озеро, к полудню сюда прилетают стрекозы, золотистые и ароматные, как пионы. Как называется это высокое дерево, к которому приходят поглазеть друг на друга животные? Мы напоили его много веков назад. Его глотка суше соломы, в ней безмерные запасы пепла. Раздаются раскаты смеха, однако не смотрите подолгу без подзорной трубы. Кто угодно может зайти в этот кровавый коридор, где развешаны наши грехи, прелестные картинки, хотя и в серых тонах.

Нам остаётся только раскрыть ладони и грудь, и разоблачиться, как этот солнечный день. «Знаешь, сегодня вечером будет совершено зелёное преступление. А ты и не ведал, друг мой. Распахни эту дверь широко-широко, скажи себе: «Сейчас глубокая ночь, день умер в последний раз».

История возвращается вспять, в учебник с обложкой в серебряных точечках, и самые блистательные актёры готовятся к выходу на сцену. Это представители растительного царства во всей красе, они скорее мужские, чем женские, а подчас и то и другое вместе. Они многократно перекручиваются, прежде чем угаснуть папортниками. Самые очаровательные успокаивают нас своими сахарными ладонями, и наступает весна. Мы не надеемся вытянуть их из подземных грядок вместе с рыбами разных пород. Это блюдо будет превосходно на любом столе. Как жаль, что мы уже не голодны.

Сезоны

Раннее утро. Мы с дедушкой выходим из залов Дало. Малыш хочет сластей с сюрпризом. Эти кулёчки-рожки за одно су сильно повлияли на всю мою жизнь. Имя трактирщика – Тиран. Как часто я вижу себя в той красивой комнате с мензурками! Мне до сих пор снится хромовая картинка на стене. Мужчина, чья колыбель в долине, достаёт к сорока годам своей чудесной бородой да вершины горы и начинает потихоньку клониться к закату. Сквернословящие нищие. И восхитительные вспышки детского гнева в адрес тех жирных растений, что вылеплены на музыкальных рожках, и цветы лилий, законсервированные в живой воде, когда ты летел вниз.

Я полюбил синие фонтаны, пред которыми так и хочется пасть на колени. В спокойной воде (мутить ночь воды – лениться в этом лучшем из миров) можно разглядеть, как из камней выбиваются частицы золота, зачаровывающие лягушек. Я внимаю рассказам о человеческих жертвоприношениях. Мне слышится что-то напоминающее барабанный бой в сторону «воронки»! Так называется открытый участок воды, состоящий из резких телодвижений крестьянских женщин. По ночам трава жадно заглатывает тьму белесых камешков, она разговаривает громче поющих пещер. Распрямившись во весь рост на больших тёмных качелях, я совершаю мистические движения лавровыми ветками. (Это относится к той поре, когда взрослым ещё нравилось усаживать меня к себе на колени.) Я не засыпал даже при самой скучной истории и находил подходящий смысл своим тогдашним маленьким обманам, прелестным лесным рябинкам. Да! Если бы никогда не кончались эти вечные каникулы в чистом поле и игры, в которых я был заводилой!

Короткие свистки. Как я любил тебя, о предместье, с твоими павильонами печали, удручающими садами. Я любовался топографией твоих участков в маленьких пустынных агентствах. Включая право на рыбную ловлю. Путешествие туда и обратно в третьем классе сопровождалось повторением завтрашнего урока и воспоминаниями о великих синих ловушках прошедшего дня. Я всегда побаивался ярко сияющих вокзалов и более сдержанных залов ожидания, таинственного компостирования билетов. Но вот я прикасаюсь к очаровательной ручке в миг вознесения к благоуханию жимолости. Ужасные венчики маргариток напоминают мне девочек при первом причастии; я спускаюсь, нагруженный ценными книгами, по монументальной лестнице. Из воспоминаний о школе остались только отдельные коллекции тетрадок. Живописные Сцены с какими-нибудь редкостными тряпичниками, Великие Города Мира (я любил Париж). Меня страшат и свежесть приёмных, и мужчина, проверяющий присутствующих и отсутствующих. А до перемены, когда можно поиграть в мячик или салочки, ещё далеко. Я избрал своего первого друга за его манеру читать «Молодую пленницу». Мы жевали вместе мятные пастилки, мягкие, как первые подлости. Двор в полном сборе по категорическому императиву репетитора. Раздув все паруса, на нуле за поведение выплывают парты, а с ними поразительная пыль из форточек, которые потом обязательно закроют. Я делаю всё возможное, чтобы вечером у моих родителей было побольше гостей. Я подолгу восторгаюсь тростью этого господина; это первые новости, которые дошли до меня из Эфиопии. Его племянник вызвался прислать черепах; это, я думаю, самое прекрасное из полученных мною обещаний; я до сих пор жду те самые цветы из Ниццы, ту самую гравюру из календаря. Снова складываются молитвы, я начинаю верить в синие платья, что становятся еще синее у кровати с кружевными покрывалами, произведением моей матери. И рождаются мысли об измерениях, иных, чем безнадежно тоскливые пейзажи родительских бесед. По-моему, я прекрасно воспитан. В более счастливом возрасте меня бы пушкой не заставили войти в спальню для друзей, где по неизвестным причинам мы должны были любоваться последними минутами генерала Ош. Его лицо было, вероятно, полностью закрыто шляпой с перьями, вдобавок, я помню это точно, – дело было к вечеру. А ведь мне довелось даже прожить несколько дней в этом презренном обиталище, где ни один стул не выдерживал апломба. Много позже я обрёл мужество сопротивляться проделкам дверей. Отныне я научился спускаться в подвал один, и это большое достижение, ибо мне не всегда удавалось сохранять равновесие в солончаковых болотах бряцающих ключей. Лишь те, кто привыкли спать под звёздами, знают, в чём тайна ночного отбеливания травы.

Как случилось, что я потерял из виду конец этой аллеи тополей? Прекрасная дама, ступившая на неё, наверное, только что вышла из сказки; потому и звучит так громко её голос в великолепных приливах ветра. До сих пор, прикладывая ухо к руке, как к раковине, я отчётливо слышу её голос; она, наверное, вернётся в июле или августе. Она всегда сидит напротив меня в поездах, которые никогда не тронутся с места; она хочет вернуть эту веточку, что выпала из её рук навзничь на рельсы. Дорога к Жёлтому Дому уводит в самые соблазнительные туманы. Сети из перьев для ловли верёвочных птиц. Знаете, я забросил её однажды прямо на сырую землю, а потом и вовсе позабыл о ней. Рот, горький след и тополь – всё едино. Одна, другая, третья – мы ничего не выигрываем от этих искренних умилений.

Я всегда сострадал растениям, растущим высоко на стенах. Самый красивый из проходящих мимо – тех, кто поскальзывался на мне, – оставил, прежде чем исчезнуть, эту прядь волос – левкои; иначе я был бы навсегда потерян для Вас. Он должен был обязательно вернуться той же дорогой. Мне жаль его до слёз. Любящие меня подыщут неуловимые оправдания. Ибо они не понимают, что я бесславно исчезаю в вечности малых разрывов, а они напутствуют меня наилучшими пожеланиями. Мне угрожают (почему они об этом не говорят?) – ярко-розовый цвет, нескончаемый дождь или чей-нибудь неверный шаг по моим бортам. По ночам они смотрят в мои глаза, как на светящиеся червячки, или же наступают на меня несколько раз с теневой стороны. Я достиг пределов ароматического познания, и я мог бы врачевать, если мне заблагорассудится. Решено: я придумаю рекламу для неба и вернётся порядок. Что мне надо? Стёршиеся квадратики звёзд? Самые предприимчивые приподнимут небольшие пластины пены: трагическая смерть. Есть на свете ничтожные колдуны, которые только и делают, что кипятят облака в котлах, и так без конца.